Граница горных вил - Тихомирова Ксения. Страница 96

— Мне кажется, раньше никогда не бывало так тихо. Как в могиле. А вдруг все ушли отсюда? Нет, мы бы слышали шаги.

Ему все-таки было очень плохо и как будто передалась моя тоска и тревога. Я попытался отвлечь его и стал расспрашивать о прошлом. Не о заточении, а о детстве. Он как будто заколебался:

— Ты в состоянии это слушать?

— Но я же сам спросил.

— Да. Только я могу потерять меру. Я что-то не совсем в себе после всего…

— Ну и что? Выговорись, и дело с концом.

Он говорил сначала как бы с трудом, потом почти забыл обо мне, наполовину бредя воспоминаниями, потом опять вспомнил про меня, но продолжал рассказывать, а я продолжал слушать. Это тогда он рассказал мне про Москву; про свои многочисленные объяснения с Санькой, которые всегда казались ему чем-то недостаточным; про разговор с Кэт на восьмом посту… Я одного боялся: чтобы он потом не стал шарахаться от меня после этих рассказов. Он в самом деле оборвал себя однажды:

— А ничего, что я это рассказываю? Я перестал здесь понимать, что можно, чего нельзя.

— Мне можно рассказывать что угодно, — сказал я. — Я хочу тебя понять. Мне это важно.

— Я и сам хочу понять, почему все так получается вокруг меня. Что-то я делаю не так, или я просто чересчур испорченный.

— Ты?

— Ну да. Вот ты всех любишь, и тебя все любят, но с тобой обходятся по-человечески. Не рвут на части. Почему?

— Ты ярче меня и добрее. Я научился всех отодвигать немного в сторону, а ты нет.

— Отодвигать? А как? Мейбл мне сказала: «Ты лучшее, что было в моей жизни». Но я же ничего для нее не сделал. Теперь Хьюз запросто может убить ее из-за меня. Здесь легко убивают. Мне пришло в голову — еще до твоего появления, — что по-настоящему я должен был бы остаться здесь навсегда и защищать ее, хотя я ей никто и защитить не в силах даже себя.

— Не должен ты здесь оставаться. Мало ли кто еще захочет разорвать тебя на части? Про это, знаешь ли, уже писали…

— Я знаю. Достоевский (у меня-то была другая ассоциация, поновее). Но я не изображал из себя князя Мышкина. Я просто жил.

— Живи дальше, — улыбнулся я ему, — и не бери на себя слишком много. Может, все дело в том, что ты художник. С художниками так часто бывает. Вы слишком близко подбираетесь к чужой душе. А может, дело в возрасте. Тогда это со временем должно пройти. Вот ты говоришь про меня, а у меня, между прочим, жена ревнивая. Знаешь, какое это ценное свойство? С ней все боятся связываться.

Он тоже улыбнулся мне измученной улыбкой и снова стал прислушиваться к тишине.

— Нельзя, чтобы нас выпустили тайно, — вдруг сказал он. — Нам нужно вынести отсюда Карин.

И рассказал о своем давнем уговоре со Стремом.

— Вот видишь, еще одна история, в которую я ввязался. У меня есть теперь сестренка… и почти отец, наверно. Я бы очень хотел, чтобы Ивора спасли и вылечили. Здесь всем достаточно дать респираторы, и они смогут жить наверху. Только дышать надо то так, то так (я припомнил человека-амфибию, но он, конечно, не читал старую русскую фантастику). Пусть Ивор бы приехал к нам насовсем. Я знаю, он останется у нас, и все его полюбят… С Мейбл сложнее. Знаешь, мне под конец казалось, что у них с Хьюзом самая обыкновенная семья. Такая же, как в фильмах, которые показывали на видео. Это, может быть, ужасно, а может быть, я чего-то не понимаю важного, только, если верить фильмам, во внешнем мире все так живут.

— Да, примерно так. Всю жизнь ругаются, некоторые дерутся, а потом оказывается, что это и была их любовь.

— Я как-то раз попытался сказать ей что-то в этом роде (мне показалось, что это хорошая мысль), а она решила влепить мне пощечину. Правда, у нее не получилось, то есть я не дал. Решил, что не за что. И вообще это влияние сериалов. Там у всех чересчур южные манеры. То слезы, то пощечины, то бурные объятья. И гвалт, как в большом курятнике.

Я расхохотался.

— Я все про то же, — сказал он смущенно. — А что, я еще нужен Саньке?

— Как жизнь, — ответил я. — Поедешь сам и заберешь ее оттуда.

— Откуда?

— Из России. Из Москвы.

— Ох… Да… Угораздило ее… Зачем она так?

— У нее и спросишь. Тебе она расскажет. А ты ее поймешь.

— Забрать — это ты хорошо сказал. Надо будет и Карин забрать, даже среди ночи. Нельзя ее здесь оставлять.

Мы просидели с ним до позднего утра. Кэт потом объяснила, что дуэль с Альбером вышла очень жаркой и трудной. В конце концов, Кэт в самом деле взяла его за глотку, и нас потребовали наверх.

Мы медленно шли главным коридором яруса, длинным до бесконечности, и Андре пристально смотрел в каждое из встречных лиц, а я следил, чтобы он не выходил из-под моего щита. Мимо проплыли «генералы» и охранники, врачи, медсестры, Мейбл, между прочим, взглянувшая исподлобья быстрым и тревожным взглядом, повар и парикмахер — оба в белом. Опять охрана… И уже почти в самом конце, у выхода на лестницу, мы заметили и Стрема. Он стоял, как они договаривались когда-то, держа Карин перед собой. Все нужные бумаги Стрем, как потом выяснилось, переложил из рюкзачка в ее карманы: на Карин был джинсовый комбинезончик, а сверху еще курточка, так что карманов у нее хватало. На шее у Карин висел знакомый замшевый мешочек — футляр для медальона. И под курткой я с изумлением заметил ремень-щит, хитро обернутый вокруг Карин, как портупея. За три шага Андре кивнул ей: ну, давай. Карин сделала быстрое, понятное мне движение — включила щит — и бросилась к Андре. Он подхватил ее на руки, Карин вцепилась в него, как только дети умеют вцепляться (по себе знаю). Охрана дернулась, но уже ничего не смогла сделать. И мой щит, и щит Карин закрывали нас троих и держали охранников на расстоянии.

Дорогу нам, конечно, тут же преградили и попытались препираться:

— О девочке приказа не было. Верните ее немедленно отцу.

Андре и Ивор молча смотрели друг на друга. Я сказал:

— Откройте дверь. Наверху разберемся. Меня ждет хозяин.

Вообще-то я этому специально не учился. Командовать у нас умели Кэт и Бет, а я предпочитал быть «серым кардиналом». Но тут как будто получилось — по принципу «нужда научит». Охрана среагировала то ли на мой королевский тон, то ли на апелляцию к хозяйскому авторитету. Нас пропустили. Я не мог отвлечься, хотя мне очень хотелось еще раз взглянуть на Ивора. Андре тоже пришлось сосредоточиться на бесконечной лестнице, которую нам предстояло пройти. Назад смотрела одна лишь Карин, пока было на кого смотреть. Потом положила голову на плечо Андре и закрыла глаза.

Мы поднимались очень долго. Может быть, стоило потребовать для нас подъемник, но я не доверял этой машине: на подъемнике очень легко устроить аварию. Когда мы отдыхали на одной из площадок, Карин вдруг вытащила из нагрудного кармана и протянула Андре колечко:

— На! Мейбл велела тебе отдать.

— Оно было у тебя? — спросил я Андре.

— Да. До последней ночи. Оно работает — как ваши.

— Зачем же ты его снял?

— А как раз затем, чтобы меня удобней было бить. Я запустил Альберу утку, что щит работает только по ту сторону границы.

Он потихоньку добрался до нужного пальца и водворил кольцо на место, под повязку (пальцы у него, в общем-то, не пострадали).

Карин сообщила нам:

— Я рассказала папе про ремень, как ты велел мне его надевать.

— Да? Ну и что же папа? — улыбнулся Андре.

— Он засмеялся и сказал какое-то слово… такое… кон… кость… конь — стиратор, да?

— Конспиратор, — подсказал я.

— Да, правильно, — согласилась Карин.

Часть пути она прошла сама, поскольку Андре и без нее было нелегко. Потом я взял на руки это дитя подземелья, бледное до прозрачности, и донес до выхода. Шел и думал о том, что до весны далеко, а хорошо было бы купать Карин в море и жарить на песке. Но был конец октября — ясная, солнечная, но уже очень прохладная осень. Когда мы, наконец, выбрались наружу, преодолев сложнейший шлюз и три поста напоследок, за нас сразу взялся пронизывающий ветер.

Кэт, Тонио, Альбер ждали нас у выхода. Альбер великодушно помахал рукой кому-то из обслуживающего персонала: