36 рассказов - Арчер Джеффри. Страница 125
— Хм, — сказал он наконец, сделав глоток. — Признаюсь, непростая задача.
Он снова принюхался, чтобы проверить свои ощущения. Затем окинул нас взглядом и с удовлетворенным видом улыбнулся. Гамильтон внимательно смотрел на него, чуть приоткрыв рот, но не произнося ни звука.
Баркер сделал еще один маленький глоток.
— Монтань Тет де Кювей 1985 года, — объявил он с уверенностью знатока. — Розлив Луи Латура.
Мы все посмотрели на Гамильтона, сидевшего с видом хмурым и недовольным.
— Верно, — сказал он. — В самом деле, розлив Латура. Только это все равно что сказать: кетчуп розлива Хайнца. А насчет года вы ошибаетесь, уверяю вас. Потому что мой отец умер в 1984 году.
Гамильтон оглянулся и бросил взгляд на дворецкого, как бы в ожидании поддержки. Выражение лица Адамса оставалось непроницаемым. Баркер перевернул карточку и прочел написанное: «Шевалье-Монтраше ле Демуазель 1983 года». И в изумлении уставился на карточку, явно не веря своим глазам.
— Вес не взят. Осталось три попытки, — провозгласил Гамильтон, демонстративно не обращая внимания на реакцию Баркера.
Лакеи собрали посуду после рыбного блюда и подали слегка приваренных куропаток. Пока сервировали гарнир и соус, Баркер не сказал ни слова. Он не отрываясь смотрел на стоящие перед ним две бутылки и графин и, казалось, не слышал, как хозяин дома называл Генри имена гостей, собирающихся приехать на следующей неделе на первую охоту сезона. Список гостей в целом соответствовал предложенному Гамильтоном составу идеального кабинета министров.
Баркер отщипнул пару кусочков куропатки, ожидая, когда Адамс наполнит наши бокалы. Потерпев неудачу в первом испытании, он почти не притронулся к рыбе и только мелкими глотками пил воду.
— Мы с Адамсом потратили почти все утро, выбирая вина для нашего маленького пари, — сказал Гамильтон. И добавил, не пытаясь скрыть своего торжества: — Будем надеяться, в этот раз вам повезет больше.
Баркер снова взболтал вино круговым движением. На этот раз вся процедура заняла у него больше времени. Он несколько раз вдохнул аромат вина, прежде чем поднести бокал к губам и сделать первый маленький глоток.
Его лицо озарилось улыбкой немедленного узнавания, и он сказал не колеблясь:
— Шато Ля Рувьер 1978 года.
— На этот раз год вы назвали правильно, но недооценили вино.
Баркер тотчас же перевернул карточку и с выражением недоверия прочел: «Шато Лафит 1978 года». Даже мне известен был этот кларет, один из лучших в своем роде. Баркер погрузился в глубокое молчание и стал отщипывать кусочек за кусочком от куропатки. Гамильтон наслаждался вином и, в еще большей степени, результатом первых двух таймов. «Сто фунтов в мою пользу и ничего президенту Общества любителей вина», — счел он нужным напомнить нам. Мы с Генри, смущенные, пытались хоть как-то поддержать разговор, пока не сервировали третье блюдо — лимонное суфле с добавкой лайма, весьма далекое от шедевров Сьюзен как по виду, так и по тонкости вкуса.
— Ну как, продолжим? — спросил Гамильтон уверенным тоном. — Переходим к третьему испытанию?
Адамс взял графин и стал наполнять наши бокалы. Я удивился, увидев, что, наливая Баркеру, он пролил немного вина.
— Неуклюжий болван! — рявкнул Гамильтон.
— Примите мои извинения, сэр, — сказал Адамс. Он стер салфеткой несколько винных капель со столешницы, глядя при этом на Баркера с выражением отчаяния — явно не по поводу пролитого. И пошел дальше вокруг стола, не произнося ни звука.
Снова Баркер совершил свой ритуал: взболтал вино, вдохнул аромат, сделал глоток. В третий раз ритуал длился еще дольше, и все это время Гамильтон нетерпеливо барабанил своими толстыми короткими пальцами по дубовой столешнице.
— Это сотерн… — начал Баркер.
— Любой дурак скажет вам это, — перебил Гамильтон. — Я хочу знать год и производителя.
Чуть поколебавшись, Баркер сказал ровным голосом:
— Шато Гиро 1976 года.
— Ну что ж, в постоянстве вам не откажешь, — заметил Гамильтон. — Очередной раз неверно.
Баркер схватил карточку и в полном недоумении прочел: «Шато д'Икем 1980 года».
Это вино мне никогда не доводилось пробовать, хотя название я и встречал — оно обычно завершает карту вин в самых дорогих ресторанах. Невозможно было понять, как Баркер мог ошибиться и не узнать этот шедевр виноделия.
Баркер резко повернулся к Гамильтону, явно желая возразить, и тут он — одновременно со мной — увидел, как внушительного вида почти двухметровый Адамс, стоя за стулом своего хозяина, буквально трясется от страха. Я подумал: если бы Гамильтон вышел на минуту, можно было бы спросить дворецкого о причине его испуга, но владелец Сефтон Холла, находясь в пылу охотничьего азарта, явно ни на секунду не собирался вставать из-за стола.
Баркер пристально посмотрел на дворецкого и, осознав, в каком состоянии тот находится, отвел взгляд; более он не участвовал в разговоре, пока, минут через двадцать, не настало время портвейна.
— Последний шанс, — сказал Гамильтон, — и возможность избежать полного разгрома.
Была подана сырная тарелка, и каждый из нас выбрал себе по вкусу; я сохранил верность чеддеру, хотя — и я мог бы заверить в этом Гамильтона — его чеддер точно был не из Сомерсета. Я бросил взгляд на Адамса — тот был бледнее своей туго накрахмаленной сорочки и, казалось, вот-вот упадет в обморок. Но все обошлось, дворецкий разлил портвейн и вернулся на свое место, за хозяйским стулом. Гамильтон, похоже, просто не заметил ничего необычного.
Баркер сделал несколько глотков портвейна, на этот раз безо всяких ритуальных действий.
— Тейлор, — сказал он.
— Согласен, — отозвался Гамильтон. — Но поскольку во всем мире существуют лишь три пристойных поставщика портвейна, главный вопрос здесь — это год, и вы, мистер Баркер, как человек, занимающий столь высокий пост президента Общества любителей вина, должны это знать не хуже моего.
Фредди кивнул в знак согласия и твердо сказал: «Тысяча девятьсот семьдесят пятый», а затем быстрым движением перевернул карточку.
Я тоже смог прочесть, пусть и вверх ногами: «Тейлор 1927 года».
Баркер, как и в предыдущий раз, резко повернулся к нашему хозяину, который буквально трясся от хохота. Дворецкий впился в Баркера затравленным взглядом. Баркер, после секундного колебания, достал из внутреннего кармана чековую книжку и заполнил чек на имя Сефтона Гамильтона и на сумму 200 фунтов стерлингов. Поставил свою подпись и без единого слова передал чек хозяину дома.
— Но это всего лишь половина дела, — напомнил Гамильтон, наслаждаясь каждым мгновением своего триумфа.
Баркер встал и после неловкой паузы произнес:
— Я — пустозвон.
— Именно так, сэр, — подтвердил Гамильтон.
По прошествии трех, самых неприятных, пожалуй, часов в моей жизни, мы покинули дом Гамильтона. Мы с Генри молчали, чувствуя, что следует предоставить возможность Баркеру первым отреагировать на ситуацию.
— Боюсь, джентльмены, — нарушил он, наконец, молчание, — что я не смогу составить вам компанию в течение нескольких ближайших часов. С вашего позволения, я немного прогуляюсь. Мы встретимся в «Гербе Гамильтона» около половины восьмого. Стол накроют к восьми.
Он попросил Генри остановиться, вылез из машины и пошел по узкой сельской тропинке. Мы не тронулись с места, пока Баркер не скрылся из виду.
Несомненно, я сочувствовал Баркеру, хотя все произошедшее и привело меня в замешательство. Как мог президент Общества любителей вина допустить столько грубых ошибок? Ведь мне, например, достаточно прочесть одну страницу Диккенса, чтобы понять, что это не Грэм Грин.
Подобно доктору Ватсону, я терялся в догадках.
Мы сидели у камина в баре «Герба Гамильтона», где Баркер и нашел нас около половины восьмого. Прогулка явно пошла ему на пользу, и он пребывал в хорошем расположении духа. Разговор зашел о пустяках, и никто ни словом не упомянул о случившемся.