Волчий вой - Срибный Игорь Леонидович. Страница 31
Смеркалось, а хан все никак не мог решить, как ему поступить дальше – биться с казаками или идти на Крым, где его родственники уже делили власть и ханский престол.
Помог принять решение гонец, насквозь пропыленный и полумертвый от усталости, которого прислал дядя Саип-Гирея – казанский хан Енадей. Он писал, что и в Казани началась борьба за власть, которую разжег ставленник Крыма Сафа-Гирей, подпитываемый в своей злобе и ненависти братом Саип-Гирея Турумкаем. Что Сафа-Гирей и Турумкай готовы на все, чтобы захватить власть. И если Саип-Гирей не поторопится вернуться в Крым, будет поздно, и власть захватит Турумкай, у которого уже сейчас более десяти тысяч войска, преданного ему.
Хан еще раз внимательно перечитал пайзу Енадея, и принял решение. Он немедленно собрал тысячных и сотников и приказал готовиться в поход.
- День завтрашний отведем подготовке, - сказал он. – Идти нужно быстро, поэтому стадо порезать, а мясо высушим в пути. Раненных, которые не в состоянии сесть на коня, оставим. Их долечат казаки – они не воюют с больными и раненными. Первый переход – до Черных земель. Там у калмыков запасемся водой и отдохнем. Следующий большой переход – до Крыма. Идти нам - тысячу верст и пройти их надо не более, чем за 7-8 дней. Даже, если мы запалим заводных лошадей…
Хан приказал выставить усиленные посты и всему войску велел отдыхать перед длительным переходом.
Саип-Гирей не думал - не гадал, что отдыхать его войску не придется, а придется уходить, сломя голову, в ночную тьму, бросив и обоз, и так необходимое для пропитания войска стадо, не успев наполнить водой из ручья курдюки.
ГЛАВА 50
Заруба созвал малый Круг уже в сумерках. И был он очень коротким…
Оглядев внимательным взором атаманов и сотников, Заруба спросил:
- Достанет ли сил у нас сейчас же, без отдыха атаковать лагерь татар? Как только взойдет луна?
Ивашко Черкас снял шапку и, разлохматив волосы, грохнул ею о землю:
- Я знал, Гнат, что ты выдумаешь что-то забубенное, но чтобы такое… Ну, раз ты думаешь, что эта твоя задума сработает, то давай, командуй!
- За-ру-ба, - сказал Тунгатар, - моя понимала, шта ты хочишь делала. Моя людишка запалит юнмай на найза и будеть бросала на татара стан. Татара будеть страх бояться, вися гореть будеть, бегала туда-сюда будеть. Лошад его тож огон пугала. Лошад степ бежала, а казак-орда пищиль стрилала, татар била. Ай, карошь придумала, За-ру-ба!
- Тунгатар, - голос Гната звучал твердо и уверенно, - готовьте копья, времени и пакли для факелов у вас достаточно.
А ты, Ивашко, готовь своих пластунов. Им нужно будет вырезать все татарские заставы на подходах к лагерю. Мы должны подойти к стану Саипки-хана совершенно бесшумно и атаку начать одновременно с трех сторон, потому что с тылу его подпирает Волга-матушка. Ему некуда идти.
Начинают воины Тунгатара. И как только в стане начнутся пожары, и он осветится огнем, в дело вступают стрелки. Отстреляв по три заряда, больше заряжаться времени не будет, они отходят и пропускают конницу. Ну, а конница вихрем проносится по стану, и наносит такой урон, какой сможет. Если татары побегут, преследуем не более версты. Если все же смогут собраться в кучу и организовать сопротивление, уходим сразу же. Биться с ними при их превосходстве в живой силе, для нас губительно.
Если всем все понятно, идите, братья-казаки, и готовьте людей к ночной вылазке.
ГЛАВА 51
Саип-Гирей лежал на подушках в раскинутом посреди стана шелковом шатре и не мог уснуть. Какие-то тревожные предчувствия терзали его с того момента, как исчез бесследно его верный советник Джанибек. И они не были вызваны захватом ханского трона его родным братом Турумкаем – Саип-Гирей не сомневался, что, вернув войско в Крым, он без особых усилий вернет себе престол.Тревога исходила из этой душной летней ночи, из криков цикад, из потрескиванья поленьев в костре, около которого сидели его телохранители, из шума ветра в зеленой роще.
Саип-Гирей тяжело поднялся с подушек и, откинув полог шатра, вышел в липкую духоту ночи. Он был в широких шароварах и белой шелковой сорочке, расшитой по вороту и обшлагам рукавов золотой нитью. Ноги он сунул в старые, разношенные сафьяновые бабуши с круто загнутыми носами.
Его тут же окружили телохранители, но хан отослал их повелительным жестом. Он долго смотрел в густо усыпанное звездами южное небо, стараясь увидеть там какой-либо знак, о которых ему постоянно твердили звездочеты.
Но звезды хранили тайну вечности, не собираясь делиться ею с владетелем всего Крыма и всех ногайских земель.
Где-то вдалеке проухал три раза филин, и вся округа осветилась вдруг бесчисленными огоньками. И через мгновение эти огоньки полетели со всех сторон в лагерь, начиная свистеть и шипеть при приближении, и оказались ногайскими найзами. Сразу же в разных местах вспыхнули несколько шатров и большой навес для раненных. Упали, пронзенные копьями телохранители хана, бросившиеся к нему, чтобы прикрыть его своими телами.
А хан стоял и смотрел, как гибнет его войско, не в силах преодолеть охвативший его ужас и что-то предпринять для спасения…
Сотники и темники, выскочив из уютных шатров, которые превратились теперь в пылающие факелы, пытались организовать линию обороны, но вслед за ногайскими копьями заработали рушницы казаков, прицельно выбивая наянов десятками.
Саип-Гирей наконец-то сбросил с себя оцепенение и начал соображать. И первое, что пришло ему в голову – это татарские лошади, которые паслись в некотором отдалении от лагеря, так как в самом стане трава была полностью вытоптана. Он понял, что если казаки завладеют лошадьми, то он и его войско будут обречены. И тут же послал, оказавшегося рядом, сотника Мечиртке с наянами за лошадьми. Заскочив в придел шатра, где хранились сундуки с его одеждами, хан набросил на плечи стеганный кийим и с трудом влез в тесные сапоги. Надев перевязь с саблей и кинжалом, он почувствовал себя уверенней и, схватив ногайку, выбежал из шатра, который уже начинал гореть с одного края.
Воины метались под губительным огнем пищалей, не находя спасения, и вдруг стрельба смолкла. Но вместо нее послышался знакомый с детства каждому степняку нарастающий гул. Этот звук мог означать только одно – приближение конницы противника, и хан обреченно подумал, что все теперь окончится очень быстро, но инстинкт самосохранения вовремя подсказал ему, что надо спасаться, и Саип-Гирей заорал дурным голосом:
- К лошадям! Все быстро – к лошадям! – и сам сорвался с места и во всю прыть помчался к выпасу.
Казаки ворвались в лагерь с трех сторон, и началась жестокая и беспощадная рубка. Бегущих к выпасу татар рубили, кололи пиками, глушили кистенями и булавами. И не было спасения от этого неудержимого вихря, сметающего все живое на своем пути…
И если бы не Мечиртке и его сотня, пригнавшие татарский табун в то время, когда, казалось, что спасения нет и, остается только погибнуть в этой мясорубке, то все действительно окончилось бы очень быстро.
Татары на ходу запрыгивали на лошадей и уходили в ночную тьму, направляя их на путь домой – на Крымский шлях. Многие – в одном исподнем, без доспехов и без оружия, на неоседланных лошадях…
Это был разгром, полное поражение, каких не знало еще крымское войско.
Саип-Гирей кипел злобой и ненавистью, но прекрасно понимал, что в данной ситуации изменить уже ничего нельзя. Потеряно все – и блистательная победа над московским войском, и огромный полон, суливший баснословные барыши на невольничьем рынке в Кафе, и богатая добыча золотом, серебром, мехами и драгоценными каменьями, доставшаяся теперь казакам. И самое главное – потерян престиж крымского войска. Весть об этом поражении крымцев очень скоро облетит все пределы и дойдет до турецкого султана. Вот тогда Саип-Гирей познает всю тяжесть гнева султана и сполна получит по заслугам.