Граница горных вил - Тихомирова Ксения. Страница 90

— Я точно не помню. Все это было так давно, так далеко. А знаете, может быть, я хотел спасти им жизнь. Они все обезумели, мечтали выбраться наружу. Но они бы все погибли наверху.

Сам он невероятным образом остался жив и даже исцелился от удушья — но это чудо, что тут говорить.

Потом к идеям научно-технического прогресса и мечтам о несбыточных странах, как и везде, добавились идеи построения идеального общества. Отсюда сатиновые комбинезоны и спецовки германского производства, трехразовые построения и рациональная еда. Последняя идея, конечно, родилась раньше, но в XIX веке с пищей обращались все же как-то больше по-гурмански. Образ «пайки» — это уже следующая эпоха. Конструктивизм, наверно. Надо отдать должное рациональности подземной элиты (и их наземного патрона): в отличие от всех других концлагерей, здесь никого нарочно не морили — в том числе и голодом. Другое дело, что на опыты пускали, ничуть не отставая от коллег там, наверху. Но добывать работников было непросто — и им создали относительно сносные условия для выживания.

Идеи высокого служения науке держались в подземелье очень долго. В частности, рассказывали байку (то есть ее считали байкой под землей), что «господин дедушка» (по терминологии Ивора Стрема) на старости лет («и в состоянии маразма», — добавлял Ивор) решил, что возродит здесь, под землей, интернациональное содружество ученых. Здешний язык, собранный из осколков всей индоевропейской мозаики, был во многом его детищем. Лингвисты утверждают, что когда-то это и был один язык, просто мы его подзабыли, ну а дедушка вздумал заново создать что-то в этом роде. Где-то я что-то подобное читал — не помню где. Но язык языком, а дедушка, как говорили, решил собрать по всей Европе детей-сирот и вырастить из них новое поколение суперученых, которое стало бы подземной элитой, а про то, что бывает на земле, вообще забыло бы. Только детей у дедушки кто-то украл в дороге к подземелью. А он такие бешеные деньги вложил в этот проект, что в их семействе разразился большой скандал.

Под землей дети не рождались. Для них это, конечно, к лучшему. Но у прадедушки была семья, которая осталась наверху, в целости и сохранности. И, значит, в свое время вырос и наследник всего этого оригинального хозяйства — тот самый дедушка, ратовавший за научный интернационал. Сам он спускался в подземелье на строго ограниченное время, но все держал в своих руках и нашел общий язык с подземной «правящей верхушкой». Пожалуй, это было не так сложно: ведь подземелье зависело от него во всем. Вода, еда, энергия, воздух и все прочее шло вниз лишь с ведома и по приказу хозяина.

Дедушка этот долго был тираном и в собственной семье. Как ни парадоксально, но именно по его вине все производство под землей оставалось на удивление старомодным.

Класс старых агрегатов и приспособлений был настолько высок, что они до сих пор почти не шумели (то есть не лязгали и не дребезжали плохо пригнанными деталями). Дедушке не нравилось то, в каком направлении развивалась современная надземная наука, и он в своем фамильном подземелье решил развивать ее параллельно — и по-другому.

Вполне в стиле моих великих соотечественников он презирал кибернетику и проворонил начало новой технической революции. Его сын (отец Альбера), заведовавший внешним производством, своею властью и опять же со скандалом там, наверху, провел модернизацию — иначе им не выдержать бы конкуренции. Но пока дедушка был жив, вниз не допустили ни одного компьютера и ни одного компьютерщика. Страх перед ЭВМ был так велик, что дедушка заразил этой фобией свою подземную элиту — и научную, и административную (тех, кого Андре назвал генералами). Дедушка прожил очень долго и умер лет за пять до появления под землей Андре, но только спустя два года после дедушкиной смерти хозяева рискнули заманить к себе Ивора Стрема. А генералы до сих пор не понимали, зачем Стрему выписывать столько книг и периодики и почему он все время требует, чтобы покупали что-то новенькое. Ведь не сломался же его компьютер? Нет, он сам его потом, получив новый, на части разобрал. Альбер, правда, никогда Стрему не отказывал в его запросах, и потому считалось, что он невероятно расточительный — ну прямо не в родню. На самом деле «новшеств» внизу было не так уж много, поскольку Стрем на них не настаивал. Никакого, к примеру, электронного слежения, никакого дорогого современного прослушивания. Даже Андре оставили со временем в покое.

Надо добавить напоследок, что отношения между разными слоями, пластами и группировками этого обездоленного коллектива были, наверно, такими же, как и везде. Страх, алчность, зависть, беззаконие — разные способы заставить подчиняться. Обычаи и распорядок, в свою очередь, не позволяли перегибать палку и слишком мучить пленников. До бунта там ни разу не дошло, и люди как-то выживали, хотя все они говорили, что предпочли бы умереть. А кто не говорил, те все равно так думали.

Долго там жили только самые фанатичные генералы. Остальные редко дотягивали до пятидесяти. Обычно сорок было пределом.

Таким образом, главным смыслом и целью подземного царства в итоге стала самая обыкновенная нажива. Отец Альбера, говорят, очень им тяготился и подумывал свернуть все это потихоньку, но посчитал, свел воедино свою двойную бухгалтерию и решил продолжать семейный бизнес. А у Альбера появились новые идеи, так что народу в подземелье постоянно прибавлялось. Для тех, кому не посчастливилось туда попасть, во всем этом не было смысла вообще. Была только почти невыносимая жизнь.

В одиннадцать вечера всех изгоняли из салуна и строили. Пересчитывали и отпускали по камерам. Потом еще раз проходили целым веером продуманных нарядов — проверяли, чтобы каждый сидел в своей одиночке. Ночью коридоры освещались и довольно бдительно просматривались. Это не значило, что из них невозможно было выскользнуть — если рискованное дело того стоило. Подъем всегда в шесть. Смены распределялись сложно, и мы не будем в них вникать, но ночью не работал никто, кроме охраны, нескольких специальных круглосуточных служб и заговорщиков вроде Ивора и Андре.

Глава 5

РЕШИТЕЛЬНЫЕ ДЕЙСТВИЯ

Сначала Ивор и Андре поругались — в первый и последний раз за два года. Потом нашли некое компромиссное решение, которое позволило им проделать большую часть подготовительных работ, не ставя точку в своих планах. Насчет «точки» они договориться не смогли. Ивор много раз сетовал: мол, незачем было рассказывать мальчишке все до конца. Делал бы работу по частям и не лез не в свое дело. Не знаю, как уж он это себе представлял. Их споры, когда они случались, были по-своему еще мучительней, чем разговоры с Мейбл.

— Кто дал нам с вами право решать за людей, жить им или умирать?

— Во-первых, если их спросить об этом, все они скажут, что лучше умереть.

— Это сейчас, пока у них нет надежды. А если она вдруг появится, они скажут, что лучше жить.

— Ну, мы с тобой не можем провести опрос общественного мнения. А во-вторых, это не мы будем решать. Наш хозяин уже справился за нас с этой проблемой — просто и легко. Как только он почувствует опасность, он всех нас тут же уничтожит, вход в подземелье замурует, и никто никогда его не найдет. Наш газ, кстати, прекрасно сохраняет трупы — лет двадцать. Да ты видал — что тебе рассказывать? А потом все рассыплется в сухой и чистый прах.

— Но мы же можем попытаться его переиграть? По-моему, у нас есть шанс. Я говорил вам, что можно сделать.

— Ну, сделать — это громко сказано. Можно попробовать, рискнув тобой, использовать какой-то минимальный шанс. Не в этом дело. Ты, малыш, не понимаешь, в каком мире мы живем. Предположим, нас спасут и даже вылечат. Альбера арестуют, с ним и его гвардию. Так сказать, соавторов соляных скульптур и кое-кого еще. А мировая общественность будет при этом бушевать по всем программам телевидения, не говоря уже о газетах. Так ты себе это представляешь?

— Наверно, так. Я не очень себе представляю телевидение. Но пусть их лучше судят по законам.