Демоны на Радужном Мосту - Чалкер Джек Лоуренс. Страница 3

Зимант был удивлен:

– То есть ты хочешь сказать, что этот объект – из другой Вселенной? Он как-то очутился в нашей Вселенной, не утратив при этом контакта со своей собственной?

– Грубо говоря, да. Он как будто находится не совсем в одной фазе с нами – во времени или в каком-то другом измерении. Это объясняет, почему он оказался невосприимчивым ко всем нашим воздействиям.

– Разве такое возможно?

– Я никогда ни о чем подобном не слышал, но никакой другой теории, объясняющей подобные свойства, с ходу придумать не могу. Мы ведь почти ничего не знаем о геометрии параллельных Вселенных. Мы превышаем скорость света и путешествуем на далекие расстояния, поскольку изучили кое-какие свойства и топологию нашей собственной Вселенной, но здесь мы, возможно, наткнулись на другую. Если эта теория верна, то она многое объясняет – хотя я никогда не слышал, чтобы такое пересечение Вселенных было где-либо обнаружено. В таком случае становятся понятны не только свойства и характеристики объекта, но и то, как он здесь оказался. Те, кто построили эту штуку, не перевозили ее, а сдвинули в точку пересечения наших Вселенных и протолкнули сюда. Но какова могла быть цель этой затеи – не могу даже предполагать.

Зимант какое-то время раздумывал над его словами.

– Ну, а я, пожалуй, рискну предположить. Каков должен быть наш следующий шаг с точки зрения логики?

– Попытаться войти внутрь, что же еще?

– Вот именно. Эта штука напомнила мне капканы на мотриксов у моего народа. Это такое сооружение, похожее на паутину, которое кладут на землю и маскируют. Туда можно войти, а выйти нельзя. Мотрикс подходит, заползает внутрь и – оп! – попадает в ловушку. Когда охотник через некоторое время приходит проверить капкан, добыча уже ждет его там, свежая и отлично сохранившаяся. Какое-нибудь приспособление неизвестной нам расы, способное делать нечто подобное куда более хитрым способом, может служить для таких же целей. Оно стоит здесь, привлекая внимание своей непохожестью и ожидая, когда кто-нибудь неосторожный или чересчур любопытный заползет внутрь.

– Интересная теория. Проверим?

– Непременно.

– Это может оказаться бесполезным. Если эта штуковина не синхронизирована с нашей пространственно-временной матрицей, передача сигнала изнутри нее скорее всего будет невозможна.

Зимант был готов к этому.

– Что ж, если так, это будет очень досадно, но в таком случае мы передадим все, что нам удалось добыть, военным и Первой Команде и предоставим им возиться с этой штуковиной. Продолжай.

Проб снова двинулся вперед, потом вниз, добравшись до той области, которая сверху выглядела как осколки кварца, а с земли походила на зияющую пасть. Корабль перенаправил ретранслятор так, чтобы сигнал, подаваемый пробом в горизонтальной плоскости, можно было поймать и перенаправить вверх, а потом осторожно пустил проб к черному пятну в месте, где сходились грани кристалла.

– Мои сложные измерительные приборы сходят с ума, – сообщил корабль, – но базовая аппаратура пока держится. Атмосферное давление постоянное, температура поднимается, хотя и незначительно, прямая видимость ухудшается, но ретранслятор передает все, что нужно. А вот с расстоянием что-то не то. Судя по моим данным, мы уже прошли всю длину объекта, однако только сейчас приближаемся ко входу.

– Забавно будет, если она впустит нас и тут же выплюнет с другого конца, – заметил Саймак. – Этакая дверь.

Эта «дверь» уже занимала все экраны. У нее были ровные края, а ее чернота не была отверстием, ведущим внутрь – это скорее была плотная мембрана. Проб остановился в нескольких сантиметрах от ее поверхности и выпустил небольшой серебристый щуп, похожий на руку, который сначала коснулся черной пленки, а потом тремя «пальцами» попытался взять образец материала. Это, однако, ему не удалось, поскольку при его прикосновении мембрана, как им показалось по изображению на экранах, повернулась против часовой стрелки и разошлась в стороны.

– Диафрагма, – заметил корабль. – По крайней мере, нам открыли дверь.

– Это точно, – согласился разведчик. – Только вот куда? Неужели эта штуковина так выглядит изнутри? Она слишком огромна.

– Как я и предположил, объект находится в нашем континууме не полностью, – с некоторым удовольствием отметил корабль. – Стабильность передачи нашего сигнала – единственный мостик, связывающий нас сейчас с тем местом, где находится проб. Я не могу сделать точные измерения – цифры скачут, как сумасшедшие; однако с внешними измерениями все нормально, так что полагаю, что мои датчики работают правильно. Просто они совершенно не рассчитаны измерять нечто, настолько чуждое всему нашему опыту.

На экранах мелькали изображения огромного помещения из того же кварцеподобного материала, но асимметричного, с исполинскими хрустальными колоннами, возвышавшимися, точно величественные башни, от пола до потолка; все они светились холодным светом – одни малиновым, другие золотым, третьи – синим, зеленым и такими цветами, названия которых Саймак не знал. Общее впечатление было ошеломляющим.

Пол был неровным и напоминал какую-то холмистую местность в миниатюре, потолок был не менее бугристым, а стены, казалось, изгибались во всех направлениях, отражая и перемешивая свет колонн, искривляя его лучи и превращая их в радуги цветов, которые не были неподвижными, а медленно извивались, то сходясь, то расходясь.

– Это не источники света пульсируют и изменяют положение, – сообщил корабль. – Скорее, стены, пол, потолок и сами колонны незначительно изменяют форму и размер по мере продвижения проба. Полагаю, что это иллюзия, вызванная нашей неспособностью отчетливо видеть и измерять подобное состояние. Так что та геометрия, что мы видим, по своей природе – чисто теоретическая. Могу лишь предположить, что моя первоначальная теория была неверна: объект существует не вне нашего континуума, а скорее в множестве континуумов одновременно, включая и наш. Думаю, это что-то вроде четырехмерного куба, хотя как можно в действительности построить такую вещь и сделать ее доступной, ни одна наука нашего мира не знает.

– На самом деле, куда важнее не как, а зачем кому-то понадобилось строить его, – заметил Саймак, зачарованно глядя за быстрой сменой картинок на экранах. – И, если уж на то пошло, кому это могло понадобиться.

– Там есть еще и внутренние помещения. Боюсь, там мне не удастся поддерживать устойчивый сигнал. Но все равно, будем продолжать зондирование до тех пор, пока будет связь с пробом и мы сможем им управлять. Проблема в том, что если сигнал исчезнет на какое-то время, даже на несколько наносекунд, нам, возможно, больше не удастся восстановить связь. Попробуем зайти в ближайшее из центральных помещений и посмотрим, что нам удастся увидеть.

Проб двинулся вперед, и кадры на экране замелькали, сменяя друг друга, точно в калейдоскопе.

– Здесь освещение слабее, – сообщил корабль. – Думаю, я…

Он замолчал. Когда Саймак увидел на экране ясное, отчетливое изображение того, что находилось в меньшем из центральных помещений, у него перехватило дыхание.

Это была темная комната с двумя огромными колоннами в центре. Они светились желтым внутренним светом, но не были полностью прозрачными. И в этих колоннах, точно насекомые в янтаре, были заключены… существа.

Саймак никогда не был религиозным. У его народа, как и у большинства других, была уйма богов, ни один из которых не сделал ничего особенного для тех, кто столь усердно призывал их, выпрашивая благословения, но от чьего имени творилось немало зла. Однако теперь его взгляды начали казаться ему ошибочными.

Империя контролировала тысячи миров, на которых жили сотни рас; некоторые заселили свои миры еще до того, как их поглотила Империя, некоторые после. Эти расы принадлежали ко всевозможным формам, типам и видам, они дышали водой, метаном и еще множеством различных веществ; некоторые из них так отличались от остальных, что те, кто никогда их не видел, едва ли поверили бы в то, что такие существа вообще возможны. И все же почему-то на определенном этапе развития каждая из этих рас начинала развивать космологические и теологические науки. И хотя чаще всего эти науки разнились между собой как день и ночь, у всех них была одна-единственная любопытная общая черта, над которой с самого начала ломали голову и бились антропологи.