Чертово колесо - Гиголашвили Михаил. Страница 26

— Все. Пусть постоит минут десять. Идите отсюда!

Собравшиеся гурьбой вышли из кухни, потоптались по мастерской, но скоро опять потянулись на кухню, как опилки к магниту. В сутолоке кто-то задел тазик ногой, и с него слетела крышка.

— Ну что вы за твари! Как тараканы! — всерьез разозлился Гуга. — Ползут и ползут! Пошли вон! Мы еще ничего не делим — чего вы беспокоитесь?!

— Как запах ацетона пойдет — сразу выбегут, — обнадежил его Борзик.

— Ацетона нету, — вдруг сказал Художник.

— Как это нету? — застыл Гуга, изумленно глядя на Художника. — В чем же варить будем?

— Есть растворитель…

— Какой, за рубль шестьдесят восемь воронежского завода? Номер шестьсот сорок шесть? — спросил всезнающий Борзик.

— Нет, за рубль семьдесят пять, номер шестьсот пятьдесят два, — ответил Художник.

— Что еще за шестьсот пятьдесят второй? Я не слышал про такой! — медленно сказал Гуга. — Может, это совсем другое? Тебе же поручили купить ацетон или растворитель номер шестьсот сорок шесть, даже деньги оставили!

— Нету нигде, — развел руками Художник. — Все хозяйственные магазины обошел… В одном магазине продавец прямо сказал: «Иди отсюда, морфинист, а то милицию позову!» Все уже знают, что растворитель морфинистам нужен… Вот этот, шестьсот пятьдесят два, в Глдани из-под полы достал…

Между тем расторопный Борзик схватил бутылку, сорвал крышку, понюхал содержимое и пробормотал:

— Запах как будто тот же… Рискнем?..

Все молчали.

— Я не буду колоться, — вдруг решил Ладо. — Грязь с пола, растворитель неизвестно какой… Я еще пожить хочу…

— Нужен ты кому! — с неожиданной яростью произнес Бати.

— Тебя не спрашивают, заткнись! — отрезал Ладо. — И вам тоже не советую.

— Что же, в ломке умирать? — поинтересовалась Анка.

— Кокнар просеять через сито, а растворитель достать. Говорят, в Каспи [20] был… — ответил Ладо, сам мало веря в свои слова.

— В Каспи? Может, прямо в Воронеж, на завод съездить? — с издевкой отозвался Бати, а Борзик, буркнув:

— Вы с ума сошли? Кокнар уже в аммиаке лежит! — открыл крышку и вылил всю бутылку растворителя на кокнар, потом зажег конфорку и поставил тазик на плиту, а Гуга сказал:

— Теперь все в сторону! Не курить, не ходить! Сами знаете, взрывается, как бомба!

— Да уж, это известно, — боязливо проворчал Тугуши и поспешно отошел от опасного места. Он зимой чуть не сгорел от подобного взрыва: вместе с одним профсоюзным работником, таким же неумехой, они варили кокнар где-то в кабинете, в раковине, на газетах, и ацетон, нагревшись, рванул так, что было слышно в кабинете начальника. Профсоюзный деятель схватил тазик, пламя выплеснулось на ковер, который успели потушить дубленкой и портьерами.

— Уменьши огонь! — посоветовал Борзику Гуга, садясь на корточки и заглядывая под тазик. — Неизвестно, как этот шестьсот пятьдесят второй взрывается… И кастрюльную крышку держи наготове — если вспыхнет, сразу накрывай!.. Без воздуха погаснет!

— Не учи ученого… — ответил Борзик, стоя наготове с крышкой и тряпкой, как римский гладиатор — со щитом и сетью.

Постепенно едкий, разъедающий запах кипящего растворителя заполнил мастерскую. Все приникли к окнам, но запах мощно ломился из кухни, заполняя подвал, выползая наружу, во двор, пугая кошек и детей. Все стали корчиться, сдерживая рыготу и икоту. А Художник, глядя в потолок, сотый раз панически прикидывал в уме, проникает этот душераздирающий запах к соседям или нет. Все будто остолбенели от этой химической вони, и только Борзик, нечувствительный ни к чему, бдительно сторожил тазик, изредка помешивая в нем ложкой и ругая власть за то, что она превратила наркоманов в кухарок:

— Тазики, ложки, кастрюльки, полотенца, тряпки! Курицы ощипанной не хватает, чахохбили сделать! Готовьте полотенце, скоро отжимать будем!

Художник извлек из шкафа полотенце, покрытое коричневыми пятнами.

— Это что за менструация?.. — возмутился Гуга. — Вы правда чокнулись?

— Пятна от прошлых выжиманий, другого нету, — виновато ответил Художник, на котором лежала обязанность обеспечивать инвентарем варку и ширку.

— Полная антисанитария. Как мы все только СПИДом не заболели! — подвел черту Гуга. — Вычистите хоть тазик, куда отжимать сейчас будем! Анка, вспомни, что ты тоже когда-то была женщиной, вымой тазик по-человечески! Что за типы, за три часа не могли посуду привести в порядок!

— Заранее нельзя, плохая примета, — пояснил Тугуши.

— Заранее нельзя, а потом никогда времени не хватает, знакомая история, — проворчал Ладо, усаживаясь на край дивана рядом с недвижно лежащим Черным Гогией.

Через некоторое время Борзик позвал от плиты:

— Идите кто-нибудь, помогите отжимать!

Натянув над пустым тазом полотенце, вывалили на ткань дымящуюся массу кокнара, скрутили в горячий ком и долго, тщательно отжимали его, обжигаясь и матерясь. Потом разворачивали, ворошили, вновь скручивали, мяли и давили. Тазик наполнился зеленоватой жидкостью.

— Хороший цвет, темный! — оценили все, по очереди заглянув в тазик, который опять водрузили на плиту, а отжатый кокнар Художник высыпал из полотенца на газету и уволок куда-то за шкафчик.

— Вот крыса, утащил свой вторяк! — заметил Бати.

— Я просто сушу его. Сами и прибежите ломку снять, — подал Художник голос из-за шкафчика.

— Дожили, — произнес Гуга. — Я раньше, кроме чистого морфина, ничего не делал, а сейчас… Вторяки, третьяки! — Он махнул рукой с неподдельным отвращением.

— Размечтались! — усмехнулся Бати. — Сейчас чистый морфий только прокуроры и министры делают.

— И врачи, — вставила Анка.

— И врачи, если сумеют у больных украсть, — согласился Бати. — А для нас даже опиума нету — только это сено и осталось. Делаешь — и не знаешь: жив останешься или подохнешь! Хотя бы опиум по талонам выдавали, как масло! Довели страну до полной нищеты с этой перестройкой!

Теперь, когда варка приближалась к концу, все стали считать, сколько чьих денег было, кому сколько полагается и до скольких кубов надо вываривать раствор.

Тем временем Борзик налил в тазик немного воды, которая странным образом разделила варево на темную грязь и коричневый чистый раствор. Грязь, точно жир в супе, пятнами плавала на поверхности. Ее надо было удалить.

И Гуга, и Борзик действовали с артистической точностью: тазики, бутылки, пузырьки и ложки прямо летали у них в руках, движения были выверенными и точными, словно у дирижеров. Все невольно любовались ими.

— Варщик опиума — хорошая профессия. Открывай кооперацию! — посоветовал Бати, глядя, как Гуга мастерски фильтрует раствор через специальную воронку, которую он всегда носил с собой и никому не доверял.

Самопальный героин получился теперь без примесей — светло-коричневый, прозрачный.

— Ну, это старый волк! — сказала Анка, указывая на Гугу. — Всю жизнь с кайфом возится, а вот молодой где так надрочился?

— Опий варщика боится! — спел польщенный Борзик.

Настроение у всех поднималось. Пока Борзик высушивал раствор, предварительно влив в него немного ангидрида (омерзительно-острый запах которого выдавил у всех слезы и проклятия), Художник выволок из шкафчика железную коробку со шприцами: один треснут, на втором поршень разболтан, а третий — громадный, конский, кубов на двадцать.

— Господи, иглы какие тупые! — воскликнул Тугуши, заранее беспокоясь за свои тоненькие вены. — Прямо топоры!

И вот раствор готов. Борзик вынес тазик со светло-лимонной жидкостью и осторожно поставил его на стол.

— Чистый героин! — умиленно восхитилась Анка, с вожделением глядя на лекарство.

— Так, теперь не мешайте, — Гуга через ватный тампон стал вытягивать жидкость из тазика и переливать ее в пузатый стаканчик, внимательно считая: — Четыре… шесть… восемь… десять… двенадцать… Тут около двадцати пяти кубов. Сколько нас всего? Я — раз, Борзик — два. Гогия — три. Бати — четыре. Тугуши — пять. Анка — шесть. Художник — семь…