Чеченская обойма - Горбань Валерий Вениаминович. Страница 18

— Надо быстро в госпиталь. У маленькой слегка задета трахея, но это не страшно. А в легких может быть кровотечение, — заканчивая перевязку, сказал Айболит командиру.

Тот молча кивнул. Сидевший на корточках у колеса водитель опрометью бросился в кабину работающего на холостых оборотах «Урала», а двое омоновцев, заранее откинувшие задний борт автомашины, заскочили наверх, приготовились принимать старуху. Но Шопен, помедлив мгновение, отрывисто распорядился:

— Сопровождение — на «Урал». Бабулю — на броню сверху. Док с девочкой — в БТР: его меньше трясет.

Айболит согласно покивал головой и, бережно подняв ребенка, полез в боковой люк.

Устелив сиденье бушлатами и уложив на них малышку, он встал на колени, неотрывно глядя на свою маленькую пациентку и держа пальцы на пульсе тонюсенькой ручонки.

За долгие годы своей работы Док видел много крови. В последние месяцы — особенно много. Но сегодня его просто колотило. И он знал, что не его одного. Айболит успел заметить, как непривычно нервничали и суетились даже самые опытные бойцы. И как тряслись губы у всегда бодрого и энергичного, видавшего виды командира…

На крыльце двухэтажного здания полевого госпиталя, сняв «Сферу», черную внутри от пота, и положив на колени автомат, сидел Шопен. Невидящими глазами он уставился куда-то вдаль, поверх голов своих товарищей. А те притихшей группкой расселись на корточках у БТРа и за негромким разговором гоняли по кругу единственную сигарету, последнюю из скомканной и выброшенной пачки.

На крыльцо вышла молодая, лет двадцати пяти, удивительно красивая, но с усталым, потухшим лицом медсестра. Присела рядом.

— Бабушка не выдержала. Сердце. А с девочкой все в порядке. И даже шрамов сильных не будет.

— Это хорошо, девочке нельзя, чтобы шрамы были, особенно на груди. Пока маленькая — ничего, а потом комплексы пойдут, — понимающе кивнул Шопен.

Медсестра вдруг вся как-то сжалась, напряглась, отвернув лицо. Но слезы все же хлынули ручьем, и она, резко поднявшись, убежала назад, в здание.

— Что с ней? Новенькая, не привыкла еще? — растерянно спросил Шопен у курившего рядом и слышавшего разговор солдатика-санитара.

— О-ох, блин, прямое попадание! — то ли осуждающе, то ли сочувствующе протянул тот. — Ее саму в январе ранило, когда ребят из-под минометного обстрела вытаскивала. Весь живот посекло. Заштопать — заштопали, а какая там пластика, в подвале, при свечках? И детей у нее теперь не будет. Муж узнал, бросил. А Михалыч, наш главный, его выгнал. Говорит, врачей я себе еще найду, лишь бы людьми были. Он здесь у нас же служил… — пояснил словоохотливый информатор и добавил смачно: — К-козел!

Шопен поднялся, почти бегом направился, вслед за медсестрой. Та стояла в конце коридора, у окна. Она уже не плакала, но все еще судорожно вздрагивала от задавленных всхлипов.

Шопен прижал ее к себе, погладил по голове.

— Прости, сестренка. Я ж не знал.

— Ладно, ты-то здесь при чем? — вытирая ладошкой остатки слез, попыталась улыбнуться она. — Просто никак не привыкну, что я уже не женщина, а так… камбала потрошеная. Только для временных удовольствий.

— Вот дурища! — внезапно рассердился Шопен. — Ты на себя в зеркало давно в последний раз глядела? Да еще не один тебе ноги целовать будет. И на шрамы твои молиться, если он мужик, а не гондон штопаный, как твой бывший. А дети… Вон — твоя крестница — круглая сирота.

И полгорода таких. Собирай да люби, роднее своих будут.

Неожиданная взбучка, после ставших привычными и ненавистными утешений, подействовала на медсестру таким же неожиданным образом.

Она вдруг открыто, по-настоящему улыбнулась и, положив Шопену руки на плечи, заглянула ему в глаза:

— А я правда еще ничего?

— Ты красавица. И человек настоящий. Те ребята, что отсюда вырвутся, после войны таких как ты искать будут. Днем — с огнем и сигнальными ракетами.

В коридор вышел Айболит. Состроил глазки, улыбнулся понимающе: мол, молодец, командир, знай наших! Но встретив сдержанный, холодный взгляд Шопена, быстро изобразил озабоченность и пошел на выход.

— Ладно, мне пора. Береги себя, сестренка. И не дури.

— И ты береги себя, братишка. Настоящих мужчин тоже не так много. — И поцеловала. Нежно, как родного, близкого, знакомого тысячу лет.

Вернувшись в комендатуру, Шопен приказал водителю проехать к границе постов, окружающих комендатуру. Коротко переговорив со старшими нарядов, поднялся на подножку «Урала» и оглянулся. Вдоль кромки минного поля саперы уже протянули ограждение, связанное из обрывков телефонного кабеля и кусков остродефицитной «колючки». На нем раскачивались свежие предупреждающие таблички на русском и чеченском языках. За ограждением, в поле, ковырялся Отец-Молодец с коллегами, устанавливая новые, только вчера полученные мины.

Шопен потер виски руками, постоял еще секунду.

— Поехали! — И хлопнул дверцей.

Словно отвечая, где-то за Северным захлопали минометы. Воздух наполнился смертоносным шелестом и тошнотворным, рвущим душу свистом.

Мы придем на могилы братишек

На периметре комендатуры шел бой. Боец в «Сфере» и бронежилете, расположившись в самом центре амбразуры и тщательно прицелившись, садил одиночными из автомата: тах! — тах!.. тах! Пулеметчик, обмотанный лентами поверх тельняшки, на манер революционного матроса, стоя на открытом пятачке, по-ковбойски — от пояса — поливал «зеленку» длинными очередями из своего ручника. Длинный Пастор, командир расчета «АГС», четко, по уставу, подавал команды наводчику, пока тот, нажав на гашетку, не заглушил его голос гулкой короткой очередью: дум-дум-дум! Через пару секунд из «зеленки» отозвались разрывы долетевших гранат: тах-х… тах-х… тах-х!

С противоположной стороны на территорию комендатуры влетел «Урал», за ним — БТР сопровождения с бойцами ОМОНа на броне.

С подножки машины на ходу спрыгнул Шопен — командир отряда, бегом направился в сторону постов, где вперебой стучали выстрелы, с сухим треском разорвалась ручная граната. Бойцы горохом сыпанули с брони, рванули вслед за ним.

— Что происходит? Прекратить огонь! Ты что, сдурел, как мишень торчишь?! — Шопен, схватив пулеметчика за шиворот, рванул его за угол кирпичного сарайчика, в укрытие. — Где противник, кто дал команду стрелять?!

— Все нормально, командир! — От стены сарайчика отделились двое в вопиюще гражданских нарядах. Джинсы, футболки. У одного на плече — профессиональная видеокамера.

Шопен, потеряв дар речи, стоял и смотрел на это явление. Наконец, задавив себя и остановив гневно заигравшие желваки на скулах, он своим обычным ровным голосом спросил:

— Кто такие?

— Телевидение. Мы тут ребят попросили поработать в кадре. Третий день в городе, ничего интересного. Спасибо, ваши помогли.

Шопен развернулся к бойцам. Те стояли, переминаясь с ноги на ногу и понурив головы.

— Кто дал команду?

Молчание.

— Мой зам в курсе?

— Так точно.

Долгая пауза повисла в воздухе предгрозовым разрядом. Даже задиристый, разбитной наводчик «АГС» подтянулся, ожидая, что же сейчас произойдет.

— Хорошо, идите!

Дружный облегченный вздох вырвался из десятка молодых могучих легких.

— Да нам бы надо еще… — начал один из телевизионщиков.

— Вам нужно, чтобы шальной пулей кого-нибудь завалило в результате вашей клоунады? Чтобы сюда через час десяток комиссий понаехали разбираться, кто нарушает приказ командующего гарнизоном, открывает огонь без разрешения? Чтобы опять местные шум подняли! Мы только-только с ними отношения наладили. Вы же (с нажимом на «вы») вещаете, что мы на мирной российской территории конституционный порядок наводим. Что здесь войны нет. Так какого… — Шопен еле сдержался, — вы нам ее здесь устраиваете?! Вон, полюбуйтесь — уже делегация идет!