Золотой сокол - Дворецкая Елизавета Алексеевна. Страница 39

Дивина в темноте взяла его за руку. Хорошо зная, что ей можно, а чего нельзя, она думала, что присутствие в доме этого смолинца ничем ей не грозит, но сейчас вдруг заподозрила, что ошиблась. И что мать предостерегала ее не зря. Чувствуя ее совсем рядом, Зимобор невольно потянулся ее обнять, но она вцепилась в запястья его рук, почти коснувшихся ее талии, и, подняв голову, посмотрела прямо ему в глаза. Взгляд у нее был тревожный.

— То-то я... сразу понял... ты какая-то не такая... — прошептал Зимобор.

— Так ведь и ты какой-то не такой! — так же шепотом ответила Дивина. — За тобой стоит кто-то . Не знаю кто, не вижу, не слышу, а чувствую. Ты-то хоть знаешь, кто это?

— Знаю, — едва слышно отозвался Зимобор. — Это опасно.

— Тебе нужно помочь?

Зимобор не сразу понял, что она сказала. Он хотел предостеречь ее, предупредить, что всякой девушке рядом с ним грозит опасность, а она, оказывается, лишь хотела знать, нужна ли ему помощь в борьбе с загадочным и грозным кем-то, стоящим за спиной.

— Н-нет. — Он сам не был уверен, говорит ли правду. — Я сам... ее принял. Я и отвечу... если что. Но может, мне правда уйти? — Он мягко высвободил свои руки и все-таки обнял ее за талию, и она не возражала, только смотрела на него так же пристально и требовательно. — Чтобы волков не дразнить...

— Бояться волков — быть без грибов! — Дивина слегка усмехнулась, и по ее глазам он видел, что она ничуть не боится, что ее даже воодушевляет мысль о борьбе с таинственным иномирным противником. — Оставайся. А там видно будет. Ну, иди спать.

Она вывернулась из его объятий и мигом оказалась на крыльце избы.

— А придет опять ночью какая-нибудь и будет моим именем называться — не верь! — задорно крикнула она оттуда. — Гони прочь!

— А ты сама-то приходи, если что! — так же крикнул в ответ Зимобор. — Если напугает вдруг кто — приходи, я спрячу!

Дивина исчезла в избе, и он не был уверен, что она услышала его слова. Улыбаясь и качая головой над собственным безрассудством, Зимобор пошел в беседу. Умом он понимал, что дошутится, но ему было весело. Вроде бы ничего хорошего ему будущее не обещало, совсем наоборот, но он еще чувствовал в руках тепло ее тела и ничего не боялся. То, что их так тянуло друг к другу вопреки судьбе и рассудку, казалось важнее и рассудка, и даже судьбы.

Следующее утро началось с переполоха. На ближайшем к городу ржаном поле обнаружился залом: большой пучок свежих, еще незрелых, колосьев был согнут и закручен жгутом. Побежали за Елагой — зелейница с дочерью кинулись на поле, за ними валила толпа. Слово «залом» сейчас было страшнее пожара: испорченное поле останется неурожайным. Зерно с него будет легковесное, выходит его с копны раза в четыре меньше обычного, и хлеб из такого зерна не насыщает, так что съедается его еще больше и запасы кончаются раньше. Это беда и в обычное время, когда хлеб можно купить на стороне, а теперь так просто смерть!

— Уж как берегли мы, как берегли Мать Урожая, в старой липе прятали, следы помелом заметали, заговаривали! Как мы молотили зернышки, не цепами молотили — серебряными ложками, каждое зернышко, как жемчужинку, руками выбирали, в золоченый ларец убирали! — причитала Елага.

Вдоль всего поля гомонила толпа: сюда сбежалось все посадское население, были люди и из детинца. Обследовав залом, зелейница сурово поджала губы. Несомненно, здесь была самая злонамеренная порча. Перекрученный пучок колосьев у корней был присыпан золой, землей, как видно, от могил, солью, яичной скорлупой и распаренными старыми зернами.

— У нас злыдни воровали золу! — с причитаниями кричала одна из женщин с Выдреницкой улицы. — Вижу, от печки зола, будто сама собой по полу летит, как прямо дорожка, ну, думаю, ветром надуло! И не подумала я, глупая, что это волхиды золу у меня воруют, злую ворожбу свою творят! Макошь-матушка, пожалей, защити нас, бедных, голодных!

Женщины плакали в голос и причитали, мужчины стояли хмурые и угрюмые. Однако Елага не теряла бодрости и пообещала развязать залом. На полное снятие порчи с посевов требовалось три дня, и три ночи поле предстояло сторожить.

— Уж мы посторожим! — говорил отец Гордени, Крепень. — И это поле, и остальные, людей хватит. Я сам хоть и хромой, а выйду! Всю ночь глаз не сомкну, а уж найду ту свинью пакостную, что здесь проказничает, нас голодными оставить хочет! Уж я ей рыло на сторону сворочу! Попомнит меня! — И Крепень грозил своей толстой, крепкой, как железо, ясеневой палкой.

— И это волхиды натворили? — тихо спросил Зимобор у Дивины.

— А то кто же еще! — мрачно ответила она.

— А зачем им это?

— Что у нас пропало, то у них вырастет. Под болотом их гадким вырастет, они наш урожай соберут, наши зернышки драгоценные, через всю голодную зиму сбереженные!

— Ну, дела, вяз червленый им в ухо! — Зимобор растерянно поерошил пятерней волосы. Со злым колдовством он раньше не сталкивался и даже не знал, что тут сказать.

Скоро Дивина ушла из дома и вернулась только ближе к вечеру, неся в каждой руке по круглой кринке с водой. Что вода была не простая, Зимобор догадался по виду кринок: они были небольшими, с тремя маленькими ушками у самого горлышка. Через ушки была продета веревочка, за которую кринку и держали. Подобные сосуды именовались «чарами» и были такими древними, что ими пользовались не только три дочери Крива, но, должно быть, и сами боги, когда еще ходили по земле. Употреблялись они только для ворожбы и «чарования».

Следом за Дивиной шли три девушки — Милянка, Вертлянка и Нивяница. Обе жили на Прягине улице и приходили к Дивине каждый день, так что Зимобор уже хорошо их знал. Вертлянка была повыше ростом, с крупными чертами лица и выступающим вперед носом, с длинной темно-русой косой. Нивяница была маленькой, тоненькой, личико у нее было какое-то мелкое и чуть глуповатое, зато его обрамляли такие пышные светлые волосы, что никакой другой красоты уже не требовалось.

Сейчас они принесли еще пять таких же кринок-чар. Видимо, понадобилась вода из семи разных источников, колодцев и ручьев.

Самого Зимобора Дивина выпроводила.