Конец главы. Том 2. На другой берег - Голсуорси Джон. Страница 22

– Вы правы.

– Расточается все: и людские жизни, и любовь.

– Вы против такой расточительности?

– Да.

– А вам не очень неприятно об этом говорить?

– Нет.

– Не думаю, что ваша сестра расточит себя напрасно. Она слишком любит жизнь.

– Да, но она взята в клещи.

– Она из них выскользнет.

– Мне нестерпимо думать, что её жизнь может пойти прахом. Нет ли в законе какой-нибудь лазейки, мистер Дорнфорд? Я хочу сказать – нельзя ли развестись без огласки?

– Если муж даст повод, её почти не будет.

– Не даст. Он человек мстительный.

– Понятно. Боюсь, что тогда остаётся одно – ждать. Такие конфликты со временем разрешаются сами по себе. Конечно, предполагается, что мы, католики, отрицаем развод. Но когда чувствуешь, что для него есть основания…

– Клер только двадцать четыре. Она не может всю жизнь оставаться одна.

– А вы намерены оставаться?

– Я – другое дело.

– Да, вы не похожи на сестру, но если и вы расточите свою жизнь, будет ещё хуже. Настолько же хуже, насколько обидней терять погожий день зимой, чем летом.

– Занавес поднимается…

– Странно! – призналась Клер. – Глядя на них, я всё время думала, что их любви хватило бы ненадолго. Они жгли её с двух концов, как свечку.

– Боже мой, будь мы с вами на этом пароходе…

– Вы очень молоды. Тони.

– Я старше вас на два года.

– И все равно моложе на десять.

– Клер, вы вправду не верите, что можно любить долго?

– Если вы имеете в виду страсть, – не верю. Вслед за ней, как правило, сразу же наступает конец. Конечно, для парочки с «Титаника» он наступил рановато. И какой – холодная бездна! Бр-р!

– Я подам пальто.

– Не скажу, чтобы я была в таком уж восторге от пьесы, Тони. Она выворачивает человека наизнанку, а я не испытываю ни малейшего желания выворачиваться.

– Мне тоже пьеса куда больше понравилась в первый раз.

– Весьма признательна!

– Она и задевает тебя и проходит мимо. Самое лучшее в ней то, что относится к войне.

– После этого спектакля мне что-то расхотелось жить.

– Он слишком сатиричен.

– Герои словно издеваются над собой. Удручающее зрелище, – слишком похоже на нас самих.

– Зря мы не пошли в кино. Там я хоть подержал бы вас за руку.

– Дорнфорд смотрит на Динни так, словно она мадонна будущего, а он хочет сделать из неё мадонну прошлого.

– Верно.

– Лицо у него в самом деле приятное. Интересно, понравилась ли ему та часть пьесы, которая посвящена войне? Внимание, занавес! Началось.

Динни сидела, закрыв глаза, чувствуя на щеках горячую влагу.

– Никогда бы она так не сделала, – хрипло сказала она. – Не стала бы ни размахивать флагом, ни кричать ура. Никогда в жизни! С толпой, может быть, смешалась бы, но так – никогда.

– Конечно, нет. Это просто сценический эффект. Жаль, потому что в целом акт превосходный. Очень удался.

– А эти несчастные нарумяненные девчонки с их песенкой! Вы заметили чем они несчастней, тем больше нарумянены. А как солдаты насвистывают "Типпеоери"! Страшная, должно быть, вещь война!

– Человек на ней как бы пребывает в исступлении.

– И подолгу?

– В известном смысле – всегда. Вы находите это отвратительным?

– Не берусь судить о чужих переживаниях. Впрочем, брат тоже рассказывал мне кое-что похожее.

– То, что мы испытывали, не похоже на боевой пыл. Можете мне поверить – я ведь по характеру совсем не солдат. Но что там ни говори, война самое большое событие в жизни человека. Это давно уже стало прописной истиной.

– Вы и теперь в неё верите?

– До сих пор верил. Но… Я должен вам сказать, пока есть возможность. Я люблю вас, Динни. Мы ничего не знаем друг о друге, но это неважно. Я полюбил вас, как только встретил, и люблю всё сильнее. Я не жду ответа, я только прошу вас помнить об этом и…

Клер пожала плечами:

– Неужели люди на самом деле вели себя так в день перемирия? Тони, неужели они…

– Что?

– Действительно так себя вели?

– Не знаю.

– Где вы были тогда?

– В Веллингтоне. Только что поступил. Моего отца убили на войне.

– Моего тоже могли убить. И брата! Но все равно так нельзя. Динни говорит, что мама плакала, когда объявили перемирие.

– Моя, наверно, тоже.

– Больше всего мне понравилась сцена между сыном и девушкой. Но в целом пьеса отнимает слишком много нервов. Пойдёмте, я хочу курить. Нет, лучше останемся. Здесь того и гляди встретишь знакомых.

– Чёрт бы их побрал!

– Я пришла сюда с вами, и это самое большее, что я могу для вас сделать. Я ведь торжественно обещала целый год блюсти приличия. Ну, не надо огорчаться. Мы будем часто видеться…

– "Величие, достоинство, мир!" – повторила Динни, вставая. – Помоему, достоинство – это самое важное.

– Во всяком случае, самое труднодостижимое.

– Ах, как эта женщина пела в ночном клубе! И небо – все в рекламах! Я страшно благодарна вам, мистер Дорнфорд. Я долго буду помнить сегодняшний спектакль.

– А то, что я вам сказал?

– Вы очень добры, но алоэ цветёт лишь один раз в столетие.

– Я умею ждать. Для меня вечер был чудесный.

– А где же наши?

– Наверно, ждут нас в вестибюле.

– Как по-вашему, были когда-нибудь величие, достоинство и мир уделом Англии?

– Нет.

– Но ведь "высится где-то зелёный холм вдали от стены городской"!.. Благодарю вас… Я ношу это пальто уже три года.

– Оно прелестно.

– По-видимому, теперь почти вся публика отправится в ночные клубы.

– Процентов пять, не больше.

– Сейчас мне хочется одного – подышать родным воздухом и долгодолго смотреть на звёзды.

Клер отвернула голову:

– Нельзя, Тони.

– Ну, почему?

– Вы и так провели со мной целый вечер.

– Разрешите хоть проводить вас.

– Нельзя, дорогой. Пожмите мне мизинец и возьмите себя в руки.

– Клер!

– Смотрите, вон они, как раз перед нами. А теперь исчезайте. Пойдите

В клуб, выпейте глоток чего-нибудь, и пусть вам ночью снятся лошади. Ну, довольно! И так уж чересчур крепко. Спокойной ночи, милый Тони.

– О господи! Спокойной ночи!

XV

Время принято сравнивать с рекой, но оно отличается от неё, – через его мутный, неиссякаемый и бесконечный, как вселенная, поток нельзя перебраться ни вброд, ни по мосту, и, хотя философы уверяют, что он может течь и вперёд и вспять, календарь упорно регистрирует лишь одно направление.

Поэтому ноябрь сменился декабрём, но на смену декабрю не пришёл ноябрь. За исключением нескольких кратких похолодании погода стояла мягкая. Безработица сократилась, пассив торгового баланса возрос; люди гнались сразу за десятью зайцами, но ловили в лучшем случае одного; газеты трепетали от бурь в стаканах воды; большая часть подоходного налога была выплачена, но ещё большая – нет; все по-прежнему ломали Себе голову над вопросом, почему пришёл конец процветанию; фунт то поднимался, то падал. Короче говоря, время текло, а загадка бытия оставалась неразрешённой.

В Кондафорде забыли о проекте пекарни. Каждое пенни, которое удавалось отложить, вкладывалось в кур, кабанов и картофель. Сэр Лоренс И Майкл так увлеклись планом трёх "К", что их вера в него заразила и Динни. Она с генералом целыми днями готовилась к встрече золотого века, который воспоследует, как только план трёх «К» будет принят. Юстейс Дорнфорд обещал поддержать его в палате. Были подобраны цифры, имевшие целью доказать, что через десять лет Британия сможет экономить на импорте до ста миллионов ежегодно за счёт постепенного сокращения ввоза трёх вышеупомянутых пищепродуктов, причём это не повлечёт за собой удорожания жизни. При условии принятия кое-каких организационных мер, отказа британцев от некоторых привычек и увеличения производства отрубей успех не вызывает сомнений. А пока что генерал призанял денег под свой страховой полис и уплатил налоги.