Заклятие счастья - Романова Галина Владимировна. Страница 38
– Ангелина Алексеевна, ваш директор сказал мне, что, когда пьяный покупатель Листов дрался с вашим охранником Рыковым, они упоминали имя какой-то женщины. – Назаров пытливо глянул на полное, вспотевшее от жары и быстрой ходьбы лицо Саргисовой. – Вы не помните это имя?
– А что директор говорит?
Она стремительно облизнула губы, увела взгляд от Назарова вдоль по улице, на которой стоял ее дом.
– Директор говорит, что не помнит. Будто имя какое-то простое, но не помнит.
Взгляд Гели Саргисовой уперся в последний забор на их улице, медленно прошелся обратно. Уперся в его пыльные светлые мокасины, поднялся по джинсовым штанинам до ремня, потом проскакал по пуговицам рубашки до шеи, подбородка. Заглянул в глаза.
– Ангелина Алексеевна… – он мягко улыбнулся. – Вспомните…
– Ох, господи, прости меня, – неожиданно выдохнула она с горечью и следом, шагнув назад и потянув калитку на себя, произнесла: – Маша… Они дрались из-за какой-то Маши…
Глава 18
Несколько последних дней, а точнее – уже почти неделю – он сам себе казался заключенным под стражу. Или, точнее, зверем в клетке. Измученным, злым, с воспаленным от безысходности мозгом, затравленным взглядом, с нарастающим в душе ожиданием скорого бунта.
Он устал! Он не хотел дальше притворяться и делать вид, что все хорошо, что он добрый, хороший, дрессированный. Что он и дальше станет жить так, как живет сейчас. Утром вставать, послушно целовать жену, съедать завтрак, если он был. Уходить на службу. Потом возвращаться, снова целовать жену, съедать ужин, если он был. Ложиться с женой в постель. Любить ее, если возникала физиологическая потребность. Скрипеть зубами, слушая отвратительный говор тещи.
Господи! Что же делать-то?
Назаров сунул голову под ледяную струю воды, но почти не почувствовал холода. Он ничего в последние дни не чувствовал, кроме острого желания снова увидеть Сашу! Он понимал, что не должен, но…
Вчера она сама приходила в отдел. С ней беседовал Хмелев. Деликатно подбирая слова, рассказал ей о связи ее пропавшей матери с Илюхиным. Спросил, не замечала ли она ничего такого? Саша, ежась будто от холода, но, скорее всего, от стыда, лишь отчаянно мотала головой. Это ему уже потом Хмелев рассказывал. Далее она опознавала бумаги, которые Илюхин был вынужден отдать. Потом Саша долго плакала в кабинете Хмелева. Это тоже он рассказал.
– Жалко ее, капитан, – этими словами закончил вчера свой рассказ полковник. – Мало беды, так еще и эта грязь! Разговоров теперь по городу будет, разговоров!
Видимо, от этих самых разговоров Сашин работодатель и ухажер Усов смылся за границу в спешном порядке. А перед отъездом посоветовал Саше написать заявление об уходе по собственному желанию. Ему, мол, не нужны проблемы из-за нее. Где это видано, чтобы из-за какой-то телки его тягали в полицию?! Так и сказал, сволочь!
– Как она теперь одна…
Это уже Хмелев ему вдогонку запустил. Когда Назаров, молча выслушав, пошел прочь из его кабинета. Тогда-то он и пустил ему в спину эту фразу, с которой он потом вернулся домой, провалялся без сна в постели часа три, с ней же задремал почти под утро, с ней же и проснулся.
Как же Сашка теперь одна?! Как станет выживать?! На кого опираться?! Она же такая хрупкая, ранимая. И…
И у нее под матрасом до сих пор хранится его фотография!
Вот! Вот что было самым главным, не дающим ему покоя! Она не забыла его! Она помнила все эти годы о нем! Она, возможно, все еще его любит, только молчит. Потому что он уехал десять лет назад из города. Попросту спасался бегством от гнева ее папаши. Тогда же, почти десять лет назад, он женился на Тане. На женщине, которая все эти годы была ему верной и надежной, но не стала родной.
Господи! Что же делать?! Как жить дальше?! Как избежать притворства и никому не сделать больно?!
– Сережа! Сережа, все остывает! – возмутилась Таня за дверью и трижды стукнула в нее кулаком. – Иди завтракать!
Он еще раз на дорожку сунул голову под ледяную воду. Накинул на голову полотенце и вышел из ванной.
– Творожная запеканка с персиками, как ты любишь.
Таня напряженно улыбалась, выкладывая из формы запеканку ему на тарелку и поливая ее сметаной.
– Спасибо.
Он схватил вилку, как спасительное средство. Тут же начал ею взмахивать, терзать еду, закидывать в себя большими кусками. Набивать рот так, чтобы не было возможности с ней говорить. С ней – с женой!
– Представляешь, меня вчера до дома Серега Иванченко подвозил, – вдруг сказала она, встав у окна за его спиной. – Любезный такой, внимательный.
– Угу… – кивнул он и кое-как проговорил сквозь запеканку. – Он хороший мужик…
– Ну да, неплохой, – как-то странно проговорила Таня, стащила полотенце с его головы на плечи и дотронулась до его мокрых волос. – А я его никогда не замечала. Никогда.
– Угу… – снова промычал он.
И не повернулся. Яркий солнечный свет непременно позволит ей – его жене – рассмотреть все-все в его глазах. И она поймет сразу все. И начнет приставать с вопросами. А он…
Вдруг он ей скажет правду?! Это же больно! Ей будет больно!
– Сережа, как идет расследование? – спросила Таня, продолжая теребить его волосы на макушке.
– Которое? – на всякий случай уточнил он и насторожился.
– Я о пропавших ребятах.
– Идет помаленьку, – ответил он уклончиво. И тут же поспешил добавить: – Обнаружилось много белых пятен. Упущено кое-что было.
– Думаешь, это важно?
– Не могу пока сказать. А вдруг? Знаешь, я вчера уже перед уходом снова и снова листал папку с делом, доставшуюся мне в наследство после Нади Головковой, и обнаружил интересную вещь.
– Которую? – отозвалась Таня заинтересованно.
Ее пальчики соскользнули с макушки на затылок, прошлись по плечам. По его спине поползли мурашки.
Назаров замер с вилкой, на которой повис лохматый кусок творожной запеканки. Ему хотелось, чтобы она прекратила. Сделалось неприятно и щекотно. Но он не мог ее остановить. Боялся себя выдать.
– Номер телефона, – проговорил он, зажмуриваясь на мгновение. – На задней крышке картонной папки, маленькими такими цифирками, карандашиком нацарапан номер телефона.
– Чей номер? – Ее пальцы принялись мять его позвоночник.
– Я не знаю. Еще не звонил. Да и Хмелева надо сначала спросить. Этот номер мог остаться от кого-то еще. Просто взяли папку, бывшую в употреблении, и… Тань, не надо!
Он слишком резко дернулся и слишком громко возмутился, когда ее пальцы полезли под резинку его трусов. И она тут же среагировала. Как хороший спортсмен.
Медленно обошла его, села напротив. Глянула холодно и зло. Его удивительно симпатичная жена с черными непослушными кудряшками, милым носиком и пухлым мягким ртом вдруг сделалась неприятно чужой, холодной и некрасивой.
– Что происходит, Сереж?! – чужим властным голосом спросила Таня и, вырвав из его рук вилку, с силой швырнула ее на стол. – Прекрати царапать тарелку! Ты уже все съел!
– Извини, не заметил. Так было вкусно.
Похвалил он, все еще надеясь, что пронесет, что не будет никакого объяснения. Ему не придется снова врать про чувства и убеждать ее, а главное – себя, что она самая лучшая.
– Спасибо, – процедила она сквозь зубы, и глаза ее сделались еще злее. – Ты не ответил мне!
– А о чем ты?
Он подтянул с плеч полотенце и начал растирать давно высохшие волосы. С одной лишь целью, чтобы не смотреть в ее глаза, чтобы она не видела его глаз. Чтобы не ощущать особенно остро мертвую пустоту в сердце, чтобы не задыхаться от нее.
– Что происходит, мать твою? – взвизгнула Татьяна и громко стукнула ладонями о стол. – Думаешь, я слепая? Ты… Ты не хочешь меня! Ты… Ты не обнимаешь меня ночью вообще!
– Я устаю, – промямлил он из-под полотенца.
В эту минуту, как никогда, он чувствовал себя в клетке. В самом углу, съежившимся, загнанным туда поганой метлой уборщика. И он трусил, мать твою, выбраться оттуда. Трусил схватиться зубами за край этой метлы и порвать ее в клочья.