Сын теней - Марильер Джульет. Страница 3

— Он ее любит, — ответила я. — Все просто. И, кстати, есть кое-что еще. Мама ничего об этом не рассказывает, но ко всей этой истории приложил руку Дивный Народ. И еще приложит.

Наконец-то Ниав обратила на меня внимание. Ее прекрасные голубые глаза обвиняюще сощурились:

— Теперь ты говоришь точно как она. Собираешься рассказать мне поучительную сказочку?

— Вовсе нет, — ответила я. — У тебя сейчас не то настроение. Я просто хочу сказать, что ты, я и Шон — не такие, как все. Наши родители встретились и поженились благодаря Дивному Народу. Благодаря ему мы появились на свет. Возможно, следующая часть истории — наша.

Ниав села рядом, поежилась и начала разглаживать юбку на коленях.

— Мы ни ирландцы, ни бритты, но одновременно и те, и другие, — медленно проговорила она. — Ты думаешь, один из нас может быть тем ребенком, о котором говорится в предсказании? Тем самым, кто вернет острова нашему народу?

— Так говорят…

На самом деле, об этом говорили постоянно, особенно теперь, когда Шон почти вырос и постепенно становится все больше похож на великого воина и вождя — как его дядя Лайам. Да и люди давно жаждут действовать. Война за острова вспыхнула задолго до рождения нашей матери, бритты уже много лет назад отобрали у нас это священное место. А сейчас народный гнев необычайно силен, ведь мы как никогда близки к тому, чтобы отвоевать то, что принадлежит нам по праву. Когда нам с Шоном еще не было и шести, дядя Лайам и два других его брата, при поддержке Шеймуса Рыжебородого отправились в поход, прямо в сердце спорных земель. Они подошли близко к цели, безумно близко. Они ступили на берег Малого острова и устроили себе там тайное убежище. Они видели, как огромные птицы парят и кружат над Иглой — голым пиком, вылизанным ледяными ветрами и океанскими волнами. Они совершили яростное нападение с моря на лагерь бриттов на Большом острове, но были разбиты. В той битве пали два брата моей матери. Кормак был сражен ударом меча прямо в сердце и умер у Лайама на руках. А Диармид бился как одержимый, пытаясь отомстить за смерть брата, и попал к бриттам в плен. Люди Лайама потом нашли его тело на мелководье. Тогда они вынуждены были отступить на своем маленьком суденышке, измотанные, побежденные и подавленные. Бритты бросили Диармида в море, сперва всласть поиздевавшись над ним. Когда тело привезли домой, моей матери его так и не показали.

Те бритты принадлежали к народу моего отца. Но Ибудан не участвует в этой войне. Однажды он поклялся, что не поднимет оружия против людей своей крови и сдержал слово. А вот Шон — совсем другое дело. Мой дядя Лайам так и не женился, и мама говорит, что уже не женится. Когда-то он любил одну девушку. Но на него пало заклятие. Три года — долгий срок, когда тебе всего шестнадцать. Вернувшись наконец в человеческое обличье, он обнаружил, что его любимая уже замужем и родила сына. Она думала, что Лайам мертв, и поступила, как велел отец… В общем, дядя Лайам так и не женился. Да ему и не нужен был собственный сын, ведь он любил племянника, как настоящий отец, и, сам того не ведая, вырастил его по своему образу и подобию. Мы с Шоном близнецы, он старше меня на каких-то несколько минут. Но в шестнадцать лет он был уже на целую голову выше меня, почти взрослый мужчина, широкоплечий, с сильным и гибким телом. Лайам сделал все, чтобы он стал мастером в военном искусстве. А еще Шон научился планировать военные походы, выносить беспристрастные решения в спорных вопросах, угадывать, о чем думают союзники и враги. Иногда Лайам критиковал племянника за юношеское нетерпение. И все же Шон был прирожденным вождем, в этом никто не сомневался.

Что до отца, то он только улыбался и позволял им поступать, как заблагорассудится. Он признавал важность наследства, которое Шону предстояло получить. Но он не отступился от сына. Они часто бродили вдвоем или отправлялись объезжать поля, коровники и амбары. Ибудан учил сына заботиться о людях и земле, а не только защищать все это. Они часто и подолгу беседовали, и они уважали друг друга. Только вот иногда я ловила взгляд мамы — на Ниав, на Шоне и на себе, и понимала, что ее гложет. Рано или поздно Дивный Народ решит, что настало время снова вмешаться в наши жизни, взять неоконченную ткань судьбы и вышить на ней новый узор. Кого они изберут? Неужели один из нас — действительно то самое дитя из предсказания, способное помирить нас с бриттами из Нортвуда или отвоевать обратно острова с их священными деревьями и таинственными пещерами? Мне казалось, что вряд ли это буду я. Если вы хоть немного знаете о Дивном Народе, вам известно, что они обожают окольные пути и незаметные движения. Их выбор никогда не очевиден. И, кстати, как насчет другой части предсказания, которую люди, похоже, просто позабыли? Разве там ничего не говорится о том, что избранный будет носить знак ворона? Никто толком не знает, что это значит, но в любом случае, ни к кому из нас это не подходит. И, к тому же, мало ли вокруг происходит случайных связей между бродягами-бриттами и ирландками! Вряд ли мы — единственные дети, в которых течет кровь обоих народов. Повторяя себе все это, я снова и снова видела глаза матери, зеленые, тоскующие, задумчивые, и вздрагивала от непонятного предчувствия. Я кожей чувствовала, пришло время перемен.

В ту весну к нам приехали гости. Здесь, в сердце векового леса, старые традиции были еще сильны, хотя сообщества мужчин и женщин с христианскими крестами — бесстыдным символом новой веры — все шире расселялись по нашей земле. Время от времени из-за моря приезжали путники и рассказывали о том, какое зло причиняется там людям, осмеливающимся держаться старых традиций. Они подвергаются суровым наказаниям, иногда даже смерти за подношения каким-нибудь богам урожая, за простенькое заклинание для привлечения удачи или за использование приворотного зелья. Там всех друидов давно изгнали, или убили. У новой веры — огромная сила. И как может быть иначе? Ведь за ней стоят толстые кошельки и острые копья!

Но у нас в Семиводье, в нашей части Ирландии, пока все было иначе. Святые отцы, если и забредали к нам, вели себя тихо, разум их был открыт для споров и слушали они не меньше, чем говорили. У них можно было научиться читать по-латыни и на ирландском, или красиво писать, или смешивать краски и выводить сложные узоры на тонком пергаменте. А у сестер-монахинь девочку могли научить искусству врачевания, или ангельскому пению. В их домах находилось место для сирых и убогих. В глубине души все они были славными людьми. Но никто из наших не хотел к ним присоединяться.

Когда умер мой дедушка, и Лайам стал лордом Семиводья, со всеми обязанностями, которые налагал этот титул, множество нитей было сплетено вместе, дабы упрочить ткань нашего дома. Лайам заключил союзы с соседями, создал мощный гарнизон, стал для людей лидером, которого им так не хватало. Мой отец сделал так, что наши фермы процветали, а поля родили лучше, чем когда-либо. Он сажал дубы там, где когда-то была неплодородная земля. И он вселил надежду в сердца наших отчаявшихся людей. А моя мать являла собой пример того, что можно достичь верой и упорством, живым напоминанием об ином, невидимом мире. Благодаря ей все ежедневно вспоминали о том, кто мы и откуда произошли.

Кроме Лайама, у мамы был брат по имени Конор. Вообще-то, история гласит, что братьев было шестеро. Лайам, о котором я уже говорила, и двое ближайших к нему по возрасту — те, что погибли в первой же битве за острова. Самый младший из шестерых, Падриак, стал путешественником и редко бывал дома. Конор был четвертым по старшинству. И он стал друидом. Даже сейчас, когда огонь старой веры повсюду бледнеет, мы видим его свет. В наших лесах он до сих пор горит ярко-ярко. Похоже, что каждый праздник, каждая смена времени года, сопровождаемая песнями и обрядами, возвращает крошечный кусочек единства, почти утраченный нашим народом. Каждый раз мы на шажок подходим к готовности снова потребовать то, что много поколений назад украли у нас бритты. Острова… сердце нашей религии, колыбель нашей веры. Пророчество там, или не пророчество, но люди начали верить, что Лайам отвоюет острова обратно. А если не он, так Шон, который станет лордом Семиводья после дяди. Этот день приближается. Люди особенно остро осознавали это, когда друиды приходили к нам из леса отметить смену времени года.