В тисках Джугдыра - Федосеев Григорий Анисимович. Страница 77

Все это произошло не более как за одну минуту. Предо мною лежит на редкость крупный самец, толстый, длинный, темнобурой масти, в прекрасном зимнем «одеянии». Остаток жизни еще теплится в нем, его мышцы еще сокращаются, еще морщатся губы и судорожно сжимаются обессилевшие когти. Я не сразу пришел в себя. Трудно поверить в исход этой неожиданной встречи. Ведь потеряй я лишь на одно мгновенье самообладание, оробей – и мне бы не уйти от дикой расправы.

Потеряй я на миг самообладание и не уйти бы мне от расправы

Разжигаю костер, достаю из рюкзака кружку, растапливаю снег. Вижу, с горы спускается Василий Николаевич. И вдруг стало легко-легко! Он молча подошел к убитому медведю, прикинул взглядом его длину, ощупал зад.

– Жирный зверь, и шуба на нем добрая, с таким стоило связываться, – говорит он.

– Ты разве видел?

– Как же! Я ведь километра два выслеживал его. А тут вот вышел на прилавок, гляжу, а он уже на дыбах возле вас, я и побежал, а сам думаю: не задавил бы, окаянный, насмерть! Да смотрю, вы поднимаетесь… С чего это он полез на вас, ведь не голодный, смотри, сколько тут шишки!

– Не узнал человека и не учуял, а то бы мигом удрал. Надо же быть такому случаю… Ты кого стрелял?

– Росомаху. Хитрая бестия, удрала. Медведя одного угнал. Не повезло сегодня. – И Василий Николаевич, присев к костру, начинает закуривать.

Я протираю ствол карабина. Солнце круглым красным шаром висит над горизонтом. С пологих отрогов незаметно сходит вечер. Прохладнее подул ветерок. Мы пьем чай, измеряем зверя, свежуем его и, нагрузившись мясом, уходим на табор.

Снег размяк, напитался водою. Идем по нему вброд, волоча за собой лыжи. Ночь нагоняет нас уже у стоянки. На поляне большой костер. Бойка и Кучум от радости визжат, прыгают.

– Не торопитесь, успеете, – успокаивает их Василий Николаевич и спускает со сворки.

Те мигом исчезают в темноте, направляясь нашим следом к убитому зверю. Там для них оставлены жирные кишки. Мы стаскиваем с себя мокрую одежду, развешиваем ее вокруг костра и садимся пить чай. Александр уже пристраивает к огню котел с мясом.

Как хорошо на стоянке: тепло, уютно, пахнет обновленной хвоей, отогретой землей и жирным супом. Сегодня, кажется, исчерпаны все наши желания, остается записать в дневник впечатления прошедшего дня, – и можно отдыхать. Но стоило мне только взяться за карандаш, как снова, с еще большей силой предо мною воскрес медведь со своей звериной мощью, с оскаленной пастью, с зеленовато-холодным взглядом. Снова я переживаю острые минуты встречи и уже не могу сосредоточиться над дневником. Подкладываю в костер дров и ложусь спать.

Едва заалел восток, Пресников уже мял лыжами снег, направляясь с тяжелой котомкой к Лебедеву. Мы с Василием Николаевичем поднялись к убитому зверю. Охоту решили прекратить, очень далеко таскать отсюда в лагерь мясо, а на оленях не пройти, уже наступила распутица.

Мы еще не дошли до места, как увидели на снегу следы косолапого. Как оказалось, ночью к нашей добыче подходил небольшой медведь, и собакам, видимо, стоило многих усилий не допустить его до мяса и отогнать прочь. Увидев нас, Бойка обрадовалась, у Кучума вид мрачный, он даже не поднялся с лежанки. У него на загривке кровавая рана, затянутая с краев слипшейся шерстью.

– Не каешься, когда-нибудь попадешься, он тебя проучит, – упрекнул его Василий Николаевич, а в голосе – нескрытая гордость за кобеля.

Не задерживаясь, мы заполнили мясом рюкзаки и отправились в обратный путь. Все больше теплеет, природа торжественно встречает весну. Она идет в шорохе тающего снега, в шелесте хвои, в полете птиц, в звериной поступи, и с каждым ее шагом задорнее звенят ручьи.

К вечеру мясо было перенесено на табор. Я занялся шкурой. Надо было обезжирить ее и растянуть для просушки. Василий Николаевич взялся отделать череп, предназначенный для коллекции. Бойка и Кучум, примостившись возле костра, спали. Вдруг оба вскочили, словно кто их ткнул шилом, и замерли в минутной нерешительности. Я бросился к карабину. Василий Николаевич хотел поймать собак, да не успел, они уже неслись вверх по распадку через рытвины, стланики, прыгая по размякшему снегу. Нам ничего не оставалось, как только ждать. А собаки, миновав распадок, уже взбирались на верх отрога.

– Кто мог быть там? – подумал я вслух. – Дух из-за горы сюда не нанесет, да и ветра нет. Странно…

– Это все Бойка выдумывает. Наверное, спросонья не разобралась, бросилась, да и того заманила. Смотри, куда их понесла нелегкая, за сопку! – ворчал Василий Николаевич.

Собаки скрылись за отрогом. Я подбросил в огонь дров, и мы занялись своими делами. Затихал суетливый день. С потемневших вершин спускались вечерние тени. Все тише и тише становилось в лесу.

– Что-то долго собак нет, – говорит Василий Николаевич, бросая тревожный взгляд на их след.

– Зря бегать не будут, пусть потешатся.

– А что, если я поднимусь на седловину и послушаю, может, близко лают?

Набросив на плечи телогрейку, Василий Николаевич покинул стоянку. Слышно было, как он торопливо взбирался по россыпи, как, удаляясь, все слабее и слабее доносился стук камней под его ногами. Но вдруг до меня долетел продолжительный шум. Я вскочил. Василий Николаевич бежал вниз по россыпи. Вот он на минуту задержался, снял шапку, послушал и с еще большей поспешностью сбежал вниз.

– Зверь! – крикнул он не своим голосом.

– Где?

– За горою. Веришь, такой рев там, будто кто шкуру с него сдирает!

– А собаки где?

– Не слышно.

– Наверное, поймали молодого медведя, он и орет.

– Что ты, там не один зверь! Собирайся, пошли! – торопил он меня повелительным голосом, а сам, схватив карабин, стал заталкивать в магазинную коробку патроны.

Надеваю ичиги, ищу затерявшийся нож и на ходу проверяю карабин. Мы быстро пересекаем распадок. Тут уж не до выемок, не до кустов, все кажется ровным, доступным. В такие минуты не знаешь сам, откуда в тебе берется и сила, и ловкость.

Впереди бежит Василий Николаевич, легко бросая с камня на камень пружинистые ноги.

– Может, звери собак поймали? – бросает он на ходу, но вдруг останавливается, поворачивает ко мне лицо с наплывшими на лоб морщинами. – Кажется, я слышал визг…

– Тогда запоздали…

Тревожные мысли гонят нас дальше. Взбираемся по склону отрога. Василий Николаевич дышит тяжело, изо рта валит густой горячий пар, окутывая его озабоченное лицо. У края надува мы задержались. До слуха долетает, словно из подземелья, глухой, неясный звук, напоминающий не то шум водопада, не то песню, понять не можем.

Бежим дальше. Вот мы и наверху.

– Собаки лают в ключе! – вдруг крикнул Василий Николаевич и, подав мне знак следовать за ним, скрывается в стланике.

Я задерживаюсь передохнуть. С соседнего распадка ясно доносится звериный рев, и будто издалека сквозь него просачивается еле уловимый лай собак. Быстрее погоняю Василия Николаевича, и мы спускаемся в распадок. Рев то затихает и переходит в злобное рычание, то с новой силой потрясает горы. Ему вторит по вершинам эхо. Собак не стало слышно. Нас молча обгоняют два ворона. Лес, стланик, россыпи, даже небо – все насторожилось.

Пробегаем небольшую поляну и замедляем ход. Я еще раз проверил карабин: не сбилась ли прицельная рамка. Рядом идет страшная борьба, только кого и с кем, мы не можем разгадать. Вижу, Василий Николаевич приземляется, ползет между кустами стланика. Я следую за ним.

Горит вечерняя заря. Румянятся пологие вершины. Сквозь рев, треск и возню слышимся хриплое дыхание зверя. Подбираемся к толстой валежине. Я просовываю вперед ствол карабина, поднимаю голову. Что-то черное, огромное мелькнуло за ближними кустами низкорослых стлаников. В хаосе звуков слышится злобный лай Кучума и Бойки. Против нас, на высокой сушине, сидят три ворона. Вытягивая голоеы, они с любопытством смотрят вниз. В ветках шныряют крикливые кукши.