КГБ в смокинге-2: Женщина из отеля «Мэриотт» Книга 2 - Мальцева Валентина. Страница 34

— Ой, только не свисти ты на радостях, Валентина, — огрызнулась моя подруга. — У Герки соотношение плеч к талии, как у Жана Марэ.

— Твой Жан Марэ — педик.

— Это проблемы его бабы, — не без резона возразила подруга. — Зато со сложением у него абгемахт. Я сама проверяла.

— Жана Марэ?

— Герку.

— Ладно, не выступай. Я пошутила.

— Ты ему про меня рассказывала?

— Рассказывала.

— А он что?

— Сказал, что хочет с тобой познакомиться лично. Вот это, говорит, и есть самая что ни на есть незаурядная женщина…

— Так в чем проблема? — завопила она дурным голосом. — Мигом собирайтесь, хватайте тачку и ко мне на хату! Только минут через двадцать, не раньше — мне еще морду в порядок привести надо после вчерашнего. Кофеем напою — с копыт свалитесь! Мне как раз Юлька вчера двести грамм «Арабики» притартала из Елисеевского. Ты же знаешь, у нее там экспедитор прихвачен аж по самые яйца…

— Ты все-таки непроходимая тупица, сестра, — прошептала я и аккуратно положила трубку.

…Минут десять у меня ушло на разрушение временно восстановленной телефонной связи. Орудуя столовым ножом, я отстраненно думала одновременно о самых разных вещах, представляя себе то сморщенное лицо мамы, которой моя непотопляемая подруга будет плести фантастическую историю о причинах моего исчезновения, то надменно выпяченные губы Белинды, когда ей сообщат в службе сервиса, что отключенный телефон в ее номере не только внезапно заработал, но и даже был связан с каким-то номером в таинственной Москве, столице Союза ССР, то извиняющееся, потерянное выражение глаз Юджина в тот самый день, когда он покинул мой номер в нью-йоркском «Мэриотте» и исчез навсегда…

Я думала, думала, думала до тех самых пор, пока у меня жутко, до тошноты, не разболелась голова. Я стала разыскивать в ящиках и на полочках хоть какое-нибудь лекарство, однако кроме продуктов ничего не обнаружила: эти продовольственно- озабоченные сотрудники военной разведки, очевидно, на работе никогда не болели.

Тогда я вновь легла, вспомнила любимую поговорку своей бабушки по материнской линии Софьи Абрамовны: «Голова болит — жопе легче будет» и, поражаясь житейской прозорливости этого выражения, провалилась в глубокий сон.

…В номер оба ворвались, как врачи «кремлевки» к умирающему Брежневу. И пока «итальянец» обегал комнату, прихожую и ванную, в поисках изменений, стерва в пиджаке основательно уселась в кресло напротив и уставилась на меня с таким неподдельным интересом, словно только что получила шифрограмму, из которой следовало, что я назначена ее прямой начальницей.

— Удачно съездили? — поинтересовалась я, поскольку тишина становилась все более угрожающей.

— Что? — было очевидно, что я грубо оборвала ход тайных мыслей красавицы Белинды. Наконец, ее персидские глаза приняли осмысленное выражение и она коротко кивнула. — Да, вполне.

— Значит, я могу лететь?

— Куда?

— В Буэнос-Айрес, — напомнила я. — Это город такой. Столица Аргентины…

— Думаю, пока мы не закончим работу, ни о каком вылете и речи быть не может.

— Какую работу? — возмутилась я самым естественным образом.

— Видите ли… — Белинда, видимо, забыв, что перед ней сидит такая же советская баба, эффектно закинула потрясающей формы ногу на ногу, продемонстрировав заодно высокое качество телесного цвета колготок. — Выяснилось, Мальцева, что вы — женщина не только весьма ценная, но и довольно богатая.

— Да уж, — пробормотал «итальянец», закончивший осмотр помещения и расположившийся непосредственно на моей разобранной до неприличия девичьей кровати.

— Надеюсь, вы имеете в виду богатство духовное? — промямлила я.

— О, нет! — усмехнулась стерва из ГРУ. — От духовности там — только запах денег и тайн, которым пропитаны все банки в мире.

— Что-то я не пойму, о чем вы толкуете.

— А вам и не надо ничего понимать! — отрезала Белинда. — Выяснилась совершенно потрясающая вещь, Мальцева: ваш друг, этот самый подполковник Виктор Мишин, которого обыскалась буквально вся Лубянка, оказался настолько благородным мужчиной, что оставил на ваше имя небольшое… как бы это выразиться… завещание.

— Он что, умер?

— Это не имеет значения, — по-змеиному улыбнулась Белинда. — Завещания, как известно, оставляют не только покойники.

— Не знаю, что он мне оставил, — пробурчала я, — но с благородством Мишина вы явно перегнули палку, девушка.

— Это почему же?

— Да потому, что мне об этом он не сообщил ничего. Согласитесь, как-то странно получается: оставлять наследство, не ставя об этом в известность…

— А почему вы не спрашиваете, что именно завещал вам подполковник Виктор Мишин? — невинным голосом быстро спросила Белинда.

— Потому, что я не верю ни в вашу историю, ни тем более в благородство профессионального убийцы, — отрезала я. — Как и все ваши коллеги, вы что-то разыгрываете, на что-то намекаете, изображая из себя одновременно и щит, и меч государства, которое позорите самим фактом своего существования. И при этом даже понять не хотите, что мне глубоко безразличны ваши дешевые игры. И перестаньте сверкать ляжками перед моим носом! — рявкнула я с интонациями школьного военрука. — Я не сексуально озабоченный мужчина и мне омерзительна лесбийская любовь!

«Итальянец» хмыкнул.

— Не стоит впадать в пафос оскорбленной нравственности, Мальцева, — голос Белинды звучал сдержанно, но ее выразительные, удлиненные к вискам глаза, потемнели. — Тем более, что в ближайшие пару дней вам предстоит как следует поработать. Я подчеркиваю: КАК СЛЕДУЕТ! Иначе прекрасный город Буэнос-Айрес в комплекте со своим любимым мужчиной вы сможете увидеть только в другой жизни…

— Это нарушение договора! — хмуро запротестовала я.

— А вы пожалуйтесь на меня в ваше долбанное ЦК ВЛКСМ, Мальцева, — радушно предложила Белинда, продолжая сверкать ляжками перед моим носом. — А они вызовут меня на бюро, вынесут строгий выговор с занесением и запретят мне в течение года выезжать в социалистические страны по турпутевкам.

— Может быть, вместо упражнений в солдатском юморе, вы объясните мне, о каком таком наследстве, якобы оставленным мне Мишиным, вы толковали? — спросила я тихо. — А то ваши лозунги поработать КАК СЛЕДУЕТ звучат как-то неубедительно…

— Работаете только по убеждениям? — усмехнулась Белинда.

— А вы что, хотите предложить мне деньги? — ответила я.

— О, нет! — воскликнула Белинда. — Я могу предложить вам только выбор. Правда, выбор действительно непростой…

Она коротко кивнула «итальянцу», и этот мимолетный жест словно привел в действие механическую игрушку: красавчик с длинными волосами и профилем римского патриция моментально вскочил, выхватил из- за пояса пистолет с длинным черным стволом, сделал два шага вперед и приставил к моему лбу согретый телом цилиндрический кусок металла.

«Ты должна быть готова к этому, — вспомнила я наставления Паулины. — Но ровно настолько, чтобы сразу же не потерять сознание и хоть как-то контролировать развитие ситуации. Не бойся за свою жизнь, Валечка. Запомни: только в очень дешевых фильмах, снятых твоими голливудскими соотечественниками по материнской линии, с человеком, приговоренным к смерти, ведут предварительные беседы о смысле бытия и ценности человеческой жизни. Приговоренного обычно убирают сразу, из-за утла, без излишнего драматизма. Во всех остальных случаях твоей жизни практически ничего не угрожает. Пока к твоему горлу приставляют бритву, пока к твоей груди подносят оголенный электрод, пока тебе демонстрируют полиэтиленовый мешок, который через секунду должен быть наброшен на твою голову, знай, девочка: с тобой просто торгуются, у тебя хотят что-то выяснить, получить какое-то подтверждение. Но и переигрывать тоже не следует. Женщина — существо слабое. Насколько мне известно, только в коммунистической литературе несгибаемые героини отказываются раскрывать известные им секреты и смело идут на эшафот или к стенке. Впрочем, это всего лишь место идеологии в литературе. В реальной жизни ни одна женщина в мире не способна вынести муку физической пытки и сразу же раскрывает то, что хотят от нее узнать. Скажу больше, девочка: во всех западных спецслужбах существует четкая инструкция. Кстати, не только для женщин: агент имеет право выдать государственную тайну и не считаться изменником в случае, если его жизни грозит непосредственная опасность. Ибо даже самая охраняемая государственная тайна ничто в сравнении с жизнью человека…»