Золотой сокол - Дворецкая Елизавета Алексеевна. Страница 45

— Залом, залом, взвейся над огнем, рассыпься пеплом по земле, не делай вреда никому! Огонь очищает, беду прогоняет!

— Еще опахать бы поле, да и город еще бы лучше! — заметила Крепениха, когда пепел от сожженного залома был собран и высыпан в реку.

— Хорошо бы, да сейчас не время! — Елага покачала головой. — На заре перед Купалой — вот тогда польза будет самая большая. Это вы уж без меня. Справитесь?

Елага собиралась на Дивью гору, священную гору, куда на солнцеворот зимой и на Купалу летом собирались все волхвы и чародеи западных кривичей. Ей еще на днях следовало пуститься в путь, но она задержалась из-за залома. Однако больше медлить было нельзя, и в тот же день зелейница ушла. Проводив ее до Выдреницы, Дивина вернулась. Теперь трое раненых, не считая Доморада, остались у нее на руках.

— Старый залом срезали, наверняка сегодня ночью придут новый делать, — сказала она Зимобору. — Я тетку Орачиху попросила прийти с парнями посидеть, поможет тебе, если что.

— А ты куда собралась? — Зимобор поднял брови. Время было не для хороводов.

— Пойду поле сторожить.

— Сторожили уже. Может, хватит? Тебя-то кто перевязывать будет — тетка Орачиха?

— Ну, меня так просто не возьмешь, я ведь не на осиновый кол полагаюсь.

— Может, у них в запасе есть чудо еще похлеще той свиньи!

— Ну, хоть узнаю, что это за тварь. У меня теперь Болотова голова [31] есть.

— Где же взяла? — Зимобор удивился.

— У Деда попросила. Сестры принесли.

Зимобор не стал спрашивать, что это за сестры, но они, видимо, не числились в жителях ни Радегоща, ни соседних сел.

— Тогда и я пойду. Вон, — он кивнул на рогатину, которую успел как следует наточить, — не Болотова голова, но свинье не понравится, хоть она будет белая, хоть сивая в яблоках.

— А не боишься? — Дивина с намеком наклонила голову.

— Боюсь, а что делать? — Зимобор пожал плечами. — Ты же все равно пойдешь, а я, если тебя одну отпущу, от страха тут вообще о... Короче, плохо мне будет.

— С белой свиньей и Горденя не справился, — напомнила Дивина.

— А я справился с Горденей, — в свою очередь напомнил Зимобор.

Дивина посмотрела на его пояс, где многозначительно блестели серебряные бляшки, обозначавшие количество битв. Она наморщила лоб, будто что-то вспоминая, потом протянула руку и нерешительно коснулась пальцами жесткого ремня.

— Значит, наконечник и пряжку в младшей дружине отроки получают, — пробормотала она, словно пересказывала полузабытый сон. — Кмети получают бляшки на сам пояс... А ложный хвостовик носят...

Она вопросительно посмотрела на Зимобора, словно просила напомнить.

— В нашей дружине было — начиная с десятника, — подсказал Зимобор. — И сколько бляшек на хвостовике — значит, столько битв.

— А еще сколько битв — некоторые на рукояти боевого топора отмечают, что ли?

— У полотеских княжеских был такой обычай, — с некоторым удивлением подтвердил Зимобор. — Откуда знаешь? От полюдья?

— Не знаю. Как будто в детстве знала, и так хорошо знала, как свое, а потом... Да откуда вроде? — Дивина пожала плечами, сама себе удивляясь.

— А вообще многие свою добычу на себе носят. Гривны, обручья, перстни... — Зимобор по привычке посмотрел на свою руку. — Больше серебра — больше чести. Понимаешь?

— Понимаю. Не понимаю только, откуда я-то все это знаю? У нас тут последняя война была двадцать лет назад, нет, больше, когда смоленский воевода Гневогост тут с дружиной был. Старики рассказывают. Меня-то еще на свете не было!

Зимобор промолчал. Он прекрасно помнил Гневогоста и его рассказы о тогдашней войне, но говорить об этом Дивине не стоило.

— Ой, не надо бы тебе с нашими волхидами связываться! — Дивина смотрела на него с сомнением. — Ты у нас человек чужой, пришел — ушел...

— Чужой, потому и не привык с детства соседей бояться. Совесть меня мучит, — вдруг признался он. — Я из дома ушел, потому что боялся, что беда будет, а теперь хуже того боюсь: как там без меня? От своих сбежал, так хоть вашим помогу, все на душе легче.

— Ну, ладно! — Дивина решительно встала. — Раз такой смелый, пойдем со мной свинью ловить. Повезет, так потом сделаешь себе новую бляшку. Со свиньей!

Из-за отсутствия Елаги двое соседских детей пришли помогать Дивине с ее маленьким стадом из трех лосей. Это были дети вдовы Орачихи, жившей через двор от зелейницы, Пестряйка и его младшая сестра Каплюшка, у которой вечно капало из носа, даже летом. Они же пасли лосей в лесу и за это получали по вечерам половину молока (своей скотины у них не было). Дивине было сейчас не до вечерней дойки: все ее мысли были уже на темном поле, куда наверняка опять заявится оборотень. Когда садилось солнце, Дивина вынесла из дома два маленьких мешочка.

— Это плакун-трава! — пояснила Дивина. — От нечисти защищает. Еще позапрошлым летом мы с матушкой собирали траву, освящали, наговаривали, да с тех пор, я боюсь, сила выветрилась. Держи! — Она вложила один из мешочков в руку Зимобора. — И повторяй за мной.

Повернувшись на закат и глядя на огромное, красное, как переспелая ягода, солнце, которое медленно валилось за черту небосклона, она поклонилась и нараспев заговорила:

— Мати моя, заря вечерняя! Дай мне не хитрости, не мудрости, а твоей великой силы! Плакун, плакун! Плакал ты долго и много, а выплакал мало! Не катись твои слезы по чисту полю, не разносись вой и плач по синю морю! Будь ты страшен злым волхидам, невидимым, незнаемым! А не дадут тебе покорища, утопи их в слезах; а убегут от твоего позорища [32] , замкни их в слезах! Тобой креплю слово мое, мати моя, заря вечерняя! Солнце красное в небе, серый заяц в поле, рыба-щука в море; когда они сойдутся, тогда слова мои распадутся!

В ожидании полуночи они уселись на крылечке, и Пестряйка с Каплюшкой пристроились возле них. Бережно держа обеими руками кринку со своей долей молока, они по очереди осторожно отпивали маленькие глоточки, бдительно следя друг за другом и напоминая, что еще есть мать и дед с бабкой, которым тоже надо оставить. Домой они не торопились. Их мать не была особенно строгой, но могла ворчать очень подолгу, жалостливо и нудно. Такой она стала после того, как однажды, еще в прошлую зиму, ее муж, Орач, уехал в лес за дровами и не вернулся. Пропали и лошадь, которую как раз собирались забить из-за голода и недостатка корма, и сам хозяин. Таких семей, уполовиненных голодом и болезнями, было в Радегоще много.

31

Трава, позволяющая, по поверьям, видеть нечисть.


32

Здесь — зрение. Вообще «позор» от «зреть», то есть «смотреть».