У нас уже утро - Чаковский Александр Борисович. Страница 25

Простившись с Дорониным, Костюков сел в свой «газик» и затрясся по разбитой танками и ещё не полностью восстановленной дороге в город.

Директор рыбокомбината понравился Костюкову.

Разговаривая с Костюковым по телефону, Русанов сказал, что этот Доронин, видимо, человек трудный и к тому же очень неохотно идёт на хозяйственную работу. Но сам Доронин ни словом не высказал этой своей неохоты. «Значит, он человек долга, – размышлял Костюков. – Только во многом ещё ошибается, ох во многом! Требует флот, орудия лова – вынь да положь ему немедля. Видно, думает все вопросы разрешить, так сказать, административным напором… Ничего, жизнь научит, коллектив подскажет, офицерский опыт поможет. А человек он, видать, энергичный, упрямый. Такие, раз уж возьмутся за дело, так доведут его до конца».

А Доронин, проводив секретаря райкома, направился к сопкам; ему хотелось побыть одному, подумать.

Луна на секунду выглянула из-за чёрных туч и снова скрылась.

Но едва Доронин дошёл до сопки, как небо вдруг прояснилось. Стало тихо, даже шум волн как будто умолк. На фоне неба, озарённого лунным светом, резко выделялись очертания деревьев. Белые стволы берёз казались чуть желтоватыми. Неподвижно стояли высокие ели, словно огромные медведи, раскинув свои мохнатые лапы.

«Как хорошо здесь! Какой странный и чудесный край!» – подумал Доронин. Он с наслаждением вдыхал тёплый, пахнущий смолой ночной воздух.

Мысли его сами собой вернулись к разговору с Костюковым: «Как это он насчёт моря угадал!»

Ещё во время разговора с секретарём райкома Доронину стало ясно, что, отправив телеграмму в министерство, он зря погорячился.

Во-первых, грузы на Сахалин шли вне зависимости от его телеграммы. Во-вторых, разве он, Доронин, исчерпал все местные ресурсы? Разве он толком знал, какими возможностями располагает комбинат? Кроме того, разве так должен был вести себя коммунист, офицер Советской Армии? Он не познакомился с людьми как следует, дал им случайные, опрометчивые характеристики и получил заслуженную отповедь от Костюкова.

После разговора с секретарём райкома Доронин особенно остро ощутил свою ответственность перед людьми, приехавшими на эту землю.

«Не так, не так я поступаю, – твердил он себе, – надо все делать по-другому, с другого конца начинать!…»

Но как «по-другому», с какого «другого конца» – этого он ещё не знал.

ГЛАВА V

Райком помещался километрах в пяти от комбината, в маленьком японском городке. Доронин выехал утром, чтобы вернуться к обеду.

Секретаря райкома не оказалось на месте. Молоденькая секретарша сказала, что Костюков срочно выехал в район и просил её передать директору рыбокомбината свои извинения.

Доронин стоял посредине комнаты, размышляя, как ему теперь поступить.

– Думаете ждать? – спросил его чей-то мужской голос.

В углу на протёртом кожаном диване сидел немолодой, усатый, грузный человек.

– Право, не знаю, – нерешительно сказал Доронин. – Товарищ Костюков вряд ли скоро вернётся.

Усатый мужчина, кряхтя, поднялся с дивана.

– Раньше чем к ночи не вернётся, это уж можете мне поверить. Не первый день с ним дело имею. А вы у нас недавно?

– Второй день, – отозвался Доронин.

– Давайте знакомиться. Висляков. Начальник шахты. А вы, насколько я понял, директор рыбокомбината?

– Так точно.

Они пожали друг другу руки.

– Надеюсь, будем дружить. В случае чего поможете моим ребятам рыбкой.

– Надо её ещё поймать, – хмуро сказал Доронин.

– Поймаете, – уверенно сказал Висляков.

– Вы бывали на промысле?

– А как же? – удивился Висляков. – Мы же соседи. От нас до моря всего двадцать километров.

Они попрощались с секретаршей и вышли на крыльцо.

– Как у вас? – спросил Доронин. – Что-нибудь уцелело?

Висляков махнул рукой:

– Вы бы посмотрели, что на нашей шахте было два месяца назад. Я с Донбасса с ребятами приехал. Уголь рубали на самой передовой шахте – имени Калинина, Михаила Ивановича, в Горловке, может, слышали?

Доронин кивнул головой.

– Со мной ребята, пятеро – свои шахтёры, а остальные уголька и не нюхали. Зато от Волги до Берлина прошли… Ну, взяли лопаты, кайла, спустились в забой… Матушки! Не шахта – срамота! Самураи, за прибылью гнавшись, разрабатывали уголь сразу в пяти штольнях, да чего там разрабатывали, – грабили, можно сказать, уголь! Порядка никакого, ремонт не производился, горные выработки запущены, половина их вообще в негодность пришла!… Подвесная и узкоколейная дороги бездействуют, уголь не вывозится, лежит, выветривается!… Механизации никакой!…

– Знакомая картина, – усмехнулся Доронин.

– Вечером собираются ребята мои и говорят: «Вот не знали, что есть место на земле, где так работали люди… Прямо слов нет, как назвать такое…» Ну, я им объясняю: «Это, говорю, капитализмом называется. Ясно?» – он сделал паузу, точно желая убедиться, ясно ли это и Доронину. – Ну, теперь наводим свои, советские порядки. Приезжай в гости. – И Висляков дружески хлопнул Доронина по плечу.

– Обязательно приеду, – невольно улыбнулся Доронин. – На фронте это называлось локтевой связью.

– Вот, вот, – подхватил Висляков, – нам тоже без этого нельзя. Ну, бывай здоров, – он протянул Доронину руку. – Рад был познакомиться с соседом. Жду к себе.

По его знаку к крыльцу подошла грузовая машина. Висляков, кряхтя, опустился на сиденье, затрещавшее под тяжестью его тела.

Доронин зашёл в сектор учёта, оформил свои партийные дела и тронулся в обратный путь.

Едва полуторка выехала из городка, он вдруг услышал громкий окрик:

– Товарищ майор! Доронин!

Шофёр затормозил.

Высунувшись в разбитое окно кабины, Доронин увидел офицера, который бежал к полуторке, что-то крича.

Это был молодой светловолосый человек в туго перепоясанной шинели серого «генеральского» сукна.

Доронин сразу узнал лейтенанта Ганушкина – адъютанта командира одного из полков той самой дивизии, в которой он, Доронин, прослужил столько лет.

А лейтенант вскочил на подножку и, просунув в окно кабины голову, быстро заговорил:

– Вот дело какое, товарищ майор! Где встретились-то! А вы, значит, на «гражданку» ушли? Я вас сразу признал, вижу – майор Доронин едет! Вот ведь какое дело! Пётр Петрович-то как обрадуется! Сейчас прямо к нам поедем, прямо к нам. Разворачивайся, – сразу беря командный тон, крикнул он шофёру.

– Погоди, Ганушкин, погоди, – взволнованный неожиданной встречей, сказал Доронин.

– А чего же годить, товарищ майор? Время обеденное… – Не могу сейчас, некогда, – чуть прикусив губу, сказал Доронин. – А что, Пётр Петрович здесь один или со всей дивизией?

– Какое с дивизией! – махнул рукой Ганушкин. – Дивизия на старом месте осталась. Только мы двое передислоцировались, снова пограничниками стали. Так как же вы, к нам-то не поедете? – недоумевающе и растерянно добавил он.

– В другой раз, дружище, – тихо произнёс Доронин. – Дела у меня, понимаешь? Петру Петровичу привет передай…

– Как же эта? =– снова спросил Ганушкин. – Столько времени не видались!… Да Пётр Петрович меня с глаз прогонит за такое дело!…

– Скажи – в другой раз…

Машина тронулась. Ганушкин, все ещё стоя на подножке, крикнул:

– Вон наше хозяйство! Приезжайте обязательно!…

Он соскочил с подножки. Взглянув по направлению, указанному лейтенантом, Доронин увидел несколько домиков, прилепившихся к склону сопки.

Доронин сидел, глубоко задумавшись. Встреча с Ганушкиным воскресила в его душе воспоминания, которые ему с таким трудом удалось заглушить.

Пётр Петрович Алексеев был старый боевой офицер, любимец всей дивизии. В действующую армию он пришёл из пограничных войск. Доронина связывала с ним фронтовая дружба.

Почему же он сейчас уклонился от встречи со своим старым другом? Доронин и сам не смог бы толком ответить на этот вопрос. То ли ему не хотелось снова оказаться в обстановке, так много говорившей его сердцу, то ли он чувствовав, что ещё ничего не успел добиться в гражданской жизни и не готов к ревнивому и взыскательному суду дружбы…