Наш общий друг. Том 2 - Диккенс Чарльз. Страница 73

— Ты проводишь папу, Джон?

— Да, милая. А ты?

— Я так давно не писала Лиззи Хэксем — с тех самых пор, как призналась ей, что у меня есть возлюбленный, настоящий возлюбленный! А последние дни я все думаю: надо написать ей. Пусть знает, как она была права, когда предсказывала мне, глядя на угли в жаровне, что я пойду за любимым человеком в огонь и в воду. Сегодня у меня как раз подходящее настроение, Джон.

— Ты, наверно, устала?

— Нет, Джон, нисколько. Просто мне хочется написать Лиззи. Спокойной ночи, папа. Спокойной ночи, мой милый добрый папа!

Оставшись одна, Белла принялась за письмо к Лиззи Хэксем. Письмо получилось длинное, и она едва успела пробежать его, как Джон вернулся домой.

— Вы пришли вовремя, сэр, — сказала ему Белла. — Сейчас вам придется выслушать от жены ее первую проповедь. Впрочем, местом действия будет не наша супружеская спальня, а гостиная. Садитесь в кресло, а я — дайте мне только запечатать конверт — сяду на жесткий стул, хотя сидеть на нем в позе кающегося грешника следовало бы вам. Подождите, скоро я за вас примусь!

Письмо было сложено и запечатано, адрес надписан, перышко вытерто, средний пальчик вытерт, бювар заперт на ключ и спрятан в стол, — и все это в высшей степени методично, степенно — под стать «британской хозяйке», которая, впрочем, не испортила бы впечатления от своей деловитости серебристым смехом, как это сделала Белла.

Усадив мужа в кресло, она села на стул и повела такую речь:

— Начнем с самого начала, сэр. Как ваше имя?

Трудно было бы задать ему вопрос, с большей меткостью нацеленный на его тайну! Но он не выдал своей растерянности, не выдал и своей тайны и ответил:

— Джон Роксмит, моя дорогая.

— Отлично! Кто дал вам это имя?

Все больше укрепляясь в подозрении, что ему не удалось сохранить свою тайну, он ответил полувопросительно:

— Вероятно, мой крестный отец и моя крестная мать?

— Неплохо. Но и только, потому что ваш ответ прозвучал несколько неуверенно, — сказала Белла. — Впрочем, катехизис вы, по-видимому, знаете, поэтому от остальных вопросов вас можно освободить. Дальше пойдет прямо из головы. Джон, милый, почему ты опять спросил меня, хочется ли мне быть богатой?

Снова его тайна! Он смотрел на жену, жена смотрела на него, поставив локти ему на колени, и казалось, тайны между ними больше нет, — она была почти раскрыта.

Не зная, что ответить, он не нашел ничего лучшего, как обнять ее.

— Короче говоря, Джон, — сказала Белла, — вот на какой текст я приготовила проповедь: мне ничего не надо, и я хочу, чтобы ты поверил этому.

— В таком случае, твою проповедь можно считать законченной, потому что я верю тебе.

— Нет, постой, Джон. — Белла замолчала, видимо не решаясь продолжить. — Это было только, «во-первых». А потом будет страшное «во-вторых», и страшное «в-третьих», как я пугала себя, когда была малюсенькой грешницей и слушала церковные проповеди.

— Меня ничем не испугаешь, любовь моя.

— Джон, милый, а ты можешь поручиться… Можешь сказать от всего сердца…

— …которое не в моей власти, — вставил Джон.

— Нет, Джон, ключ от него у тебя. Так вот, ты ручаешься, что в глубине, в самой глубине твоего сердца, которое ты отдал мне, так же как я отдала тебе свое… не осталось воспоминания о моем прежнем корыстолюбии?

— Если б у меня в памяти не осталось никаких следов о том времени, — прошептал он, коснувшись губами ее губ, — разве я мог бы так любить тебя? Разве в календаре моей жизни появился бы красный листок? И, глядя на твое милое личико, слушая твой милый голосок, разве я помнил бы свою отважную защитницу? Неужели тот мой вопрос, любимая, настроил тебя на серьезный лад?

— Нет, Джон, виной этому не твой вопрос и не мои мысли о миссис Боффин, хотя я очень люблю ее. Дай мне поплакать, Джон. Плакать от счастья так приятно, так сладко!

И она заплакала, прижавшись к нему, а потом, не отрывая лица от его груди, негромко рассмеялась и прошептала:

— Теперь, Джон, я могу сказать тебе, что следует «в-третьих».

— Слушаю. Что бы там ни последовало.

— Я думаю, Джон, — продолжала Белла, — что ты думаешь, что я думаю…

— Стой, стой, дитя мое! — весело воскликнул он.

— Да, правда! — все еще смеясь, сказала Белла. — Это похоже на грамматическое упражнение. Но без него, пожалуй, не обойдешься. Хорошо, попробую еще раз. Я думаю, Джон, что ты думаешь, что я думаю, что денег у нас вполне достаточно и что мы ни в чем не нуждаемся.

— Это святая истина, Белла.

— Но если наши доходы вдруг уменьшатся и нам придется немного ограничивать себя, ты не перестанешь верить, что я всем довольна?

— Не перестану, душа моя.

— Спасибо, Джон, большое, большое тебе спасибо! И я могу быть уверена, что ты… — она запнулась. — …что ты тоже будешь всем доволен, Джон? Но как же иначе! Если я за себя ручаюсь, то за тебя и подавно можно поручиться, потому что ты сильнее, мужественнее, рассудительнее и великодушнее меня!

— Довольно! — сказал ее муж. — Слышать этого не желаю, хотя во всем остальном ты права. А теперь, моя дорогая, позволь мне поделиться с тобой одной новостью, которую я собираюсь рассказать тебе весь вечер. Знаешь, у меня есть все основания полагать, что наши доходы не станут меньше, чем они есть.

Казалось бы, такая новость должна была заинтересовать ее, а она снова занялась обследованием пуговицы на сюртуке мужа, точно не расслышав его слов.

— Наконец-то мы добрались до сути дела! — воскликнул Джон, стараясь подбодрить жену. — Признавайся, что настроило тебя на серьезный лад — то, что было, «во-первых», «во-вторых» и «в-третьих»?

— Нет, милый, — ответила она, все крутя пуговицу и покачивая головой, — совсем не это.

— Господи! Смилуйся над моей женой! У нее еще есть про запас «в-четвертых»! — воскликнул Джон.

— Меня немножко тревожило то, что было, «во-первых», и то, что было, «во-вторых», — сказала Белла, не оставляя пуговицы в покое. — Но причина моей серьезности глубже, сокровеннее, Джон…

И когда он наклонился к ней, она подняла голову, прикрыла ему глаза правой рукой и не отняла ее.

— Помнишь, Джон, как папа говорил в день нашей свадьбы о кораблях, что могут приплыть к нам из неведомой морской дали?

— Как же мне этого не помнить, дорогая?

— К нашим берегам… плывет по океану корабль… и он привезет нам с тобой… ребенка, Джон.

Глава VI

Помогите!

К вечеру, когда работа на бумажной фабрике кончилась, все тропинки и дороги по соседству с ней запестрели людьми, возвращающимися домой после трудового дня. Мужчины, женщины, дети шли группами по нескольку человек, и легкий ветерок, игравший их одеждой, не мог пожаловаться на нехватку здесь цветных платьев и ярких шарфов. Веселые голоса и смех, раздававшиеся в вечернем воздухе, ласкали слух не менее приятно, чем яркие краски людской одежды ласкали зрение. На переднем плане этой живой картины ребятишки бросали камни в неподвижную речную гладь, отражающую закатное небо, и следили, как по ней разбегаются зыбкие круги. И такими же кругами ширилась даль в розовом свете вечерней зари, — вон дороги, по которым рабочие возвращаются домой, а там серебристая река, за рекой темная зелень хлебов, таких густых и высоких, что люди в полях будто плывут по волнам; еще дальше — придорожная живая изгородь и деревья, за ними ветряные мельницы на холмах, а на горизонте — небо сливается с землей, словно перестала существовать бесконечность пространства, отделяющая человека от небесной выси.

Был субботний вечер, а субботними вечерами сельским собакам, которые всегда выказывают гораздо больше интереса к людским делам, чем к своим собственным, особенно не сидится на месте. Они сновали и у пивной, и у мелочной лавочки, и у мясной, проявляя совершенно ненасытную любознательность. Особенный интерес, проявляемый ими к пивной, где на съестное рассчитывать не приходилось, свидетельствовал об испорченности, подспудно таящейся в собачьей натуре, а поскольку собакам несвойственно находить вкус в пиве и табаке (прямых доказательств, что пес миссис Хабберд [32] действительно любил побаловаться трубкой, не имеется), следовательно влекли их туда просто пристрастие к обществу забулдыг. Мало того, в пивной пиликала скрипка, такая мерзкая скрипка, что один поджарый, голенастый щенок, наделенный лучшим слухом, чем его собратья, то и дело забегал за угол и негромко подвывал там. Тем не менее после каждой такой отлучки он возвращался к пивной с упорством закоренелого пьяницы.