Воспитан рыцарем - О'Санчес (Александр Чесноков). Страница 71

Если у князя Та-Микола, у его приближенных и соратников были какие-либо сомнения в том, что этот юноша — и есть подлинный Докари Та-Микол, то они отпали в первый же миг его появления перед ними: взгляд отца, осанка отца, светлые волосы, такие же, как у отца, только без седины… А от матери — синие глаза и необычайная правильность черт… Такое не подделаешь, не подколдуешь. И аура… Мощная магическая аура — тоже от матери. У женщин подобная соразмерность всех черт лица и тела зовется красотой. Но не пристало мужчине, воину, гордиться тем, что по праву должно принадлежать женщинам, всем вместе и каждой по отдельности.

Впрочем, Лин, а ныне — урожденный князь Докари Та-Микол, и не подозревал о собственной красоте, хотя ему уже не раз говорили об этом… точнее — два раза. Однако, говорившие — обе женщины — могли невольно ошибаться, либо произнести намеренную неправду: одна из них — добрейшая тетушка Мотона, которая души в нем не чаяла, а другая — трактирщица, во время случайного обеденного постоя, быть может, рассчитывая на дополнительную подачку…

Впрочем, у него на счету было и одно объяснение в любви, там, на шиханском базаре, но…

Ах, это было грустное расставание со Снегом… Лин видел, что Снег и его отец, Дигори Та-Микол, в последние минуты встречи все-таки сумели разбить ледяную стену, некогда их разделившую, оба попытались и оба сумели перейти на ты, но… Снег отказался погостить у князя, тот не настаивал… Ни князь, ни имперский представитель, не осмелились даже заикнуться о награде для Санги Бо, это было бы оскорбительным для воина-отшельника. Только Его Величество Император, своим высшим соизволением, сумеет преодолеть его скромность… В свое время, быть может, именно это и случится, однако ныне Император далече…

Лин испросил разрешения у отца проводить своего наставника до границы уезда, и тот не возразил, вздохнул только. Десяток воинов сопровождения отстали на целую тысячу локтей, но полностью ослушаться приказа старого князя, чтобы потрафить молодому, не посмели, расположились в пределах прямой видимости.

— Не хнычь… люди увидят. — Снег хлопнул юного князя по плечу, по спине, приобнял даже… — Значит, так… Освоишься, обживешься, привыкнешь… — а там, годика через три.. приедешь в гости, или я тебя навещу, в Океании, либо где-нибудь на просторе, никому не принадлежащем. У?

— Точно! — Лин заулыбался сквозь слезы и закивал. — А может, и раньше? Ну, встретимся?

— Может, и раньше. Но незачем спешить. Кроме того, тебе надобно привыкнуть к новой своей жизни, это будет не просто. А Мотоне я привет передам.

— И вот это… — Ха! Когда и как умудрился Лин добыть роскошную шаль, связанную из шерсти горных коз?.. Где он успел раздобыть столько денег?

— Ух, ты! Да с узорами, да с золотыми! Передам, она будет довольна. Я ей объясню, что рано или поздно ты нагрянешь в наши края, и вы будете нюниться вместе, в четыре ручья. Пока.

Снег лихо вскочил в седло, развернулся и на рысях помчался прочь. Лин, Гвоздик и Черника долго глядели ему вслед, и хотя Снег ни разу не оглянулся, Лин всем существом своим видел и понимал, словно огненные буквы читал, что спина его — спина немолодого одинокого человека, оказавшегося неспособным в эти мгновения перебороть и скрыть охватившую его печаль и горечь.

Еще через три дня князь вызвал сына и дал ему приказ и поручение: не медля долее, мчаться в княжество, дабы обнять мать и брата.

— Негоже мне размякать в семейных делах, потому что приказов Его Величества никто не отменял, я должен навести здесь, на границах, должный порядок, а это потребует много тяжелого труда, много крови, чужой и нашей. Признаюсь тебе, сын… хотя и непросто мне ронять подобные слова… Санги был тебе как отец, и я… испытываю сомнения в том… что способен состязаться с ним в знаниях, в умениях.. в отцовских способностях… в обаянии, наконец…

— Что вы, отец… Для меня великое счастье…

— Для меня тоже. Не красней, в любом случае — три-четыре дня не перевесят пяти лет. Время, чтобы исправить неравновесие, у нас есть, и дальше оно будет за нас. Но твоей матушке, бесценной моей госпоже Ореми, немыслимо ждать более необходимого, я уже подал весточку, а сейчас, в твоем лице, посылаю ей чудо, о котором она мечтала много, много лет, и обрела надежду со вчерашнего дня, как только прочла мое послание. Береги себя. Мы не можем себе позволить потерять тебя еще раз. Ступай.

Отец у Лина (мысленно юноша продолжал называть себя именем ребенка-найденыша, так ему было привычнее) оказался весьма суровым человеком, прямым и резким, и очень умным. Ему хватило такта приближать к себе найденного сына не вдруг, небольшими шажками, чтобы тот успевал освоиться со своим новым семейным и сословным положением. С этой же целью он отдалил от себя старого шута — все равно уже не шутит почти, только плачет да вздыхает — и отдал его в постепенно складывающуюся свиту юного князя: старик даже разрыдался, но уже не от старости и воображаемых обид, от счастья, ибо ему довелось нянчить и смешить младенчика в его первые годы, и делал он это с любовью.

Черника — добродушнейшее на свете существо, веселое и покладистое, она с любым общий язык найдет, а вот Гвоздик… Он скорехонько навел страху на весь княжеский двор, а начал с того, что в первую же ночь вылез во двор и порвал на клочья целую свору сторожевых церапторов, да чуть было не уходил до смерти одного из стражников, попытавшегося вмешаться… Пришлось Лину дать своему питомцу жестокую выволочку (один подзатыльник, два трепка за уши и долгий выговор грозным голосом, с потряхиванием пальца возле черного носа), но Гвоздик привыкший больше опираться в своих выводах не на удары извне, а на внутреннее чутье, на то, что он чуял в голове и груди своего друга, легко и прочно внял наказанию и уж больше не своевольничал так в окрестностях замка. Однако в его пределах тут же же сумел выследить и загнал в вытяжную трубу очага ручного оборотня, очень редкого и дорогого, вывезенного князем из диких дальнозападных земель… Как выяснилось, свирепый и беспощадный оборотень до безумия боится добрых, смирных и веселых охи-охи… Князь Та-Микол призвал пред свои очи обоих: Сына и Гвоздика, долго вглядывался в зубастого зверя…