В тисках Джугдыра - Федосеев Григорий Анисимович. Страница 72
Следом за нами подтянула сюда свою нарту и лебедевская бригада. Так, бревно за бревном, поняжка за поняжкой [48] лес и материалы были переброшены на седловину. Теперь остается вынести сюда палатку, печь, постели, дрова, переселиться под голец. А впереди еще подъем на главную вершину гольца, но об этом пока неохота думать. Любая работа кажется трудной, пока не возьмешься за нее.
После ужина усталость валит всех в сон, кое-кто не успел даже раздеться или допить чай. Преодолевая усталость и боль в плечах и ноге, я сажусь за дневник.
– Завтра подъем до рассвета, слышите? – напоминает мне Лебедев, глубоко зарываясь в спальный мешок.
Но я знаю, что впечатления сегодняшнего дня, – а их много, – сохранят свою остроту и непосредственность только в том случае, если они будут записаны сейчас, когда еще ощущаешь следы физического напряжения и перед глазами еще маячат развалины утесов, преграждающих доступ к седловине, когда еще чувствуешь рядом плечи взбирающихся на голец товарищей и в душе не остыло чувство гордой радости за этих людей, с удивительным упорством идущих через все испытания, выпадающие на долю исследователя суровой и негостеприимной природы.
Утром рано все мы, кроме каюров, переселились на седловину. Организовали там приют и приступили к подъему груза на вершину гольца. Для выноски леса людей в бригадах расставили по росту – тяжесть бревен должна ложиться равномерно на плечи всех несущих. Теперь я попал в группу Лебедева. Второй группой командует Василий Николаевич, а Пресников из-за своего роста ни в одну бригаду не попал.
– Вытянуло тебя, Саша, как чертополох на выгоне, никуда не пристроишь, – пошутил Касьянов.
– А мне и горюшка мало, что вы недоростки, – ответил весело Пресников, снимая телогрейку и укладывая ее подушкой на левом плече. – Ну-ка, братцы, поддайте одно небольшое бревнышко, пойду передом…
Евтушенко и Дубровский взвалили ему на плечи четырехметровое лиственничное бревно. Крякнул, но не согнулся Пресников, потоптался, удобнее устраивая груз, и тяжело тронулся вперед, провожаемый восхищенными взглядами и восклицаниями товарищей.
Шестиметровое бревно мы несем втроем. Идем легко, но медленно: очень уж неудобно передвигаться с таким грузом по россыпи. Под ногами неустойчивые камни, щели, отчего сбивается шаг.
Уж совсем было выбрались на вершину, когда Лебедев оступился, упал, бревно соскользнуло с наших плеч и с грохотом покатилось вниз. Мы с удивлением смотрели, как оно далеко внизу вдруг вздыбило вверх комлем, да так и замерло над пропастью, словно испугавшись ее глубины. Мы с Касьяновым быстро спустились к нему. Ясно доносится до слуха крик мищенковской бригады:
Раз, два – взяли,
Еще раз – взяли,
дружно, ходом…
Долго на склоне гольца перекликались человеческие голоса, гремели россыпи, ворчали скалы.
Вечер застал нас на вершине. Мы на минутку присели отдохнуть. Солнце, красное, огромное, краем своим коснулось волнистого горизонта. Из ущелий набегали последние волны теплого воздуха. Свет заката безуспешно пытался задержать выползающую из провалов темноту.
Спустившись на седловину, мы наскоро ужинаем и ложимся спать. В палатке тесно, расположились кто как мог: сидя, полулежа. Много ли нужно места уставшему человеку!
Лебедев проснулся рано. Нужно было подняться на вершину, чтобы при хорошей видимости проверить направление на намеченные пункты и до нашего прихода сделать разбивку опор пирамиды. На рассвете я слышал его разговор с Мищенко.
– Ты чего поднялся, Василий? – спросил Лебедев.
– Пойду с тобой, может, помочь нужно будет. Тут ведь делать нечего.
– Сам управлюсь, ложись отдыхай.
– Да я уже давно выспался, – ответил Василий Николаевич фальшивым тоном.
Годы совместной работы, скитания по тайге сделали этих людей друзьями, хотя в их внешности и характерах, нет ничего общего. Когда они работают вместе, в их отношения вплетается ревнивое чувство соревнования, в котором каждый хочет сделать лучше, больше, скорее другого. Когда же они живут врозь, то искренне радуются успеху другого и при случае, например, Василий Николаевич всегда скажет: «Будь тут Кирилл Родионович, дело пошло бы иначе, у него, брат, не задремлешь». Так говорит и Лебедев про Мищенко. И никогда нельзя сказать, кто же из них побеждает в этом соревновании, продолжающемся более десяти лет. Одно ясно: и годы и ревнивое отношение друг к другу сделали их дружбу еще более крепкой.
Это чувство большой мужской дружбы, казалось, удваивает сейчас их силы. Разве может Мищенко остаться в лагере: а вдруг Лебедев задумал что-нибудь сделать там, наверху, на удивление всем, а он, Мищенко, останется непричастным к этому делу?
До нашего прихода Лебедев и Мищенко подготовили рабочую площадку. Застучали топоры, отозвались эхом скалы. Работа спорилась. Когда болванка, венцы, укосины были подогнаны, мы сшили первую пару ног и стали устанавливать их на крошечной площадке, возвышающейся над глубоким провалом.
Вначале подняли основания ног до намеченных для них гнезд в скале, а затем уже начали поднимать верхнюю часть пирамиды с цилиндром. Работа требовала большой четкости и осторожности: выскользнет ли из гнезда нога, или ослабнет веревка – и все сооружение полетит вниз, в провал.
Пирамида, выгибаясь, дрожит навесу и медленно приподнимается над пропастью. Звенят натянутые оттяжки. Пять человек тянут веревку. В тишине раздается лишь голос Лебедева, он стоит в стороне с приподнятыми руками и командует:
– Еще взяли, дружно… Пресников, попусти конец… Стоп, хватит! Крепи веревки!
Первая часть задачи благополучно выполнена, но работы еще много. Нужно поднять и закрепить остальные две ноги, прибить венцы, перила, отлить тур, вымостить площадку.
На это придется потратить два-три дня.
Под вечер набежавшая с северо-запада свинцовая туча скрыла незадолго до этого покрасневшее солнце. Горы потемнели, пахнуло сыростью. Трудно было угадать, что предвещают эти явления, но чтобы не попасть впросак, нужно было поскорее убраться с гольца. Василий Николаевич, не задерживаясь на седловине, ушел с двумя рабочими в ущелье за дровами, пообещав вернуться утром.
Туча тяжело проплыла над гольцом, щедро посыпав нас снегом. Снова показалось солнце. На небе и на земле попрежнему было тихо, только почему-то не стали откликаться скалы на стук камней и на наши голоса, будто воздух вдруг потерял звукопроницаемость.
– Надо бы палатку понадежнее закрепить, как бы не обманула нас погода, – хмуро предложил Лебедев.
– Да что вы, Кирилл Родионович, с чего непогоде быть? Ведь это туча шальная пронеслась, и все, – возразил Пресников.
– Мы уже не раз были наказаны, а все не каемся. Давайте-ка не надеяться на авось, подготовимся, – решительно сказал Лебедев.
Заваливаем камнями борта и оттяжные веревки палатки, затаскиваем внутрь дрова, собираем в одно место разбросанные вещи. На горизонте появляется мутная завеса непогоды и краем своим заслоняет темнобагровый закат. Ветер, злой и холодный, уныло запел свою песню, похожую на вой голодного волка. Теперь уже всем стало очевидно, что погода изменила нам. Кажется, зима, собрав последние силы, решила еще раз схватиться с наступающей весной.
В палатке полумрак. Изредка в печи вспыхнет слабый огонек и обольет бледным светом хмурые, настороженные лица людей. Никто не собирается спать, все чего-то ждут. Отстегнув входное отверстие, я выглянул наружу. Черная туча прикрыла стоянку. С севера надвигался буран со всей неумолимой силой. Все вокруг засвистело, закружилось, завертелось в бешеных вихрях. Потекли по застывшим надувам струйки снежной пыли, зловеще зашипела поземка.
Палатка выгибается от напора ветра, звенят натянутые струною оттяжки. Затухает печь. Дрова кончились, холод находит щели, просачивается внутрь. Мы кутаемся в теплую одежду, уснуть невозможно, но и разговор не налаживается.