Алтарь - Прозоров Александр Дмитриевич. Страница 2

— Ты же обещал закрыть глаза! — возмущенно закричал мужчина.

— Я передумал, — дружелюбно улыбнулся Алексей.

— Ах ты гад!

Эмир вскинул меч над головой, ринулся вперед и, резко хукнув, опустил оружие — Леша торопливо нырнул ему под руку, утягивая оружие за собой. Клинок почти невесомо скользнул противнику по животу, рассекая ткань майки и смуглую кожу. Стол, жалобно хрустнув, развалился на две половинки, эмир споткнулся, упал на колено, но тут же поднялся и повернулся. Рана на его животе тянулась от левого бедра до нижних ребер справа, ткань майки и штанов стремительно намокала.

— А-а-а! — Красавчик кинулся вперед, торопясь обрушить на Дикулина как можно больше ударов, но действовал медленно, слишком медленно — раз в десять тяжелее, нежели колдун, с которым Леше довелось столкнуться в Леночкином магазине. Примерно со скоростью зомби — а потому Алексей не столько испугался стремительной атаки, сколько испытал облегчение. Он ожидал, что придется намного хуже. Поначалу он просто пятился, подставляя клинок под удары, перед каждым из которых эмир замахивался из-за головы — а потому рана на животе расширялась, выплескивая все новые и новые порции крови. А когда пятка уперлась в какое-то препятствие — не парировал очередной удар, а отбил его вверх, одновременно с поворотом проскочив мимо противника и рубанув его по шее.

Дикулин промахнулся: клинок опустился эмиру на затылок. Но тот все равно упал, пару секунд полежал на животе, потом подтянул ноги, приподнялся на коленях и повернулся к Алексею, направив на него меч. На большее сил не хватило. Красавчик опрокинулся на спину, отпустил меч, отер ладонью лицо, с некоторым удивлением посмотрел на окровавленную ладонь.

— А еще говорят, семь — счастливое число… — прохрипел он.

— Потерпи, — присел рядом Дикулин. — Я сейчас, позову кого-нибудь. Только рану на животе зажми. Кровью истечешь.

— Не зови, — тихо ответил эмир, — не придут. Никогда не приходят. Все бабы сволочи.

Леша закрутил головой, ища, чем можно сделать перевязку или хотя бы просто закрыть бедолаге рану на животе. Но на чердаке ничего подходящего не имелось. Даже растения, хоть и симпатичные, для лечения ран были совершенно непригодны.

— Пока кто-то душу не отдаст, они не придут… — одними губами сообщил эмир. — Обряд у них такой. Я сейчас… Отдохну, и продолжим. Ты ведь меня не добьешь? Спать очень хочется… Еще никогда я так не хотел спать… Не добивай меня… Пожалуйста…

Мужчина закрыл глаза, пару раз вдохнул, после чего голова его безвольно качнулась влево. Из легких медленно, словно из опадающей надувной лодки, вышел воздух. Алексей прижал пальцы к его горлу — и ничего не почувствовал. Эмир клана был мертв.

— Извини, мужик, — пробормотал Дикулин, понимая всю непоправимость случившегося. Азарт схватки ушел в прошлое, и на руках у него остался лишь незнакомый человек, которому он без особого повода вспорол живот. Не оглушил, не обезоружил, не отвел глаза — а убил. Лишил жизни. Навсегда. — Извини, мужик. Я не хотел.

Захлопали двери, и многочисленные женщины в юбках и белых платках, словно хвастающиеся обнаженными грудями, наполнили мансарду. Женщины всех возрастов, разного роста, сложения, цвета кожи. Когда свободного места почти не осталось, все они одновременно склонились, опустившись на колено:

— Слава нашему эмиру! Прими наше почтение, эмир! Мы твои, эмир! Мы принадлежим тебе, эмир! — Многоголосое восхваление сливалось в единый равномерный шум, но, к своему удивлению, Дикулин понимал каждое слово. Его превозносили, им восхищались, ему покорялись и отдавались — если не душой, то, по крайней мере, телом. Его признавали властелином.

— Лучше бы вы меня не оживляли! — Алексей кинул меч рядом с телом и, не без грубости расталкивая хранительниц, добрался до двери. Оглянулся, а затем быстрым шагом побежал по ступенькам вниз.

— Кажется, на нового эмира наши приветствия не оказали обычного воздействия… — поднялась одна из женщин, в желтой парчовой юбке и небольшой накидочке из того же материала на плечах, с морщинистой кожей и болтающимися грудями, похожими на пустые тряпочные мешочки. — Даже не знаю, радоваться ли нам или горевать. Он не возгордился своей властью и положением, и это хорошо. Но такими смертными трудно управлять, и это плохо. Где ты, моя девочка? Твой избранник действительно интересен. Но вот куда он побежал?

— Простите его, номария, он только что пролил кровь невинного человека. — Хозяйка антикварного магазина оказалась у самого выхода и теперь торопливо протискивалась к главе клана. — Он пошел в мою келью. Он не так глуп, номария, чтобы рассчитывать легко и просто выйти из дома.

— Я понимаю тебя, девочка. — Старуха протянула руку, словно намереваясь положить ее Лене на плечо. — Ты сделала хороший выбор. Однако помнишь ли ты о решении совета?

— Я помню, номария. — Девушка склонила колено перед главой клана. — Но я прошу вас о милости, сестры. До окончания моего обета осталось всего тринадцать дней. Я бы хотела завершить обет и познать долю женщины в объятиях того смертного, которого избрала. Всего лишь тринадцать дней… Разве они смогут хоть что-то изменить в судьбах мира после шести тысяч лет сна?

— Когда мы воскресили его? — задумчиво переспросила старуха. — Всего пару дней назад? И с тех пор он успел с честью пройти сразу два испытания. Я считаю, твоему избраннику нужны силы, и дарю ему двадцать дней на то, чтобы стать живым и сильным.

— Благодарю, номария, — склонилась девушка.

— Однако помнишь ли ты, девственница, что Великий Правитель, Сошедший с Небес и Напитавший Смертные Народы Своей Мудростью, нуждается не в воине, а в боге войны?

— Да, номария, я помню и чту волю совета превыше всего, — снова склонила голову Лена. — Если Нефелиму нужен бог войны вместо моего избранника, я признаю это решение и всей душой присоединяюсь к нему.

— Я верю тебе, моя девочка, — положила номария руку на голову девушке. — Я дарую тебе и твоему мальчику двадцать дней. Я желаю, чтобы окончание обета стало еще одной радостью в твоей жизни, а твой избранник зачал для нас в твоем лоне новую хранительницу. Красивую, мудрую и преданную, как ты. Пусть эти дни станут для вас высшей радостью. Но помни, девственница! Еще до окончания обета твой избранник обязан принести Великому клятву верности. А через двадцать дней — обязан умереть!

Глава первая

Следом за полусотней копейщиков по пыльной дороге меж полей медленно, словно в полудреме, тащились воловьи упряжки. На двухколесных арбах огромными грудами возвышались толстые кожи, деревянная и костяная посуда, кубки и чаши из оникса, резные стулья, столы, шкафы, бронзовые и оловянные кувшины. Последние Саатхеб специально указал привязывать на самый верх, чтобы их могли увидеть все встречные пахари. Золота и электрума [1] в добыче редко когда оказывалось достаточно, чтобы люди могли его разглядеть издалека — вот и приходилось хвастаться тем, что есть.

За повозками по три в ряд тащились пленницы. Локти их были стянуты за спиной и прочно связаны, отчего грудь выпячивалась вперед и представлялась вдвое соблазнительнее, нежели была на самом деле. Следом за сестрами, женами и дочерьми тянулись рабы: полностью обнаженные, пыльные, усталые, униженные, с серыми лицами. Замыкали походную колонну еще две сотни воинов в белых платках и льняных юбках, с высокими плетеными щитами и длинными копьями на плечах. Мечей простым солдатам не полагалось, а потому, помимо короткого бронзового наконечника, им приходилось рассчитывать только на топорик, повешенный через плечо на веревочную петлю, и деревянный нож с обсидиановым лезвием.

Пленников оказалось больше ста, а потому Саатхеб с гордостью вел отряд обратно в Неб, стараясь проходить города и крупные селения днем. Пусть видит народ Кемета богатую добычу, пусть знает, что Великий не дремлет и продолжает простирать свою руку, защищая покой и порядок на ближних и дальних землях; что племена шасу, посмевшие противостоять воле Нефелима и грабившие путников и купцов на путях в Симмеси и Симуру, более не существуют. Служители Хаоса повержены, покой и порядок вернулся на берега Зеленого моря. [2] Пусть пахари и писцы, номархи и жрецы видят: Сошедший с Небес силен и решителен. И может быть, они заметят и молодого военачальника, который сумел, имея под рукой всего три сотни копейщиков, уничтожить втрое большие толпы врагов и взять с грабителей огромную добычу.