Весьёгонская волчица - Воробьев Борис Никитович. Страница 31

Догадывались ли деревенские, чью стаю они собираются обкладывать, нет ли, но никто ни с какими расспросами к Егору не приставал. Должно быть, боялись, что получится как с Петькой. Про свою стычку с ним Егор сказал только жене, но, как выяснилось, и другие знали обо всём, и это, наверное, удерживало любопытных от желания поговорить с Егором.

А пока суд да дело, у охотников ничего не клеилось. Они уже больше недели гонялись за стаей, но обложить её никак не могли. Волки уходили из всех ловушек, и Егор не мог без смеха смотреть на то, как каждый день охотники, обвешанные катушками с тесьмой и флажками, тянутся ни свет ни заря к лесу, а под вечер приходят домой с пустыми руками. Грешно было радоваться, глядя на это, – четырнадцать-то овец волки положили не у чужого дяди, но Егор не мог ничего с собой поделать. И чем дольше тянулись неудачи охотников, тем больше крепла у него уверенность в том, что волчица не дастся Семёну и его людям. Может, они и убьют одного-другого волка из стаи, а волчица не дастся. Сам-то сколько с ней мучился, пока взял, а уж эти… Не по себе валят дерево.

Но среди этой грешной радости всё чаще приходила тревожная мысль, что как бы после смеха не пришлось поплакать. Председатель-то не на шутку взялся за дело. Сказывают, даже отругал Семёна, мол, валандаешься, а толку никакого. Да и не будет толку, видно же. Ну ещё раз отругает, а дальше что?

А дальше то и случилось, чего Егор опасался: нагрянул председатель. Егор сидел за самоваром, когда увидел его в окошко. И хотя давно ждал этого, спервоначалу чуть не свалял дурака – хотел спрятаться в другой комнате, а жене сказать, чтобы соврала: нету, дескать, Егора, ушёл куда-то. Да, слава богу, опомнился и даже рассмеялся вслух, представив, какую дурость чуть не сморозил.

– Ты чего это? – спросила жена, которую удивила такая весёлость Егора.

– Да так, смешное вспомнил. Иди лучше гостя встреть.

Председатель не отказался попить чайку, спросил про жизнь, про дела, а потом сразу сказал:

– А я к тебе на поклон, Егор. Выручай. Замучился Семён с этой стаей, каждый день бегает, язык высунув, а всё попусту. Подсобил бы, а?

– Подсобил бы! А как подсоблять-то, Степаныч? Я тебе летом-то не сказал, а теперь куда уж деваться: мои это волки-то!

– А то я не знал! Ты думаешь, председатель у вас дурак, ничего не петрит? Да я как посмотрел тогда, как ты нос в сторону воротишь да в землю глядишь, так всё и понял.

– Понял, а сам говоришь: подсоби. Я ведь их своими руками поил и кормил, а теперь стрелять?

– А что делать, Егор? Ей-богу, не хотел тебя трогать, думал, Семён сам управится, а вишь, что получается. Волчица твоя водит Семёна за нос, как хочет. Так можно всю зиму пробегать. Дорого встанет, Егор.

– Да не могу я, Степаныч, не могу! Если б не волчица, и разговоров бы не было, а волчицу не могу.

– Выходит, пусть и дальше овец режет? А платить за них кто будет? Ты, что ли? Я за те полтонны с колхозниками до сих пор не рассчитался. И так на трудодень с гулькин нос получают, а тут ещё и волков корми из своего кармана! Ты всё равно как маленький, Егор! – Председатель побарабанил пальцами по столу и сказал отчуждённо: – Ладно, от тебя толку, я вижу, не добьёшься. Как был ты бык, так быком упрямым и остался. Не хочешь – не надо. На тебе свет клином не сошёлся, найду других охотников, а волков мы всё равно застрелим.

– Во-во, застрелим! Ты сейчас как тот из райцентра. А кто мне про кровь говорил, что она, мол, у всех красная?

– Да ты что хрен с редькой равняешь! – рассердился председатель. – Ну говорил. Так это вообще, а если тебя за горло берут, радоваться что ли? Не дожили мы ещё до этого, чтоб без крови-то.

– И не доживём. Говорят-то все правильно, а как яму другому выкопать – сразу и оправдание найдут.

– Не то говоришь, Егор, не то! Тебя послушать, так и жуликов и бандюг всяких надо по головке гладить. Вот опять же случай расскажу. На фронте был, в Белоруссии, в сорок четвёртом году. Пошли мы в разведку, шесть человек. Языка надо было взять, хоть ты зарежься. Через фронт перебрались, вышли к какой-то деревеньке. Притаились, смотрим, есть там немцы или нету. Ну зашли в одну избу, а там две бабки и ребятишек куча. И что насторожило, смотрят на нас, как на врагов каких. Что за чёрт, думаем. Знаем же, как везде встречали, плакали от радости, а тут шарахаются. Стали спрашивать, что да почему. И что ты думаешь? Оказывается, ходят в деревню наши солдаты и отбирают у всех продукты. А у людей у самих есть нечего. Какие такие солдаты, спрашиваем, откуда? Никто не знает. Ходят и всё. Ну ладно, думаем. Потолковали между собой, как быть. У нас задание, языка надо взять, да разве оставишь всё так? Решили узнать, что за солдаты. Сутки сидели в кустах за околицей, под вечер, глядим, идут. Двое. Солдаты как солдаты, в погонах, с автоматами. Ну подпустили поближе, а потом – «хендэ хох!». А они в нас из автоматов. Пашке Белову руку прострелили. Взяли мы их, конечно. Не таких брали. Раскололись они быстренько. Оказывается, дезертиры. В лесу в землянке жили. А жрать-то надо, вот деревенских и обирали. Расстреляли мы их тут же, у околицы. Ничего не побоялись, хотя за самосуд нас могли в трибунал упечь. Я к чему рассказал: кровь-то мы тогда тоже пролили, и не чужую, свою, да разве ж это кровь, Егор?

– Ну ты и повернул, Степаныч!

– Я повернул! Это ты повернул. Мне никакой крови вовек бы не нужно, и волки твои не нужны. Пусть бы бегали, так они скотину ведь режут. Василий на днях сказал, у конюшни волчьи следы видел. Заберутся в конюшню, такого натворят, что и не расхлебаешь. Ладно, пойду я. Тебя, как вижу, не свернёшь. Передумаешь, скажи мне или Семену. Прохлаждаться нам некогда, облаву так и так надо делать. Попрошу Андрея Вострецова из Новинок, чтоб помог. Не хуже тебя охотник.

– Не хуже, – согласился Егор.

– Да и добровольцы у нас есть. Сосед вон твой и тот вызвался.

– Кто? – опешил Егор. – Петька?!

– Ну Петька, чего ты взбеленился?

– Погоди-погоди, Степаныч! – ухватил Егор за рукав вставшего председателя. – Это что же, Петька на облаву пойдёт?!

– А что тут такого, раз человек хочет?

– Не будет этого! – бледнея сказал Егор, – Чтоб эта гнида охотилась за волчицей?! Не будет, я тебе говорю!

– Вон ты какой! Про кровь всё твердишь, а сам так и дорываешься до крови-то. Что тебе Петька-то сделал, что ты аж побелел весь? Ну полаялись, слышал я, а ненавидеть-то за что?

– За что? А за что он волчицу отравил? Ты думаешь, чего она нынешней весной подыхала? Петька ей яду крысиного подкинул. Машу вон спроси, молоком отпаивала.

– Отпаивать-то отпаивали, а про яд первый раз слышу, – удивилась жена.

– Ясно, что первый! Не сказал я тогда тебе, а ведь Петька на огород приходил к нам, следы-то я его нашёл. Он и сунул яду волчице.

– Да зачем ему это?

– А по злобянке. Что ты, Петьку не знаешь? Он и в район кляузу написал, а теперь, вишь ли, на охоту собрался. Я ему поохочусь!

– Ну ты не очень-то расходись, – утихомирил Егора председатель. – Я ведь тоже про яд ничего не знал. Да-а, сосед у тебя, ничего не скажешь. А грозить всё равно не надо. Это Петькино дело – идти на охоту или сначала у тебя разрешения спросить. Как захочет, так и будет, нам лишние руки на облаве во как нужны.

Не зная, как сдержать нахлынувшую злость, Егор встал и заходил по избе. Мысль о том, что Петька, этот сволочной и мелочный человек, из-за которого столько всего пережито, пойдёт на облаву да вдруг ещё и подстрелит волчицу – таким как раз и везёт – была Егору невыносима. Пусть бы застрелил кто угодно, только не Петька. Тогда хоть беги из деревни, потому что Петька ведь проходу не даст своими насмешками. А не сдержишься, ударишь, чего доброго, сгоряча – в милицию заявит, и посадят ещё из-за такого гада. Нет, уж лучше своими руками всё сделать.

– Ладно, – сказал Егор наконец. – Вот тебе мой сказ, Степаныч: Петькиного духу чтоб и близко на облаве не было, сам вместо него пойду. Но чур без ружья. Стрелять не буду. Помогу Семёну выследить и обложить волков.