Хотел ли Гитлер войны: к истокам спора о Сионе - Рид Дуглас. Страница 3

И вот, находясь в таком неудовлетворительном состоянии, я отправился в поездки по Англии. Свои впечатления я опишу в другой книжке. Патриоту, радеющему за свою землю, они не прибавили смелости; напротив, его опасения лишь усилились, так что по окончании войны, в случае если эта политика будет продолжена, вы увидите, что они были совсем небеспочвенны. В этих поездках я увидел много интересного, побывал в незнакомых и странных местах, в одном из которых, кстати, самом странном, я и принял решение написать книгу об Отто Штрассере.

Итак, настроившись на новый лад, я двигался вдоль пустынного побережья и вдруг наткнулся на голдсмитовскую «покинутую деревню» ^{3}, загадочное, полное тайн место, скрывающееся за утесом. Оно появилось передо мной словно из ниоткуда.

Разрушенная гостиничка; дома без стен и крыш; пустынные, усыпанные дранкой улицы; случайный цветок, выглянувший из развалин, словно желающий показать, что когда-то здесь был сад; куски старых обоев; ржавые каминные решетки, за которыми когда-то горел огонь, согревая усталых рыбаков; пара цыплят, клюющих какой-то сор; одинокая взлохмаченная женщина с одним здоровым глазом и единственным зубом во рту. Она стояла, прислонившись к стене и смотрела, как я иду по улице. Это было самое жуткое место, в котором я когда-либо бывал. Я шел по дранке, и из-под моих ног вылетали резкие, неприятные звуки. И хотя солнце еще стояло высоко в небе, ощущение было не из приятных.

Я увидел, что женщине просто не терпится поговорить со мной, и поздоровался. Она ответила: «Добрый день, господин», после чего поведала мне простую историю. Когда-то здесь была вполне зажиточная рыбацкая деревня. Но как-то ночью сюда нахлынула волна, да такая, какой никто никогда не видывал, и разрушила деревню. Никто, правда, не погиб, однако все рыбаки предпочли переселиться в дома, которые построило правительство в более безопасном месте, примерно милей выше от этого утеса, отсюда его не видно. Так что все уехали, все — кроме нее.

Она же предпочла (почему, об этом я так и не узнал) отстроить свой дом на прежнем месте, и вот уже много лет она живет здесь, одна-одинешенька в единственном целом доме посреди разрушенной деревушки. Здесь был хороший пляж, поэтому летом у нее жили какие-то постояльцы; порой к ней заезжали любопытствующие автомобилисты, которым она подносила чашку чая. Но сейчас все прекратилось — власти считают, что ведущая сюда с вершины холма дорога слишком опасна, а потому перекрыли ее шлагбаумом. Так что всякие путешественники останавливаются уже на холме и не спускаются вниз, в разрушенную деревню. А теперь еще война и никаких тебе отдыхающих. Да еще эта светомаскировка…

Светомаскировка! Только ее окно светилось посреди этих руин, отбрасывая отблески на волны, плескавшиеся чуть ли не у крыльца. Через это окно ей был виден свет от большого маяка, что стоял на мысу в миле отсюда. Он и теперь, во время войны, как и в часы мира, обходил дозором окрестности, представляя на всеобщее обозрение и шхуны британских рыбаков, и подлодки немцев. «Я тут, я тут, я тут», казалось, говорила крыша ее дома, попадая под его слепящий луч.

Свет был ее другом. Но теперь по ночам она могла его и не увидеть. И хотя в ее доме уже не было никаких гостей, да и зима приближалась, так что сюда почти никто не забредал, тем не менее, человек, ответственный за светомаскировку, приходил к ней сверху и приказывал тушить огни. Как же смеялся Большой Огонь, когда исчез его товарищ, Маленький Огонек, который он видел столько лет! И вот теперь она сидела одна-одинешенька в своей маленькой комнате, в единственном целом доме посреди разрушенной деревушки, посреди этих кирпично-цементных призраков, и затемняла свое маленькое окно. Ее комната не была защищена от газов, она ничего не понимала в этом. Но как же она ненавидела светомаскировку!

— А вы берете постояльцев в это время года? — спросил я ее после того, как она закончила свой рассказ.

— Да, господин, — с удивлением в голосе ответила она.

— Знаете… у меня есть пара свободных дней, так что я останусь у вас, — сказал я. — Мне просто надо кое-что обдумать.

Это было очень странное место. «Что ж, была не была», — подумал я, оглядываясь по сторонам. В комнате было сыро, как в колодце, она была невелика — в ширину словно входные двери в храм. Впрочем, я бывал и в худших, хотя и не в таких странных местах.

Очень хорошее место для размышлений. Я думал о войне, о том, что будет после нее, стоя на волнорезе, и, помешивая носком ботинка дранку, глядел на чаек. Ночью мы беседовали и как!

Мы сошлись на том, что рыбаки были правы, что Большая Волна пришла из-за того, что власти графства выбирали слишком много песка с побережья (разве мы не говорили, что к добру это не приведет?). Мы говорили о немке-поварихе, работавшей в гостинице, что наверху — она уступила мольбам всех знавших ее: люди просили ее не уезжать из-за войны. Мы сошлись на том, что, принимая во внимание все обстоятельства, мы бы на ее месте, скорее всего, уехали бы домой, как бы нас ни уговаривали. А уж что мы говорили о светомаскировке! Старуху как прорвало, она болтала без умолку. Ей это нравилось.

Я тоже был не против, но в конце концов сказал:

— Теперь я пойду. Я собираюсь написать книгу об Англии и Германии, о Геринге и Отто Штрассере, о том, как закончится эта война и что будет после нее. Быть может, я снова появлюсь у вас ближе к Рождеству. А пока — прощайте.

— Эх, жаль, что вы уходите, господин, — сказала она. — С вами было хорошо. А вы собираетесь написать книгу? Вот прямо вот так?

— Ну да, — ответил я. — Я раб привычки. Кто-то может взять книгу, кто-то — обойтись без нее. Я не таков. Я как алкоголик — каждый последующий бокал уж точно будет последним! Я всегда готов провернуть какую-нибудь Treppenwitze ^{4}.

— А что это такое? — спросила она.

— Шутка или что-то в этом роде, о чем вы думаете после вечеринки, спускаясь по лестнице, — сказал я. — Вы говорите о том, чего вы хотите. Но у меня есть преимущество над этими тормозящими шутниками — я возвращаюсь и реализую свои шутки, пусть и в другой книге. Никто не скроется от меня. Так-то вот!

— Хм… это интересно, — проговорила она, стрельнув в меня своим светлым, но пустым глазом. — До свидания, господин.

Поднимаясь в гору по тропинке, я буквально чувствовал, как этот глаз сверлит мне спину. Добравшись до верхушки, я оглянулся и помахал рукой. Она стояла перед домом, посреди остовов других домов, в которых когда-то жили друзья ее детства. Под ногами у нее копошились цыплята.

В поисках Отто Штрассера я отправился во Францию. Я ехал поездом и плыл на пароходе. Поезд то и дело останавливался. Пароход отчалил на несколько часов позже. Так как все каюты были заняты, ночь я провел, расхаживая по палубе. На следующий день я был уже во Франции — я наслаждался бокалом Дюбонэ, ел омлет с грибами, потягивал Клико, для контраста вкусов заедал кусочком Бри, пил кофе с ликером «Гранд Марнье». О, земля гастрономического совершенства, земля искусства жить!

Радостный и беззаботный, я ненадолго заскочил в Париж. Мне казалось, что его улицы полны призраков британских солдат, рванувших сюда в 1918-м с передовой, чтобы отпраздновать победу. Победа!

Вдохнув таким образом полной грудью парижского воздуха, я побрел на Монпарнас. Я искал Отто Штрассера. В итоге я нашел его в скромной комнатке отеля, расположившегося на одной из тихих улочек.

Я видел простых беглецов, которые становились королями. Я видел королей, которые, находясь в ссылке, становились обычными людьми. Я видел президентов в дворцах и на съемных квартирах. Я видел, как доходят до пика популярности и уходят в небытие политики — словно целлулоидный мячик, что пляшет на струе фонтанчика в тире. Передо мной был человек, которому только что не удалось сыграть большую роль, человек, который назвал Гитлера обманщиком в то время, когда все остальные аплодировали ему и называли гением, человек, которому, возможно, в ближайшее время все-таки придется сыграть роль очень заметную.