Хроника одного задания - Гончар Анатолий Михайлович. Страница 11

— Извини, — повторил он ещё раз, и пистолет скользнул в предназначенную ему кобуру. Я не сомневался, что именно так и будет. А он странный человек. Зачем ему надо было вытаскивать пистолет, если на плече висит автомат? Привычка? Кто он? Оперативник, привыкший действовать внутри здания?! Да чёрт его разберёт. К хренам!

— Не надо выходить на связь, — уже не потребовал, а попросил фешник. — То, ради чего мы идём, гораздо важнее, чем десяток — другой убитых бандитов.

— Важнее? — я усмехнулся и привычным жестом поставил оружие на предохранитель. — Важнее убитых чехов… А ты знаешь, что мне их смерти совершенно ни к чему?

— ??? — он удивлённо воззрился на меня, и я был вынужден пуститься в пространные рассуждения.

— Жизни наших парней, убитых этими ушедшими сегодня от нас бандитами — вот что по-настоящему важно. Они ушли, и кто-то наших уже завтра умрёт! — Я махнул рукой, отрезая всякое продолжение дискуссии. Фешник усмехнулся. Наверное, сказанные мной слова прозвучали излишне пафосно. Ну, чёрт с ними! Плевать!

— Каретников, сворачивай радиостанцию, всё равно слишком поздно, они уже далеко! — я замолчал. Чуть южнее хребет раздваивался, и куда после этого продолжила бы движение банда, можно было только гадать. К тому же, начни бить артиллерия на таком от меня расстоянии, и я никаким образом не смог бы её корректировать. — Батура! Довыденко и Гаврилюка сюда. Спускаемся к группе.

— Есть, — по — видимому, всё ещё ошеломлённый только что на его глазах развернувшейся сценой, боец поднялся и, не отрывая взгляда от пристыжено молчавшего (по крайней мере, мне хотелось, чтобы это было именно так) фешника, поспешил выполнить моё приказание.

— Мир? — протянул руку Виктор, и я, криво усмехнувшись, подал свою. Странный человек — только что был готов всадить в меня пулю, и вот, нате вам, пожалуйста: «Мир?» Хотя собирался ли он в меня стрелять, тоже вопрос. Когда фешник выхватил пистолет, чехи — то были ещё совсем рядом. Так что это… проверка на вшивость? И кто из нас её прошёл? Н-да…

Но в чём-то он всё же прав: мы ведь вышли выполнить предписанное ему задание, а не гонять по лесу первых попавшихся нам бандитов. Так что вступать в бой или вызывать артиллерию действительно не следовало. И потому, поскрипев зубами, я вынуждено согласился с его доводами. От дурных привычек бить противника всегда и везде, пора было начинать отказываться. Ибо специальная разведка она потому и специальная, что задачи у неё «не токмо «фрицев» косить»…

Только когда его окликнули, Алексей посмел оторвать от спускового крючка палец и пошевелиться. Мышцы затекли, шею ломило.

— Уходим! — тихий окрик Довыденко — как глоток свежего воздуха. Снайпер с трудом привстал на одно колено, затем, опираясь на винтовку, поднялся на ноги. И только тогда почувствовал, что насквозь пропитался выступившим по всему телу потом. Налетевший ветерок прошёлся ознобом по спине и прошелестел в листьях орешника. Гаврилюк перехватил винтовку поудобнее, поднял лежавший тут же в кустах рюкзак и, прихрамывая сразу на обе ноги, направился к пулемётчику. Спрашивать ничего Алексей не стал, молча подошёл к Эдику, молча ткнул того кулаком в плечо, получил ответный дружеский тычок, улыбнулся и поспешил к обрыву. Верёвка и спуск вниз, какие-то секунды, и вот она, твёрдая почва под ногами. Теперь скоро снова движение вперёд, привычно, как всегда…

Я долго вспоминал, как вяжется саморазвязывающийся узел, и даже вроде бы вспомнил, но применить его не решился. Поступил проще. Обвязался одним концом, а второй с большей частью верёвки, так и остававшейся обведённой вокруг дерева, бросил вниз. После чего, почти как барон Мюнхаунзен, удерживая сам себя, начал спускаться. Оказалось, что делать это было даже проще, чем думалось. Знай себе, переступай ногами да мало-помалу трави фал. Если бы не оружие и рюкзак, то вообще красота. Увы, верёвка кончилась, когда до основания обрыва оставалось метров десять. Я, едва не упустив ускользающий верёвочный конец, вцепился в него обеими руками и замер на месте, спешно раздумывая, что делать дальше. Вот сглупил, так сглупил! Надо было проверить, хватит ли верёвочной длины. Но нет же, даже на глазок путём не оценил, решил, что если и не хватит, то каких-то три-четыре метра. А тут десять! И как назло под ногами ни одного уступчика, ни одной рытвинки! Конечно, обрыв не отвесный, и попадались бы на нём хоть изредка деревца и корневища, я бы спустился без проблем. А здесь голая глина, слегка влажная и потому скользкая. Я снова посмотрел вниз. Высоковато. Даже если лечь на живот и скользить, цепляясь за ускользающую поверхность всеми выступающими частями тела, то и тогда останется риск переломать копыта.

— Отойди! — скомандовал я стоявшему внизу фешнику и стал осторожно стаскивать с себя рюкзак. Сперва освободил левую руку, затем, перехватив верёвку, правую. — Отойди! — снова потребовал я у фешника, вознамерившегося принять мой РР на руки. Тот кивнул и наконец-то отошёл в сторону, а я положил рюкзак на глиняную поверхность и отпустил. Набирая скорость, словно сорвавшийся со склона камень, он рухнул вниз, за пару секунды преодолел участок склона и глухо ударился о землю. Звук получился смачным, весомым, однозначно указывающим на не слишком весёлую перспективу моего приземления, совершённого подобным же образом. Тем временем рука, державшая верёвку, начала затекать.

«А, была не была!» — я вытащил из разгрузки нож и, опустив руку вниз, на уровень пояса, с силой вонзил его в во влажный слой глины. Теперь, опираясь на его рукоять, я лёг всей поверхностью груди на склон, отпустил верёвку и, стараясь не отрываться от почвы, заскользил вниз. Доли секунды, и я повис на высоко поднятой вверх руке. До земли метров восемь. Теперь оставалось самое трудное — вырвав нож, успеть снова вонзить его достаточно глубоко в почву и остановить падение. Я почувствовал, как мне стало жарко. Сосредоточившись, я чуть раскачал клинок и, вырвав, коротким замахом вонзил его снова. На этот раз лезвие вошло не так глубоко. Едва моё скольжение остановилось, как он вывернулся из глины, и я снова пришёл в движение. Мой следующий удар, скользнув по выступившему из земли камню, не достиг цели. Я спешно отвёл руку и снова ударил. Но тщетно. Под тонким слоем глины оказалась обширная скальная поверхность. Ещё удар, и рукоять едва не выскочила из моего кулака. Поняв, что мои усилия бесполезны, я ухватил нож двумя руками и, направив остриё в поверхность склона, нажал на него изо всех сил. Со скрежетом металла о камень я продолжил скользить вниз. Но, видимо, моё движение всё же замедлилось — вместо ожидаемого жёсткого удара, когда, кажется, что мышцы отслоились и рухнули в ботинки, я почувствовал лишь небольшой толчок. Мои колени согнулись вперёд и довольно больно ударились о стену обрыва. Плечи под тяжестью заброшенного за спину автомата и разгрузки опустились вниз. Я фыркнул, отдуваясь от запорошившей мои глаза глины и, утвердившись на мягкой почве, развернулся лицом к всё ещё стоявшему неподалеку фешеру.

— Изящно! — качнул головой он, и было непонятно: сказанное — подкол или комплимент. Хотелось бы думать, что второе.

— Начинаем движение! — я даже не дал себе возможности отдышаться. Отсюда следовало уходить, и чем быстрее, тем лучше. Сдернув вниз верёвку и быстро смотав, я не стал озадачивать бойцов, а бросив её в свой рюкзак, поспешил нагнать уходившую головную тройку.

Илью вновь посетили нехорошие мысли.

«И что это меня так сегодня молотит-то, а? Никогда так не было, ну разве… А, не важно… — рассуждал он, тревожно зыркая по сторонам в поисках затаившегося противника, но противника не было, и мысли сами собой перескочили на другое. — И Светка вторую неделю не звонит, а у меня деньги кончились. Бляха — муха… Если приду и не позвонит — не женюсь! Точно не женюсь! Будет знать… Не женюсь… Блин, убьют меня, как пить дать, убьют! — скакали, шарахались из стороны в сторону его мысли, словно в голове щёлкал какой-то тумблер. — С чего бы иначе так молотило? Может, у товарища прапорщика сиднокарба взять? Эх, надо было заранее в ПВД у доктора выклянчить. Но он разве даст? Не-е-е, Валюха из третьей сказал, что ему две упаковки дал. Врёт, наверно. А у группника точно есть. Сам не жрёт и нам не даёт, и зачем только таскает? Вон, говорят, в других группах, чуть что, по паре таблеток накинут и прут, как лошади! Хотя кто это говорил? Валюха и говорил. Опять врет, поди… сучара. А умирать не хочу, страшно, аж до жути… Как это так вообще меня нет?! Вот есть и вот нет… ничего нет… глупость какая-то. А что потом? Что потом, если меня не будет? К чему? Это идиотизм. Ведь что-то же должно быть? Бог! Должен же быть бог, а иначе, какой смысл? Ради чего? А блин, чуть о ветку не запнулся, нужно смотреть под ноги, а то и подлететь недолго. Всё, всё, только по делу, к хренам, ни о чем не думать, вон впереди Батура прёт и ему всё по барабану. Он впереди, ему первая пуля… блин, мне вторая… нет, всё будет нормально, один месяц. Всего один месяц, четыре с половиной недели, тридцать дней. Это сколько же БЗ? Может, дней за десять посадят на сохранение? Говорят, некоторые отряды сидели…