Подвиг Ширака - Жандарбеков Булат. Страница 2

Гистасп, наводнив всю страну лазутчиками из тайной службы; беспощадно расправлялся с недовольными и паникерами. Энергичный Гобрий, оставив гарнизоны лишь в жизненно важных центрах необъятной страны — Вавилоне и Сардах, стянул все вооруженные силы в Экбатаны и, собрав их в мощный кулак, был готов отсюда, из самой сердцевины огромной империи, обрушить этот сокрушительный кулак туда, откуда могла грозить опасность. Вездесущий Крез, не зная сна и отдыха, проявляя незаурядные дипломатические способности, вел бесконечные переговоры с чужеземными правителями. Одних он увещал, других подкупал, а третьим, усомнившимся в мощи великой Персии, грозил все испепеляющим нашествием, и Гобрий в подкрепление этих угроз придвигал к границам строптивых ослушников корпуса персидской армии.

Но больше всего правители Персии страшились всеобщего восстания народов покоренных стран против персидского ига. По совету Гистапса было пущено в ход могучее и действенное оружие — слово! И вот с амвонов загремели проповеди фанатичных жрецов, на площадях и улицах городов заблистали своим красноречием ораторы, прорицали оракулы, и даже в деревнях и селениях появились витийствующие пророки, говорили они на разных языках, но об одном: страшном бедствии, надвигающемся с севера. Кочевников — темную и дикую силу — они олицетворяли со Злом, грозящим до основания разрушить мир Добра — великий оазис цивилизации, уничтожить земледельцев — носителей этого Добра, созидателей и тружеников. Нашествие кочевников будет ужасным, оно уничтожит все до основания, и на месте сметенных и стертых с лица земли городов, деревень и селений эти мерзкие степняки будут пасти свой скот.

Туманилось сознание людей, страх и ужас охватывал их перед нашествием людоедов и кровопийц, четвероруких и звероподобных, одноглазых чудищ, и... власть поработителей уцелела. Ненавистные персы все же походили на людей, а те, дикие…

Правда, то там, то здесь происходили волнения, вспыхивали бунты, но как-то робко, разрозненно, очагами, и беспощадный Гобрий, не мешкая, душил их в зародыше и топил в крови.

Из всей тройки только один Гистасп сумел оценить в полной мере могущество слова. Впоследствии именно он оказался покровителем учения Заратустры — непризнанного пророка и изгнанника.

Когда гибель Кира стала столь очевидной, что скрывать ее было бы просто глупостью, и Камбиз из наследника престола превратился в царя царей, вельможи-правители решили предстать перед своим новым повелителем, рассказать ему о положении в царстве, о своей службе и выслушать волю молодого господина. Им было что сказать и чем похвастать перед Камбизом — каждый сделал столько, сколько под силу не всякому смертному. Переговорив между собой, они решили сгустить краски и без того далеко не радостных событий и, запугав неопытного царя-мальчишку, развязать себе руки на будущее и удержать в этих руках сладкое бремя власти. Но вот что было странно — и совесть их была чиста перед царем, и за свою деятельность они были достойны только наград и благодарности, а эти люди, умудренные опытом, прошедшие сквозь огонь и воду и не один раз смотревшие в глаза смерти, шли на свидание с царем-мальчишкой, испытывая противный липкий страх. Поведение Камбиза было непредсказуемо еще в бытность его царевичем, тем труднее было предвидеть, что он выкинет, став полновластным хозяином жизни и смерти своих подданных.

Во дворце их встретил любимец Камбиза, молодой знатный перс Прексапс, и тихим голосом сказал вельможам, что царь царей находится в своем саду, и повелел первым сановникам царства явиться туда. Крез с сочувствием посмотрел на бледного красавца Прексапса — быть любимцем такого человека, как Камбиз, дело далеко не легкое. И сам, почему-то отчаянно труся, с тоской вспомнил о благородном и незабвенном Кире.

Царя вельможи застали в тот момент, когда он распекал своего садовника.

— Ты что, верблюд, забыл, что мы тебе повелели? Можем повторить еще раз: мы сказали тебе — не сажай лиловые цветы рядом с красными, а посади бледно-розовые. Что ж, одно ухо мы тебе оставим, чтобы впредь ты внимательнее слушал наши указания, а второе — отрежем, чтобы ты навсегда запомнил, что заставил нас повторить уже сказанное. Эй, стража!

И Камбиз, не обращая внимания на мольбы о пощаде и вопли несчастного садовника, которого двое стражников, подхватив под мышки, поволокли на расправу, углубился в созерцание голубого цветка.

После длительного молчания, осторожно кашлянув, более смелый Гобрий сказал:

— Великий царь! Твои слуги явились по твоему повелению.

Камбиз досадливо отмахнулся.

— Ты же видишь, что мы огорчены и заняты. Не мешайте! Идите и занимайтесь своим делом!

Вельможи переглянулись, а потом почему-то на цыпочках пошли прочь.

Крез и Гобрий молча смотрели на Гистаспа, зазвавшего их к себе и пластавшего острым ножом охлажденную сочную дыню, благоухающую тонким ароматом. Они были обескуражены приемом Камбиза и не знали, радоваться ли, что так легко осуществилось желаемое, или же огорчаться таким легкомыслием царя царей и повелителя столь необъятной державы.

— Может, он трусит? — не глядя на гостей, проронил Гистасп.

— Камбиз — не трус! — отрезал Гобрий.

И вновь наступило тягостное молчание. Новое царствование начиналось непонятно и тревожно

Крез сказал:

— Ну что ж, пока руки у нас развязаны, надо сделать все, чтобы благополучно пережить эти трудные времена и сохранить державу. Но друзья мои, нам будет ох как нелегко с таким господином.

— “Не мешайте! Мы огорчены и заняты...” — передразнил Гобрий и угрюмо процедил: — Наш новый повелитель приравнял нас — старых соратников его отца и первых людей царства — к жалкому садовнику...

— Рыба тухнет с головы. Если кочевники, победившие самого Кира, нашего благодетеля и отца, вторгнутся, то разве сумеет их остановить сумасбродный Камбиз? Разве такой вождь нужен персам в этот страшный час, когда надо собрать воедино всю персидскую ярость и мощь?

— Ты прав, Гистасп. Бардия, вот кто может повести персов в огонь кровавой битвы! Богатырь, герой, он любим народом, и армия за него.

— Только неразумный человек мог бы не согласиться с тобой, мой Гобрий, а среди нас такого нет. Но ты забываешь, мой друг, что наш благодетель и отец, великий Кир, открыто провозгласил Камбиза своим наследником, и об этом знают и народ, и армия. А Камбиз не такой человек, чтобы добровольно уступить свой трон, а сейчас смута, междоусобица, гибельны для нас! А поэтому... воля великого Кира священна, — глубоко вздохнув, проговорил Крез.

— Да, — отступил Гобрий.

Гистасп ничего не сказал.

Атосса сама явилась в покои Камбиза. Ни евнухи гарема, ни стража у дверей Камбиза не осмелились остановить любимую дочь великого Кира. Тонкогубый рот Камбиза растянулся в улыбке, означавшей доброжелательность, но пронзительные глаза, не мигая, уставились на сестру и главную жену. Атосса села, закинула ногу на ногу и, сплетя пальцы поразительно красивых рук, обхватила свое красивое колено.

— Камбиз, муж мой и брат, я хочу быть царицей!

— Теперь, — Камбиз сделал упор на этом слове, — ты царица.

— Настоящей царицей, Камбиз, а не носить венец для красоты.

— Прикажи — и убедишься, что ты подлинная царица.

— Пхе, моих повелений и при отце никто не осмеливался ослушаться, Камбиз. Но тогда я была дочерью повелителя народов, а теперь я первая жена царя царей и хотела бы знать — когда мой муж станет им по-настоящему, чтобы и я смогла стать настоящей царицей, а не куклой, сидящей на троне?

— Царствуй, я не мешаю тебе.

— Мешаешь. Ты законный наследник нашего великого отца, но ты не царствуешь, то ли не хочешь, то ли не можешь,— не знаю, но это значит, что и я, пока ты живой, лишь украшаю собой трон.