Золотой сокол - Дворецкая Елизавета Алексеевна. Страница 69

К счастью, смоленские купцы довольно быстро уехали: они прослышали, что полотеский князь тоже собирается за пшеницей на север, и заторопились. Опасность непосредственного разоблачения отступила, но любопытные полочане часто расспрашивали Зимобора, что он думает о смоленских делах. Он отговаривался тем, что-де всю жизнь прожил в Торопце и никого из княжеских родичей не знает.

— А что бы тебе теперь домой вернуться? Не думал? — спрашивал его иногда сотник Требимир. — Ты ведь, говоришь, племянник Велеборовой второй жены...

— Не племянник, а брат! — поправлял Зимобор, улыбаясь и подавляя досаду: он сам произвел себя в братья собственной матери и теперь был вынужден им оставаться. — Только от разных матерей. Но я ее совсем не знал!

— Выходит, ты княжичу Зимобору, ее сыну, дядька по матери?

— Выходит, так!

— Так что же ты к нему не поедешь? Поможешь родичу, а будет он на престоле, тебя воеводой поставит! Чего теряешься, парень?

— Да что ты к нему пристал, а, отец! — рявкнул вместо Зимобора Хват. — Отстань от человека! Княжич Зимобор, вон, люди говорят, сам пропал, только кровь на земле осталась! Не к кому уже ехать, и помогать некому! Ледичу сейчас в Смоленске показываться — самому голову в волчью пасть сунуть! Как княжича зарезали, так и его зарежут, так что даже тела потом не найдут! Не слушай ты его, Ледич, живи с нами. В князья тут не выйдешь, так хоть жив будешь.

Зимобор был благодарен Хвату, который так хорошо объяснил себе самому и всем остальным, почему Ледич, будучи ближайшим родственником старшего Велеборова наследника, не едет в Смоленск, чтобы помочь «племяннику» в борьбе за престол, а тем самым и себе обеспечить, в случае победы, почет и высокую должность. Хват вообще был бы весьма толковым парнем, если бы поменьше говорил о женщинах и получше держал себя в руках. Зимобору он тем больше нравился, что и привычками, и даже лицом напоминал ему смоленского кметя Жиляту, из его бывшей ближней дружины, — тот, как говорят, тоже в молодости был буян и гуляка, только на четвертом десятке несколько взялся за ум. Где-то он теперь, кому служит?

Хват, несмотря на молодость, тоже был отличным бойцом и многому мог бы научить, если бы только давал себе труд это делать; он с удовольствием красовался перед молодыми, с бешеной скоростью действуя сразу двумя руками, держа в одной боевой топор, а в другой булаву, но объяснять, что и как, ему было скучно. Заполучив в руки какие-то средства, он по неделе мог гулять, спуская все, вплоть до колец на пальцах, а потом, снова разжившись, опять заказывал кольца, чтобы было что пропивать.

Князь Столпомир не заговаривал с Зимобором о Смоленске и тамошних делах, но несколько раз тот ловил на себе пристальный, внимательный взгляд князя. Купцы с уверенностью говорили о смерти княжича Зимобора, и здесь все считали его убитым. Не было оснований бояться, что князь Столпомир этому не верит. Но он явно не забывал и о том, что в его дружине служит ближайший родственник погибшего наследника.

— Ну, родич я ему, ну и что? — отвечал Зимобор, если ему намекали на это. — Ведь не по отцу, по матери. А ее и мой отец был простой человек, пока князь Велебор ее в жены не взял. У него от старшей жены двое детей, им все и достанется.

— Нет, ты неправильно судишь! — возражал еще один из Столпомировых десятников, по прозвищу Судила. Прозвище он получил за то, что хорошо знал законы и еще лучше умел подтягивать их к тому, чего ему бы хотелось. — Первый наследник, когда князь Велебор умер, был его сын Зимобор, так? Так. Значит, он, Зимобор, умер, будучи все равно, что смоленским князем. Так? А ему-то кто ближайший родич? Ты, потому что дядя по матери, куда уж ближе! [39] Значит, наследник всего, что у него в тот день было, — ты! И раз был он все равно, что смоленским князем, значит, смоленский князь теперь ты, брат!

Князь Столпомир ничего не говорил, слушая это, но его молчание казалось Зимобору многозначительным. Леший его знает, этого Судилу, а может, действительно по закону получается так! Зимобор не знал, смеяться здесь надо или плакать: он так удачно выбрал себе родство с самим собой, что теперь оказался прямым наследником самого себя! И мог начать все сначала.

Но пока не хотел. Ему не давали покоя мысли о Смоленске, о Дивине, которая ждала его в Радегоще, о Младине, которая могла когда угодно погубить все его надежды, и сам не мог понять, чего же хочет и что ему делать. И потому не делал ничего, а просто жил, выжидая, когда вся эта муть отстоится и наступит хоть какая-то ясность в мыслях.

Однако все эти разговоры ему были неприятны, и он испытал радость и облегчение, когда однажды утром услышал свое имя в числе тех, кто должен был отправиться с княжеским обозом на север за хлебом. Со своими товарами князь Столпомир посылал воеводу Доброгнева Лишенича, а с ним четырех десятников с их людьми: Хвата, Тихого, прозванного так за весьма буйный нрав, Сулицу и Зимобора.

За пару дней до отъезда к Зимобору явился старый знакомый — Зорко. Узнав о намерении князя осенью снаряжать караван за хлебом, Доморад решил не откладывать свой поход на Варяжское море до весны, а воспользоваться таким удобным случаем и присоединиться. Сам он, правда, не решался на такую далекую дорогу и посылал вместо себя сына, к явному торжеству последнего. Зорко не терпелось доказать, что он может делать дела и сам, без отцовского пригляда. Теперь он пришел просить Зимобора, чтобы тот похлопотал перед князем. При этом Зорко искренне восхищался тем, что его бывший ратник уже стал в княжеский дружине десятником, причем уверял, что ничего другого и не ждал. В благодарность за помощь Зорко позвал Зимобора вместе с Хватом к себе на обед. Дома их ждал Доморад. Принимали их хорошо, Доморад даже намекал, было, что за княжеского десятника он и дочку не прочь отдать... Его незамужняя младшая дочка оказалась здесь же и прислуживала гостям за столом — это была круглолицая, румяная, похожая на Зорко девушка с такими же кудрявыми светлыми волосами, заплетенными с длинную пышную косу. По-домашнему ее звали Куделька.

— Да ну, отец, ты забыл, у него же есть невеста! — напомнил Зорко. — Помнишь, в Радегоще! Как же не помнить, она же тебя лечила.