В тисках Джугдыра - Федосеев Григорий Анисимович. Страница 59

Рано утром меня разбудил Улукиткан. Я встаю, одеваюсь, пью чай, и мы покидаем лагерь. За плечами рюкзаки и ружья. Из-за пологих гор брызнул рассвет. Оконтурился далекий горизонт, расступились отроги, поредела тайга. Идем неторопливо. Лыжи шумно крошат наст.

На устье распадка нам попался след медведя, хорошо заметный на снегу. Старик внимательно осмотрел его, ощупал пальцами и устремил заблестевший взгляд вперед.

– Только что прошел, эко добра много понес, – сказал он, покачивая головой.

След ровной стежкой срезал правый край распадка, скрылся за ближним гребнем. Зверь шел строго на восток, навстречу солнцу. Разломились мысли старика: куда итти?

– Как думаешь, где удача наша: на этом следу или вчерашний искать будем? Однако, медведь быстро идет, – сомневается Улукиткан, и в голосе его прозвучала неуверенность.

– Ты сегодня проводник, твоя и удача. Веди, куда лучше…

Он снял шапку и в раздумье почесал затылок.

– У сокжоя сладкий язык, что свежее масло, да его всего на один раз, а у медведя много пахучего сала. Что лучше? – И старик, пожевав пустым ртом, решительно махнул рукой по направлению медвежьего следа. – Однако, догонять будем!

Он приторочил к котомке свою старенькую дошку, и мы тронулись по медвежьей стежке. Тучи, громоздясь у горизонта, заслоняют свет появившегося солнца. Ночной холод все еще сторожит наст. Идем натужно.

На верху отрога остановились. Улукиткан, заслонив от солнца глаза ладонью, долго смотрел в сторону убежавшего дальше следа.

– Однако, ходко пошел. Где-то корм с осени остался, туда идет, ближе не остановится. Не догоним, – разочарованно заключил старик. – Давай сокжоя искать…

Мы еще с минуту постояли, поговорили и свернули по отрогу на север.

Ветер, разгребая тайгу, порывисто шумит в распадках. На край тучи вылезло приветливое солнце. У старика отпарилась раскрытая грудь, раскраснелось лицо. Он идет впереди, глаза жадно шарят по редколесью, по лощинам. Пока нигде не заметно ни единого живого существа.

Отрог привел нас к пологой вершине. Как только перевалили ее, увидели три следа сокжоев. Звери направились в правый пологий распадок, затянутый редколесьем и небольшими марями. Улукиткан внимательно осмотрел следы.

– Две матки да молодой бычок, – сказал он, ощупывая след, и пояснил: – Вечером прошли – крепкий след. – Повернувшись к распадку, старик долго щурил глаза и рассуждал вслух: – Сокжой это время открытых местах держится, по болотам, марям, там мельче снег, легче копытить. Смотреть надо, однако, звери тут близко кормятся. Только, я думаю, матку сейчас стрелять нельзя, стельная, а молодой бык худой. – Помолчав, он вдруг заявил: – Когда мяса нет, и обглоданная кость находка. Пойдем, ничего, что худой.

Прошумели лыжи по склону, завилял наш след по лесу. Улукиткан у ключа боком протиснулся сквозь чащу, огляделся, и мы вышли на марь.

– Дивно натоптали, все следы перепутались, мох искали, – говорил старик, вытягивая шею и с птичьим любопытством осматривая местность.

Метров через двести слева мы обнаружили еще один след. Широкие тупые копыта глубоко продавили снег. Шаг у зверя спокойный, размашистый. Улукиткан издали узнал след вчерашнего быка-сокжоя. Ощупал его, осмотрел. Что-то подумал. Затем вытащил из чехла бердану и перекинул ее через плечо.

– Когда прошел? – спросил я шопотом.

Старик рассердился:

– Эко спрашиваешь, смотри, его копыт хорошо отпечатался, значит, шел по мягкому снегу только вечером. Сюда на марь пришел после тех зверей, видишь, он придавил копытом след матки? Надо знать: передний никогда не наступит на след заднего. Как не видишь?! Человек должен один раз посмотреть, чтобы все понять и другой люди не спрашивать, – он укоризненно покачал маленькой головой, видимо удивляясь, как можно не разобраться в таких ясных росписях на снегу.

На краю мари звери густо наследили, истыкали снег мордами и ушли ниже по распадку.

– Однако, промялись, где-то близко жируют, – снова шопотом рассуждает старик.

Он подошел к тонкому пню, бесшумно свалил его, разломил и набрал в карман сухой трухи. Попробуй узнай, для чего ему понадобилась гнилушка. Но я не хочу раздражать Улукиткана вопросами, делаю вид, будто все понимаю. Идем дальше. Проводник осторожно крадется между стволами деревьев, порой, приподнимаясь, по-рысиному вытягивает голову, беспокойно озирается по сторонам. Я машинально копирую его движения.

Вот мы у верхнего края второй мари, протянувшейся широкой полосой вдоль ключа. Улукиткан укорачивает шаг, чаще припадает к деревьям. Сгорбилась костлявая спина, сузились глаза.

– Тут ночевали, – шепчет он, показывая на свежие лежки и копанину, а сам, как коршун, вертит головой, сторожит местность.

Он поднимает с земли пучок лишайника, вырванного копытами зверя, осматривает, а затем дует на него, и я вижу, как сухие кристаллики снега свертываются в крошечные капельки влаги.

– Сейчас кормился. Видишь, снег на ягеле еще не успел растаять от солнышка? – поясняет старик, подавая мне лишайник.

Какая наблюдательность у этого человека!

– Однако, зверь на другой стороне мари стоит, – продолжал Улукиткан, заметно оживляясь.

Достав из кармана горсть трухи, он бросает ее вверх. Воздух окрашивается коричневой пылью, и ветерок медленно относит это коричневое облачко вниз по распадку, куда ушли сокжои.

– Скорее уходи, зверь почует нас, – торопливо шепчет мне старик и сам бросается скользящим шагом к ключу.

Размягший снег глушит шорох лыж. Улукиткан стороной обходит марь, не сводя при этом с нее глаз. Он по-юношески изворотливо скользит меж стволов деревьев, ныряет под ветки, приземляясь, ползет. На пригорке останавливается и снова бросает в воздух горсть трухи.

– Теперь дух хорошо тянет, звери нас не почуют, будем смотреть, – наставительно говорит он, прислоняясь плечом к лиственнице.

Я достаю бинокль и при первом же взгляде на нижний край мари замечаю два подозрительных серых вздутия на снежном сугробе среди копанины.

– То ли кочки со старой травой, то ли звери? – докладываю я старику.

– Эко не разберешь, сейчас лучше смотри, – отвечает он, и я слышу, как хрустнул в его руках прутик.

– Не шевелятся, кажется, кочки.

– Еще смотри, – и старик опять отламывает сухой сучок от лиственницы.

Между подозрительными бугорками отчетливо поднялась голова быка с черными пухлыми рогами. Зверь шевелит чуткими ушами, пытаясь разгадать, что за звук раздался с края мари. Не обнаружив опасности, голова скрылась за снежным сугробом.

– Звери,- шепчу я, хватая старика за руку.

– Все четыре тут?

– Видел ясно только быка.

Старик утвердительно кивает головой.

– Стельная матка днем крепко спит. – И, подав мне знак садиться, старик достает из котомки меховые чехлы, сшитые из мягких собачьих шкур наружу шерстью, и надевает их на лыжи.

– Так хорошо ходить, шуму нет, близко пустит, – поясняет он.

Затем Улукиткан высыпает на полу дошки из кожаной сумки патроны и перебирает их.

– Они же у тебя все с осечкой, – разглядев патроны, удивляюсь я. – Как же по медведю хотел итти, как стрелял бы? – шепчу я.

– Ничего, – смеется он тихо. – Из трех один, однако, разрядится!

– Зверь ждать не будет. Возьми мою винтовку, она надежнее.

– Эко надежнее, да, может, не фартовая. Старики раньше говорили: когда удача – и без ружья зверя добудешь; когда ее нет – огнем порох не запалишь!

Он закладывает один патрон в бердану, два оставляет в руке. Надевает дошку, накидывает на спину котомку и осматривается – не забыл ли чего. Все это Улукиткан делает не спеша, основательно, а я, поверив, что не моя сегодня удача, молча наблюдаю за ним.

Мы подкрадываемся к кромке леса и тут задерживаемся. До зверей остается не более трехсот метров. Я прячусь за лиственницей и наблюдаю, а старик, сгорбившись, прижал к животу бердану, бесшумно толкает вперед одетые в мягкие собачьи шкуры лыжи. Все ближе подкрадывается он к сугробам. Чуткое ухо зверя трудно обмануть. Из-под снега поднялся встревоженный бык. Заметив охотника, он замер. Поднялись и остальные. Но и старик в одно мгновенье удивительно перевоплотился: истинно пень, – и слева, и справа, как ни поверни – пень, да и только! Присматриваюсь: котомка – нарост; ствол ружья – сучок; дошка – как кора; да и сам он весь так схилился на правый бок, никак не отличишь его от пня.