У нас уже утро - Чаковский Александр Борисович. Страница 36

«Где-то теперь выступает тот фокусник? – подумал Доронин. – Наверное, уже успел вернуться на материк!»

До порта добирались долго, но приехали как раз вовремя – пароход уже бросал якорь на рейде.

Доронина поразил внешний вид порта. Здесь стало гораздо оживлённей. Около пирса стояли тракторы, видимо только что привезённые на берег; у самой воды поднимались горы грузов. Рабочие катили к пристани рулоны бумаги. Мычали коровы, пугливо озираясь и поводя рогами. Грузовые машины задним ходом подбирались к башне, сложенной из ящиков.

Поручив сопровождавшим его рабочим раскинуть палатку и вскипятить воду, Доронин забрался на первый же катер и минут через пятнадцать уже болтался на штормтрапе.

Перемахнув через палубные поручни, он увидел людей, столпившихся в ожидании высадки.

«Так, так, – подумал он, – вот и я совсем недавно тоже стоял на палубе и с опаской смотрел на эту неприветливую суровую землю…»

Теперь он чувствовал себя совсем иначе. Теперь он приехал сюда как хозяин, как представитель той земли, на которой этим людям предстояло жить и работать.

И вдруг ему захотелось крикнуть громко, на весь пароход:

«Слушайте меня, товарищи! Многие из вас с опаской глядят на эту землю… Не бойтесь, товарищи! Честное слово, это неплохая земля, и вы сами в этом скоро убедитесь… Правда, здесь надо трудиться, но где же на советской земле можно жить лодырем?»

Но он не произнёс ни слова и медленно пошёл по палубе, пристально вглядываясь в лица приехавших.

Строго говоря, то, что он задумал, было не вполне законно. Все вновь прибывшие рыбаки обычно поступали в распоряжение главка, и уже главк распределял их по комбинатам. Но Доронин точно знал, что на его комбинат будет послано тридцать рыбаков. Он не видел решительно ничего плохого в том, что заранее познакомится с этими рыбаками. Ведь главку, в конце концов, совершенно безразлично, Иванов или Петров поедет работать на рыбокомбинат, где директором товарищ Доронин…

Пробравшись к твиндеку, Доронин увидел высокого, широкоплечего парня в коротком, выше колен, пальто-пиджаке. Наклонившись над люком, он вытягивал оттуда другого парня, ростом поменьше, но такого же крепкого и широкого в плечах.

«Ну и сила!»-с восхищением подумал Доронин, вглядываясь в молодое, дышащее здоровьем лицо высокого парня. На вид ему было не больше двадцати пяти.

– Товарищ, – обратился он к парню, – вы, часом, не рыбак?

– А что? – не слишком приветливо ответил парень.

– Ничего особенного. Если вы рыбак, мы могли бы поговорить насчёт работы.

– Какой работы? – Парень сверху вниз посмотрел па Доронина.

– На комбинате. Западному комбинату нужны рыбаки.

– Смотри, Алёха, и тут вербовщик, – обратился парень к своему товарищу.

– Я не вербовщик, – улыбнулся Доронин, – я директор западного комбината.

– Директор? – с недоверием протянул тот, кого звали Алёхой. – Гляди, Митяй, сам директор нас встречает. Вы, может, по хозяйственной части, товарищ? У нас был агент по снабжению, все себя директором называл…

– Нет, ребята, – совсем уже весело сказал Доронин. – Я действительно директор. Если вы подождёте, пока я вернусь, у нас может выйти интересный разговор.

Он полез в твиндек, потолкался среди людей и, познакомившись с десятком рыбаков, договорился, что они зайдут в палатку на берегу. Затем он торопливо поднялся по трапу.

Алёха и Митяй ждали его.

– Давайте на берег, – сказал им Доронин, – на земле разговоры надёжнее…

Палатка была уже поставлена. Доронин гостеприимно откинул перед рыбаками полог. Изнутри повеяло теплом. Весело шумел горячий «титан». На табуретке была выставлена батарея чашек.

– Давайте разговаривать, – сказал Доронин. – Вас как зовут?

– Дмитрий Алексеевич, – с достоинством ответил высокий парень.

– Вы откуда же приехали, Дмитрий Алексеевич?

– С Черноморья, – коротко ответил парень и тут же добавил: – Вот что, товарищ директор, чтобы дело не затягивать, скажу вам прямо: вербоваться по кустарщине не хочу, буду работать там, куда направит обком.

– Вы коммунист?

– Кандидат партии.

«Этого парня упускать нельзя», – подумал Доронин.

– Разумеется, посоветуйтесь с обкомом, – с деланным равнодушием сказал он. – Но вряд ли там будут возражать, если вы заявите о желании работать у нас. Впрочем, может быть, вы ищете работу полегче…

– То есть как это полегче? – нахмурился парень.

– Может быть, хотите работать на берегу, – невозмутимо продолжал Доронин. – Может, вам здоровье не позволяет…

Не выдержав этого тона, Доронин вдруг махнул рукой, точно отметая свои собственные слова, и сказал:

– Давай-ка, Дмитрий Алексеевич, бросим эту дипломатию. Ты коммунист, и я коммунист. Скажу прямо: нам такие, как ты, нужны до зарезу.

– Прямой разговор, – улыбнулся парень. – Алёху тоже возьмёте?

– Возьмём и Алёху.

– Как? – повернулся к своему товарищу Дмитрий Алексеевич.

Тот покрутил головой.

– Ты старшой, ты – решай.

– Ладно, товарищ директор, – сказал парень, протягивая Доронину руку, – может, и порыбачим вместе. Человек вы, видать, подходящий. Только сначала я всё-таки в обком загляну. А там и до вас. Дорогу найду, не объясняйте, на своей земле живём, не на чужой. Спасибо за чай.

Подхватив свои чемоданы, парни вышли из палатки.

В тот же вечер, заручившись согласием пятнадцати рыбаков работать на западном берегу, Доронин тронулся в обратный путь.

Приближаясь на своей полуторке к комбинату, Доронин впервые почувствовал, что возвращается домой. Здесь, вблизи комбината, и сопки показались ему родными, и море приветливым, и небо весёлым. Когда он увидел знакомые длинные строения, сердце у него забилось чаще. Это было его место на земле; здесь жили люди, которых он успел полюбить.

Первый дом, построенный по инициативе Доронина, был готов.

В сущности, он больше походил на большую деревенскую избу, состоящую из четырёх просторных светлых комнат.

Но дело было не в этом. На фоне вечнозелёных сопок, в окружении жалких японских лачуг появился настоящий русский дом. Он стоял на земле прочно, основательно, словно уйдя в неё корнями.

Торжественное открытие дома было назначено на пять часов вечера.

Задолго до торжества Доронин и Нырков поднялись по широким ступеням крытого крыльца и, глубоко вдыхая бодрящий, пряный запах смолы и свежего тёса, вошли в сени.

Немалых трудов стоила людям постройка этого дома! Они врубались в тайгу, корчевали пни, прокладывая дорогу тягачами, сутками жили в лесу, спали у костров, целыми днями бродили в поисках железа и стекла, собирали мох, чтобы прошпаклевать стены, мастерили оконные и дверные петли…

Осторожно ступая по свежевыструганным, ещё не выкрашенным (не хватило краски!) половицам, Доронин миновал сени и вошёл в светлую большую комнату.

Некоторое время он и следовавший за ним Нырков стояли молча.

– Будто на материке, – тихо, словно боясь разбудить кого-то, сказал наконец Нырков. – Никакой разницы нету.

Они неторопливо обошли весь дом и остановились у одного из окон. Отсюда открывался вид на серо-зелёное, вдоль и поперёк изрезанное морщинами море.

В доме было светло и радостно. Низкое, осеннее солнце чуть золотило оконные стёкла. На белом, некрашеном полу играли солнечные зайчики.

– Ребята хотели сюда японских циновок натаскать, – сказал Нырков. – Я запретил. Пыль, говорю, разводить ни к чему.

Доронин с улыбкой посмотрел на Ныркова. Пыль из циновок ребята могли, конечно, выколотить, но дело было не в этом. Дело было прежде всего в том, что Ныркову не хотелось видеть в своём новом русском доме ничего старого и чужого.

– Мебели вот только маловато, – продолжал Нырков, – правда, на лесозаводе кое-что мастерят – столы, табуретки… А так – живи, лучше не надо…

Разумеется, Доронин отлично понимал, что этот дом ещё очень далёк от совершенства. Стекла были плохо вмазаны в рамы, стены неравномерно проконопачены. Крышу следовало как можно скорее покрасить, чтобы не заржавело железо.