Адольф Гитлер. Легенда. Миф. Действительность - Мазер Вернер. Страница 61

То, что Гитлер в период с 1919 по 1924 г. не мог самостоятельно понять из иностранных публикаций, ему могли разъяснить его владеющие иностранными языками и опытные друзья Герман Эссер, Дитрих Эккарт и Эрвин фон Шойбнер-Рихтер. [210] Герман Эссер, единственный из них, кому удалось пережить 1923 г., подтверждал спустя двадцать пять лет после своей первой встречи с Гитлером, что это в действительности так и было.

Иностранные слова Гитлер употреблял охотно и всегда правильно, хотя и не всегда грамотно писал их. По данным Генриха Хайма, 7 марта 1942 г. в одной из «застольных бесед» в «Вольфе-шанце» он заявил, что «мы должны радоваться», что благодаря иностранным словам «располагаем богатыми средствами выражения оттенков», и должны быть благодарны, что «иностранные слова, ставшие для нас понятиями, добавляют новые краски в речь». «Представьте себе, — говорил он, — что мы начнем искоренять иностранные слова. Где та граница, где нужно сделать остановку? Я уж не говорю об опасности ошибок относительно корней слов… Если вместе с понятием из иностранного языка позаимствовано слово, укоренившееся у нас, и если оно звучит хорошо, то это можно только приветствовать как средство обогащения нашего языка». Чтобы избавить людей от трудностей при написании иностранных слов, которые он и сам испытывал, Гитлер требовал, чтобы их написание совпадало с произношением, чтобы каждый мог их правильно произнести.

То, что Гитлер хранил свои знания языков буквально «в тайне», объяснялось его мнением, что великие личности, демонстрируя свои несовершенные способности и знания, теряют авторитет и значимость. Своей секретарше Кристе Шредер он доверительно сказал, что может понимать не слишком быструю английскую и французскую речь. Старший переводчик Пауль Отто Шмидт считал, что «Гитлер каким-то образом замечал, когда интерес его собеседников начинает ослабевать». Когда иностранные партнеры Гитлера по переговорам, например регент Хорти, владели немецким языком, он отказывался от услуг переводчика. Время, пока делался перевод на переговорах, он использовал для того, чтобы обдумать и сформулировать ответ, так как в общих чертах уже понял, что сказал его собеседник (английский или французский). Он придавал большое значение умению политика не только молниеносно принимать решения, но и точно формулировать их, хотя при этом порой отходил от темы и затрагивал второстепенные вопросы и проблемы. Андреас Хильгрубер, работая над документальной книгой «Государственные деятели и дипломаты в гостях у Гитлера», пришел к следующему выводу: «Гитлер обладал искусством употреблять слова, скрывавшие его намерения и изображавшие вещи в таком свете, который отвечал его тактическим целям в данной беседе». Нет необходимости еще раз подчеркивать и доказывать, что его знаний французского и английского языков было для этого недостаточно.

С пунктуацией и орфографией у Гитлера дело обстояло так же, как и у большинства художников. Его отношение к правописанию и в годы занятий живописью, и позже отличалось небрежностью, легкомысленностью и непоследовательностью. Слова, которые он в молодости писал правильно, если нужно было произвести хорошее впечатление или вызвать положительную реакцию, он нередко писал с ошибками, когда не ставил перед собой такую цель. Достаточно бегло посмотреть на его письмо того времени, чтобы с первого взгляда сказать, по какому поводу оно написано. Если почерк красивый, то все слова, правильность написания которых ему была известна, написаны грамотно. Если письмо написано небрежным почерком, то слова изобилуют ошибками. Позднее, в конце двадцатых годов, эти различия сглаживаются. Трудно однозначно ответить, почему он зачастую вопреки своему желанию делал орфографические ошибки. Можно лишь предположить, что за этим стояло неосознанное желание воспротивиться обязательным правилам, которые установил не он сам. Во всяком случае, это ярко выраженная черта его характера, которая позволяет точно проанализировать его почерк. После окончания школы Гитлер был в состоянии писать безупречные с орфографической точки зрения письма. Однако в пунктуации он постоянно делал множество ошибок, как и большая часть художников, в том числе с высшим образованием, у которых расстановка знаков препинания определяется зрительными образами.

Написанные им до 1908 г. письма и открытки своему другу Кубицеку относятся как к одной, так и к другой категории. Особое место среди ранних писем занимает благодарственное послание, которое он направил женщине, представившей его в 1908 г. профессору искусства Роллеру. В нем нет ни единой ошибки.

В его письмах с фронта во время первой мировой войны содержится, несмотря на их необычно большой объем, меньше орфографических ошибок, чем в его коротких довоенных письмах, хотя ему приходилось употреблять в них множество иностранных слов, названия французских населенных пунктов, новые понятия, имена и формулировки, а на фронте у него наверняка не было учебников правописания.

В рукописи «Майн кампф», написанной в 1924–1925 гг., немало ошибок, хотя и неясно, на чей счет их отнести. Дело в том, что текст писал не сам Гитлер, а его соратники, сидевшие вместе с ним в ландсбергской тюрьме. В том, что в последующих изданиях вплоть до 1939 г. на 800 страницах было сделано более 2500 корректорских правок, преимущественно стилистического характера, не только его вина.

Однако полностью на совести Гитлера орфографические ошибки в сотнях записках, которые он писал после 1919 г., готовясь к своим речам. И здесь дело не только в официальном австрийском правописании.

К моменту, когда австриец Гитлер стал гражданином Германии и правительственным советником в Брауншвейге, он владел немецким правописанием не хуже, чем большинство его сверстников-интеллектуалов с высшим образованием. Его способность находить подходящий для ситуации стиль, умение давать образные впечатляющие описания, доносить до читателя живые образы всегда отличались высокой степенью развития. «Какими глазами они на нас уставились! — писал он в 1914 г. своей мюнхенской квартирной хозяйке, описывая свою первую встречу с пленными французами. — Эти парни просто не могли поверить, что у нас еще так много войск. А вообще-то среди них в основном были очень рослые фигуры. Это остатки французских элитных войск, взятые в плен в самом начале нашего похода». Он поразительно часто любил заниматься чужими проблемами, которые не зависели от его решений. При этом он делал то, чего никогда не мог терпеть у других людей: ныл и критиковал, давал советы и подсказывал решения, на выполнение которых никак не мог повлиять. «Здесь мы закрепимся, — писал он с фронта, — до тех пор, пока Гинденбург не измотает Россию. Потом наступит расплата. В нескольких километрах за нашим фронтом полно наших свежих молодых войск. Их пока берегут и как следует обучают… а потом уж начнется пляска». «Сегодня… мы отправляемся в четырехдневный путь по железной дороге на фронт, — писал он после прохождения начальной военной подготовки в 1914 г., — вероятно, в Бельгию… Надеюсь, что доберемся и до Англии». За четыре года до этого, в августе 1908 г., он спрашивал в письме своего друга Кубицека: «Ты читал последнее решение общинного совета относительно нового театра? Мне кажется, что они решили еще раз подлатать старые обноски. Но у них это не выйдет, потому что они больше не получат разрешение от властей. Во всяком случае, вся болтовня их благородий доказывает, что они разбираются в деле, как бегемот в игре на скрипке. Если бы мой учебник по архитектуре не был так затрепан, я бы упаковал его и выслал им со своими замечаниями».

Вплоть до 1914 г. недоверчивый, критичный, полный фантазий и творческих замыслов ум Гитлера занят возведением мостов, зданий и сооружением площадей. Хотя в определенной степени он допускал различные версии по мелочам, но в целом отличался упрямством в выборе путей и целей. С 1914 по 1918 г. его интерес в соответствии с обстоятельствами переключился на военные аспекты, оценку которым он давал также с твердых и непреклонных позиций, как это было до 1914 г. в отношении архитектуры и изобразительного искусства.