Великое кольцо (сборник) - Ефремов Иван Антонович. Страница 80

…Но прежде, чем на бумагу лягут первые слова, первые строчки, я должен до мельчайших подробностей зрительно представить себе ту картину, ту сцену, которую собираюсь описывать. Перед моими глазами как бы должна «ожить» воображаемая кинолента. Только когда на этой киноленте я увижу, словно воочию, все эпизоды будущей книги в определенной последовательности – кадр за кадром, – я могу запечатлеть их на бумаге. И подчас такой период эмоциональной подготовки, когда весь материал, казалось бы, уже собран, продуман, но все никак не пишется, продолжается довольно долго. Особенно затяжным был он при создании «Туманности Андромеды».

Работа никак не спорилась, не двигалась с места. Я начал было отчаиваться: мой «экран» не вспыхивал внутренним светом, «не оживал». Однако подспудная работа воображения, видимо, продолжалась. Однажды я почти воочию «увидел» вдруг мертвый, покинутый людьми звездолет, эту маленькую земную песчинку, на чужой далекой планете Тьмы, перед глазами проплыли зловещие силуэты медуз, на миг, как бы выхваченная из мрака, взметнулась крестообразная тень того Нечто, которое чуть было не погубило отважную астролетчицу Низу Крит… «Фильм», таким образом, неожиданно для меня начался с середины, но эти первые, самые яркие кадры дали дальнейший толчок фантазии – работа сдвинулась с места.

Все эпизоды, связанные с пребыванием астронавтов на планете Тьмы, я видел настолько отчетливо, что по временам не успевал записывать. Писалось большими «кусками» по 8 – 10 страниц. И после этого я не уставал, а, наоборот, испытывал огромное удовлетворение, приток свежих сил. Зато «связки», то есть переходы между отдельными фрагментами, или, как говорят кинематографисты, «монтажными кусками», давались мне с колоссальным трудом. Так, чтобы написать небольшую «связку» – перебросить действие от башенки, в которой звездоплаватели выслеживают смертоносных медуз, к спиралодиску, залетевшему на эту планету-ловушку с другой галактики, мне потребовался целый день! А ведь подобная «связка» занимала всего четверть странички печатного текста. Да и сам текст-то был не бог весть какой. Но тем не менее давался он мне с трудом, так как здесь приходилось «отрываться» от воображаемого кинофильма. А это всегда дается мне значительно труднее.

Чем же вызваны дни вынужденного простоя в работе? Только ли тем, что материал не был еще достаточно освоен, осмыслен до конца? Конечно, и это играло свою роль. Но мне кажется, что при создании «Туманности Андромеды» я часто сталкивался и с теми специфическими особенностями жанра, которые создают иногда дополнительные трудности для писателя-фантаста. Сам подготовительный период бывает при этом длительнее, сложнее, особенно когда пытаешься представить и как-то осмыслить широкую картину грядущего. Когда, например, я писал свою очерковую книгу «Дорога Ветров» – о поездке советской палеонтологической экспедиции в пустыню Гоби, в которой я принимал участие, – дело обстояло значительно проще. Достаточно мне было просмотреть записи в своих путевых дневниках да еще взглянуть на фотографии, привезенные из Монголии, как все когда-то пережитое там сразу же оживало в памяти. Книга была написана легко и быстро.

Когда же я писал «Туманность Андромеды», приходилось, что называется, ставить себя на другие рельсы. Я работал над романом, находясь «в строгой изоляции»: жил один на даче под Москвой, почти ни с кем в это время не встречался и писал изо дня в день, писал не переставая. Единственное, чем я давал себе какую-то «разрядку», своеобразно стимулируя себя, были наблюдения за звездным небом. Вечерами и по ночам я любил разглядывать звезды в сильный бинокль, разыскивал на небосклоне Туманность Андромеды, а после снова принимался за работу… Для создания подобного романа мне нужна была не только предварительная подготовка в смысле накопления конкретных сведений, не только строгая продуманность всех «частностей», мелочей, но и какая-то психофизическая настроенность, временное «отключение» от повседневности для чисто технического осуществления замысла.

Так и остался у меня в памяти период работы над «Туманностью Андромеды» как время полного уединения, тишины, время, когда передо мной были только письменный стол и звездное небо, как бы придвинувшееся, приблизившееся ко мне.

В такой обстановке мне лучше удавалось находить достоверные, емкие детали иллюзорной действительности. А эти детали помогали создать ощущение правдоподобия, реальности грядущего.

Да, реальность, кажущуюся действительность фантастического создают реалистические детали. Такие детали мне самому кажутся счастливыми находками. Когда долго и сосредоточенно думаешь о необычных вещах, такие штрихи подчас как бы сами собой приходят на ум. Например, я как-то прочел о том, что в Центральной Индии существует небольшая народность, которая произошла от смеси монголоидных элементов с классическим индийским типом. Одним из результатов такого смешения были большие (типично индийские), но поставленные косо глаза (ведь монгольские глаза характерны своей узостью, что вызвано приспособлением организма к природным условиям – защитой от яркого солнца и пыли). Такая необычная деталь показалась мне и красивой и оригинальной. Я подумал: а что, если еще укрупнить, увеличить этот штрих? Если сделать глаза действительно огромными? Так из этой детали возник облик «фторных» людей в «Сердце Змеи», с которыми встречается в космосе экспедиция «землян».

В Гоби я видел «черный панцирь» (явление, известное еще под именем «пустынного загара горных пород»), который создает впечатление, что все вокруг сплошь залито смолою на сотни километров. В такие моменты казалось, будто находишься в каком-то царстве смерти. И мне вдруг подумалось, когда я работал над «Туманностью Андромеды» и писал о планете Зирде, которая погибла от повышенной радиации, что Зирда заслуживает именно такого скорбного покрывала. Лучше, конечно, было дать бархатисто-мягкие тона: что-то вроде сплошных зарослей черных маков. Зрительный образ этой картины имел под собой и научную основу. По специальным отчетам, связанным с изучением последствий атомного взрыва в Хиросиме, я знал, что растения в условиях интенсивной радиации способны давать энергичную и неожиданную мутацию. Так, «на стыке» каких-то зрительных ассоциаций и научных данных родился этот образ мертвой планеты, погибшей от губительных ядерных экспериментов.

Или еще одна деталь. В той же «Туманности Андромеды» отважный астронавт Эрг Ноор, вспоминая о своем детстве, говорит, что родился во время одного космического путешествия, когда ракета, на которой летели его родители, приближалась к системе двойной звезды. Наиболее яркая картина, оставшаяся в памяти Эрга Ноора от тех дней, – это его «первое… небо – черное, с чистыми огоньками немигающих звезд и двумя солнцами невообразимой красоты – ярко-оранжевым и густо-синим». Такая деталь пришла ко мне как будто непроизвольно. Наблюдая в телескоп одну из двойных звезд, я потом размышлял над тем, каковы должны быть там условия освещения. Так возник этот штрих. Впрочем, он должен казаться необычным лишь нам, так как взят из области тех понятий, с которыми мы не сталкиваемся в повседневной жизни. Для героев же «Туманности», астролетчиков, путешествующих по другим планетам, подобная деталь не кажется чем-то из ряда вон выходящим. Поэтому и описывать ее надо без особых эмоций, помня о том, что именно так – спокойно, сдержанно – относятся к рассказу Эрга Ноора его друзья.

Вот почему, кстати, я все время строго слежу за тем, чтобы сохранялась взаимосвязь вещей и явлений, стараюсь не забывать, что одна деталь влечет за собой другую, и важно сохранить эту связь, не разрушить ее. Фантасту особенно противопоказано отрываться от времени и места действия. Только самый бдительный самоконтроль позволяет избегнуть нелепостей.

Вот, к примеру, интересная вещь – «Баллада о звездах» Г. Альтова и В. Журавлевой. Но одна сцена в звездолете нарушает цельное впечатление. Герой бреется, бреется самым патриархальным способом – с помощью мыла и помазка, – и авторы еще всячески «обыгрывают» эту деталь. Чепуха – от начала до конца. Уж если сейчас существует электробритва, то когда люди отправятся к звездам, будут существовать десятки других, более простых и удобных способов бритья… Это, конечно, мелочь, неудачная деталь чисто бытового характера. Но когда пишешь фантастический роман о далеком будущем, надо все время «пришпоривать» себя, держать под контролем даже мелочи, постоянно подтягивать собственное сознание до уровня людей завтрашнего дня. И, наоборот, когда обращаешься к прошлому (это я знаю по опыту работы над «Ойкуменой»), приходится сдерживаться, проявлять осторожность иного порядка: размышлять над тем, как могли видеть и представлять окружающий мир древние египтяне. Словом, это две находящиеся в диалектической связи наибольшие трудности, с которыми сталкиваешься в процессе творчества, но обе они по-своему интересны и увлекательны.