Сроку давности не подлежит - Кузьмин Сергей Трофимович. Страница 28

В этой связи мне вспоминается 1943 год. Это было что-нибудь в феврале — марте. Наша часть стояла тогда в лесах Смоленской области, близ села Посконь.

Смоленскую землю жестоко истерзала война. Людского горя мы видели вокруг много. Однако, когда я прочел в одном из февральских номеров газеты «Правда» о зверствах фашистов в Ростовской области, не верилось, что все это совершает человек против человека. Нет, человек этого не может сделать. Для этого надо быть зверем, причем зверем жестоким и кровожадным.

Я помню, какое впечатление произвело это сообщение на бойцов нашей части. Люди рвались в бой, только в бой, за освобождение Родины, за спасение советских людей.

Помню, как командир части Гапоненко, мои однополчане Ушаков, Назаров, Чувахин, Саша Кириченко и другие стали с горечью делиться своими опасениями за судьбу родных и близких. У Гапоненко семья осталась в Киеве, у Чувахина — в Сталинграде, у Ушакова — под Тулой, у Саши — в Ставрополе. Известий от семей не поступало, но все же в каждом из них жила надежда, что, может быть, их родных и близких обошла стороной страшная участь.

И вот уже позже, когда стал работать в Чрезвычайной государственной комиссии и мои коллеги, расследовавшие преступления нацистов в Киеве, Ставрополе, Сталинграде и других городах и республиках, привозили документы, показания свидетелей и массу фотографий, обличающих фашистов в их изуверстве, я в полном объеме представил, как бы зримо ощутил масштабность этих преступлений, их массовость, продуманность, преднамеренность и устрашающий характер, рассчитанный на запугивание и закабаление советских людей. Но враг и на этот раз просчитался. Ужасы фашистского ада вызвали у советских людей не страх, не покорность, а несокрушимое стремление разгромить и уничтожить фашизм. Помню, какое сильное впечатление произвело на нас, присутствовавших на заседаниях Международного военного трибунала в Нюрнберге, оглашение на процессе документов о Житомирском лагере истребления, где находились советские военнопленные. Под рождество 1942 года группу военнопленных-инвалидов (все они были лишены одной или двух рук) вывезли за пределы лагеря и начали расстреливать. Неожиданно оставшиеся в живых набросились на охрану, убили двоих эсэсовцев, захватили оружие и разбежались. Некоторые из них присоединились к партизанам и вплоть до освобождения Житомирщины сражались с фашистами. Таких актов героического сопротивления заключенных история гитлеровских лагерей смерти зафиксировала много. Они были практически в каждом лагере. Фашисты, конечно, замалчивали их. Но мы в процессе расследования узнавали о мужестве обреченных людей либо по косвенным упоминаниям в документах, либо по словам немногих оставшихся в живых свидетелей. Советские люди и в фашистской неволе жили мыслью только об одном: о грядущем разгроме фашизма, о приближающемся часе расплаты с палачами за все, что они совершили против человечества. И одержанная нашим народом великая победа стала лучшим памятником тем 20 миллионам, которые отдали свою жизнь за свободу и независимость Советской Родины.

Лагерь уничтожения в Майданеке

И вот наша армия-освободительница, громя и преследуя врага, вышла за пределы своей страны и начала вместе с Войском Польским освобождение братской, исстрадавшейся Польши. Для гитлеровцев эта страна особая. Во-первых, с нападения на нее началась вторая мировая война. Во-вторых, через Польшу лежал самый прямой и самый короткий путь на Берлин. А фашисты чувствовали, что Советская Армия не остановится в своем победоносном наступлении, пока не покончит с гитлеризмом в его собственном логове. Наконец, поляки — один из самых ненавистных германским фашистам народов. В процессе своей экспансии на Восток германские феодалы, а затем и капиталисты аннексировали самые плодородные, самые богатые, самые лучшие земли своего исторического соседа и в сентябре 1939 года проглотили Польшу целиком, лишив ее даже видимости государственности. В отличие от предшествующих веков, когда германские захватчики занимались онемечиванием поляков, Гитлер поставил задачу уничтожить не только Польское государство, но и польский народ. Речь шла о физическом истреблении его лучшей, наиболее активной части.

Для расследования фашистских злодеяний на польской земле Польский комитет национального освобождения — первое народное правительство Польши — создал специальную комиссию, которая тесно сотрудничала с советской Чрезвычайной государственной комиссией.

Одним из первых совместных расследований, осуществленных польской и советской сторонами в освобожденных районах Польши, было выяснение сущности злодеяний, совершенных гитлеровцами в ныне известном всему миру лагере уничтожения людей близ Майданека (недалеко от Люблина).

Польско-советская комиссия установила, что гитлеровцы создали на территории Польши разветвленную сеть концентрационных лагерей: в Люблине, Демблине, Холме, Собибуре, Бяла-Подляске, Треблинке и в других местах.

В эти лагеря они свозили для уничтожения сотни тысяч людей из Франции, Бельгии, Голландии, Италии, Чехословакии, Югославии, Греции, Дании, Норвегии, СССР, Польши и других стран.

Концентрационный лагерь Майданек, расположенный в двух километрах от Люблина, нацисты назвали «Фернихтугнслагер» — «лагерь уничтожения».

Строительство лагеря гитлеровское правительство начало в 1940 году. Первоначально это был лагерь военнопленных, а с февраля 1943 года существовал уже как концентрационный лагерь, куда свозили и мирное население.

Лагерь включал в себя, не считая построек для складов, мастерских, охраны и т. д., 144 барака. Каждый барак вмещал до 300 человек. Располагались они на полях, разделенных между собой целой системой проволочных ограждений под током высокого напряжения, с караульными вышками, с пулеметами и 200 служебными собаками (овчарками). Одновременно в лагере находилось до 45 тысяч узников.

Лагерь был преднамеренно и продуманно оборудован для массового уничтожения людей. Фашисты соорудили на его территории несколько камер, приспособленных для умерщвления людей газами: синильной кислотой («Циклон») или окисью углерода. Одновременно в камерах умерщвлялись около 2 тысяч человек. Для сжигания трупов гитлеровцы в начале 1942 года построили две печи, а к осени 1943 года — еще новый крематорий с пятью печами. Для того чтобы в печь вмещалось больше трупов, палачи расчленяли их — отрубали конечности. Газовые камеры и крематории работали круглосуточно.

По рассказам моего коллеги Д. И. Кудрявцева, расследовавшего злодеяния фашистов, к моменту приезда туда комиссии лагерь представлял страшное зрелище.

Открытые жерла печей крематориев смотрели на мир своими черными глазницами. Рядом валялись черные, просмоленные разные приспособления для вталкивания в эти жерла трупов и недогоревшие человеческие кости. А дальше на огромной территории лагеря, заросшей пожелтевшим бурьяном и горькой полынью, — невысокие холмики из человеческих костей и черепов, уложенных в костры для сжигания. Тут же кучи компоста из навоза, пепла от сожженных трупов и мелких человеческих костей, — это удобрение для полей и лагерных огородов. Комиссия обнаружила 1350 кубометров этого компоста на территории лагеря.

— На все это, — продолжал Дмитрий Иванович, — без горечи и гнева нельзя было смотреть. Равнодушным никто не оставался. Когда мы проводили расследование, лагерь посещали многие жители Люблина, деревень Десента и Кремнец и других близлежащих сел. Они смотрели на это чудовищное кладбище — обличитель фашистских зверств — со слезами. Мужчины и те плакали.

Режим лагеря оправдывал его название — лагерь смерти. Заключенные влачили голодное существование. Один раз в день кофе из жженой брюквы, два раза суп из травы и от 180 до 270 граммов хлеба, наполовину с древесными опилками или каштановой мукой — обычный рацион заключенного. За малейшую «провинность» лишали и этой скудной пищи на несколько дней, что, по существу, означало голодную смерть.