Как стать миллиардером - Серова Марина Сергеевна. Страница 43

– Даже не думайте, – отрезала я. – Два миллиона – это действительно много. Но вы напрасно хвастались, что хорошо меня изучили, самого главного вы-то как раз и не поняли. Во-вторых, я люблю свою работу, все эти погони с перестрелками и ночных снайперов в придачу. А во-первых, и главных, я считаю, что зло должно быть наказано. Короче, давайте не будем зря тратить время, ни ваше, ни мое. Переходите сразу ко второму варианту. Сколько их там у вас, один или больше?

– Один, – коротко ответил Серегин.

Я ждала, что он попытается бежать. Ждала еще до того момента, когда увидела его выходящим из вагона полтора часа назад. Тем не менее ухитрилась проморгать момент, когда полупустая бутылка вина, снова оказавшись в руках Серегина, опустилась на мою голову. Я попыталась уклониться, и это мне почти удалось. Бутылка вскользь прошлась по моему уху, и без того расплющенному Борей, и я снова услышала малиновый звон. Удар оказался довольно сильным, купе поплыло у меня перед глазами, но если бы удар пришелся прямо, он раскроил бы мне череп. Словно в замедленном кино я наблюдала, как бутылка медленно приближается к окну, как на пол летят надкушенный бутерброд и пластиковый стаканчик, как раздвигаются в зверином оскале губы Серегина. Бутылка врезалась в окно. Оконное стекло оказалось прочнее бутылочного, бутылка со звоном разлетелась вдребезги, забрызгав меня с головы до ног крепленой кислятиной, которую Серегин почему-то считал хорошим вином. Веселая компания в соседнем купе настороженно притихла. Медленно, словно в вязком сиропе, Серегин вскочил, отвел руку назад и нацелился оставшейся от бутылки «розочкой» мне в живот. Я рефлекторно взмахнула ногой, намереваясь выбить у него оружие, но нога не слушалась, двигалась так, словно была сделана из ваты. Я лишь смогла упереться подошвой кроссовки в кисть Серегина, остановив удар. Серегин тут же ударил меня свободной рукой по лицу. От удара я узрела все звезды небесные без всякого телескопа, включая, кажется, и созвездия южного неба. Но как ни странно, этот удар привел меня в чувство. Время рванулось вперед, догоняя само себя, но тут же резко затормозило, возвращаясь к привычной скорости. Серегин снова замахивался «розочкой», целясь мне куда-то в область шеи. На сей раз я без труда выбила у него из руки оружие и обратным движением двинула Серегина пяткой в челюсть. Убийца повалился на полку, но не потерял сознания, и когда я вскочила, толкнул меня ногой в живот, заставив снова сесть на место. Я попыталась снова достать его ногой, но он пустил в ход сразу обе. В течение нескольких секунд мы сидели на полках друг напротив друга, молча лягая друг друга ногами, словно детишки младшего дошкольного возраста. Слава богу, этого никто не видел, со стороны картинка выглядела идиотически. Наконец я снова вскочила, уперлась животом в подошву его ботинка и крепко обхватила лодыжку обеими руками. Серегин автоматически согнул ногу в колене, то ли пытаясь высвободиться, то ли для того, чтобы пинком снова отбросить меня на полку, но я тут же отвесила ему шикарный хук в челюсть. Убийца закатил глаза и затих.

Я выдохнула и попыталась привести одежду в порядок. Куда там! Джинсовка безнадежно испорчена. Безумно жаль, хотя вещь, конечно, и не новая. Хорошо еще, что я не додумалась надеть вчера платье, и не только потому, что жалко было бы выбрасывать хорошую вещь, но и потому, что в платье, залитом какой-то косорыловкой, в туфлях на шпильках и с парашютом за спиной я выглядела бы апокалиптически. Я представила себя в таком виде на улицах Тарасова и истерически рассмеялась. Музыканты из соседнего купе меня хором поддержали.

– «Эй, мамбо! Мамбо италиано. Эй, мамбо! Мамбо италиано. Го, го, го, ю миксед ап сицилиано», – завопил мобильник, желая, наверное, присоединиться к общему веселью.

– Да, – сказала я в трубку, даже не глядя на номер.

Звонил, как ни странно, Матвеев.

– Алло, вы мне только что звонили, – заявил он.

– Вам? – возмутилась я. – А с кем я говорю?

– Гм… Матвеев моя фамилия, – сказал будущий голландец. – Вы мне действительно только что позвонили, но молчали. Наверно, у вас кнопка вызова случайно в кармане нажалась, такое бывает.

– Да, скорее всего, так и получилось, – согласилась я, едва не добавив «во время драки».

– А с кем я говорю? – поинтересовался Матвеев. – Мне ваш голос кажется знакомым, хотя в списке контактов вашего номера почему-то нет.

– Кажется, я вас тоже узнала, – прикинулась дурочкой я. – Вы финансовый директор «Фармакома», верно? Я к вам неделю назад приходила на работу устраиваться, бухгалтером. Наверно, номер стереть забыла.

– Гм… – снова сказал Матвеев. – Что-то не припоминаю. Ну да бог с ним. А вы все еще в поиске? А то у нас скоро место освободится, одна девушка с обязанностями совершенно не справляется.

– Нет, спасибо, – ответила я. – У меня уже есть работа, и она меня полностью устраивает.

– Ну что ж, удачи, – сказал Матвеев и отключился.

Я посмотрела в окно, потом на начинающего приходить в себя Серегина. «Связать бы его надо», – подумала я. Потом перевела взгляд на экран мобильника, на котором все еще светился номер Матвеева. Нажала несколько кнопок, стирая номер из памяти. И сменила, наконец, до смерти надоевшую «Итальянскую мамбу» на «Любо, братцы, любо».

14 августа, вторник

– Люблю руками поработать, – сказал Антон, бросая кисть в ведерко с краской и распрямляя затекшую спину. – Я и раньше не против был, но по-настоящему весь кайф понял только тогда, когда гипс сняли. Одно только огорчает, повод такой… нет, не плохой… как бы это сказать…

– Печальный, – подсказал Умецкий, докрашивая последний столбик оградки.

– Во-во, именно, – кивнул Белянин. – Печальный.

Он замолчал, глядя в бездонное синее небо.

– Ну как вы там, уже закончили? – спросила Лена. – У меня уже все готово, только разлить осталось.

– Сейчас, уже почти закончили. Антон Петрович, передайте, пожалуйста, бутылку с ацетоном. Как ни старалась, а руки все-таки по локоть в краске. Вот видите? – пожаловалась я, демонстрируя Белянину густо заляпанные ладони.

– Это ничего, не пачкается только тот, кто не работает, – утешил меня Умецкий, тоже оттираясь смоченной в ацетоне тряпкой.

– Работа бывает разная. И грязь от работы тоже, – вздохнула я.

– Эй, это вы часом не на меня намекаете? – вскинулся Белянин.

– Нет, конечно! Я все о своем, о девичьем.

– Ага. Философия пошла. – Умецкий отбросил тряпку, подошел к столику и принялся разливать. Дождавшись нас, он поднял рюмку и произнес: – Ну, за Борю. Лежалось ему чтоб. Земля пухом, хороший был парень. – Умецкий залпом выпил и продолжил: – А раз уж вы тут философию развели, я вам вот чего скажу: не должен человек так помирать.

– Да, – вздохнула Лена. – Ужасная смерть.

– Нет, умер Боря, наоборот, очень даже красиво, – возразил ей бывший муж. – Хотел бы я так же помереть. Он, если хочешь знать, даже не мучился. Мгновенной смертью, мне врач сказал. Задохнулся, легкие сгорели, болевой шок и что-то там еще в этом роде. И вообще, я другое имел в виду. Не должен человек так помирать, чтоб помянуть его только чужие собирались. Ты, Антон Петрович, не в счет, вы вроде как друзья были. А я? А Лена? Отца его я бы вообще убил, если б встретил. Как это так, к родному сыну на сорок дней не приехать?

– Давай не будем его судить, – осадила его Лена. – Там Германия, другая страна, другие порядки. Может, его с работы только на похороны отпустили. Это еще неизвестно, принято ли там вообще сорок дней отмечать.

– Я тоже так думаю, что не отпустили, – поддержал ее Белянин. – Сам я в Германии не бывал, но у меня туда одноклассник бывший уехал. Все жалуется, пахать там приходится – мама не горюй. Это у нас люди живут, чтобы жить, а там живут, чтобы работать.

– Так бросать, на фиг, надо такую работу и такую страну! – горячился Умецкий.

– Дмитрий Иванович, я все забываю спросить, а как дела в фирме? – спросила я, чтобы сменить тему разговора.