Сорванные цветы - Левитина Наталия Станиславовна. Страница 51

Две тяжелые двери плотно закрылись за спиной редактора. Алина приготовилась и посмотрела на табло.

Почему она должна была волноваться? Она не испытывала этого чувства на недавнем конкурсе в Токио, что же могло ей грозить в радийном бункере?

Не было страха, что она не сможет справиться и не вызовет восхищения публики. Публика в любом случае будет рукоплескать, даже если произойдет невозможное и Алина смажет форшлаг или допустит отклонение на одну восьмую тона. Нет, чувство, которое охватывало Алину, было радостным трепетом. Она ощущала музыку, рождающуюся под ее смычком, как живую, подвижную и самостоятельную субстанцию, и ей было необходимо лишь сберечь ее, не поранить эту живую материю неверным движением руки, не испортить стройные линии, не разрушить гармонию, которая существовала словно бы сама по себе.

Светлана Николаевна кивнула девушке-оператору. Музыка наполняла комнату, она струилась, обволакивала нежным дыханием тяжелые тумбы радийных магнитофонов, билась в окно, взмывала под потолок. «Девятнадцать лет, – думала Светлана Николаевна, – а уже все решено. В жизни есть смысл и цель».

Алина играла, закрыв глаза. Через окно студии было видно ее строгое, бледное лицо, усеянное веснушками. Скромный вязаный свитер и толстая рыжая коса. «А моя? – продолжала думать Светлана Николаевна. – Ведь тоже девятнадцать. А на уме одни мальчики. Пропускает лекции, всю стипендию тратит на косметику. Гуляет по ночам, когда весь город только и говорит о маньяке...».

– Кто так играет? – В студию заглянул редактор отдела новостей. – О, какая мелодия. Вундеркинд?

– Новосибирский самородок. Учится в Московской консерватории, – объяснила Светлана Николаевна.

– Сколько минут передача?

– Полчаса.

– Недурно.

– Здорово, когда умеешь так играть, – вставила слово оператор. – Помню, в третьем классе мне купили пианино, а через полмесяца мама сказала: «Может быть, лучше в художественную школу?». Соседи поклялись, что, если по дому прокатится волна спонтанных самоубийств, это будет на нашей совести. А ведь я могла стать знаменитой пианисткой, правда, Светлана Николаевна?

Юные девушки делают все, чтобы своими хрупкими плечами подпереть кривую изнасилований и не дать ей упасть вниз: носят мини-юбки, прозрачные блузки или кофточки-бюстгальтеры. В то время как обладательницы изящных коленных чашечек, длинных бедер и затянутых в яркую ткань попок сохраняют на лице выражение гордой неприступности, их щедро обнаженная плоть кричит: «Возьми меня скорей!». Но на этом девушки не останавливаются. Они, доверчивые и невинные, почему-то все время оказываются плотно замурованными в кабине автомобиля или квартире с почти незнакомыми мужчинами. Как это происходит, непонятно.

Разумная, осмотрительная, не стремящаяся быть изнасилованной, Катерина в этот весенний день постаралась выглядеть как можно более аппетитно и согласилась навестить Ника Пламенского в его студии. Она нежно взирала на композитора, пока тот демонстрировал свои незаурядные способности (играл на рояле и синтезаторе), она, тихо смущаясь, позволила музыканту раз крепко и ласково пожать ее руку локоть и колено, но когда Ник дошел до кондиции и попытался уложить Катюшу на диван, она холодно и удивленно отстранила его. Словно не потратила битых два часа на то, чтобы максимально затруднить свое исчезновение из квартиры Пламенского.

Отбросивший в сторону свои замашки таинственного Черного принца, прирученный, домашний и катастрофически возбужденный музыкант уныло сидел на диване и никак не мог поверить, что Катерина действительно не хочет оставаться с ним на ночь.

– Неужели ты уйдешь?

– Мне надо домой, – безапелляционно отрезала Катя, отыскивая свой шарф. – Утром на работу.

– Еще надо выучить пятнадцать английских слов, сделать гимнастику, придумать, что надеть...

Ник помрачнел и недовольно отвернулся.

– Неужели уходишь? – снова повторил он, словно не веря.

– Да.

– Понятно.

Ник ушел в другую комнату, сел там за рояль и начал играть что-то бурное и возмущенное.

Катя оделась и немного подождала. Ник играл.

– Ты не собираешься отвезти меня домой? – крикнула она из прихожей.

Музыка стихла.

– Ты не запомнила дорогу? – из-за стены крикнул в ответ Ник. – Пожалуйста, когда уйдешь, захлопни дверь.

Музыка зазвучала вновь. Кате потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя: она не ожидала такого поворота событий. Наконец, осознав, что ее действительно никто не собирается провожать с поцелуями и обещаниями скорой встречи и что ей сейчас придется выбираться из этого района на двух автобусах и метро, Катерина вышла из квартиры и рассерженно громыхнула дверью.

«Негодяй! – думала она, мысленно вонзая в Ника двухметровое копье, сбрасывая атомную бомбу на его дом и превращая в щепки дорогой рояль. – Словно я сама напросилась к нему в гости! Даже не проводил! Я должна в темноте искать автобусную остановку! В незнакомом районе! Подлый тапер! Не буду, не буду иметь с ним дела!».

Недалеко от подъезда стоял автомобиль Ника. «Шины порезать, что ли?». Катя мстительно пнула ногой колесо. Из-под машины высунулась удивленная кошачья морда. Кошка настороженно посмотрела на Катю, в сторону, снова на Катю, потом вздохнула и скрылась.

К фотографиям шести жертв прибавилась новая.

Андрей прикрепил их над кроватью. Он лежал, закинув руки за голову, и рассматривал женские лица.

Алина Шостовец серьезно глядела на него со стены, и этот взгляд девятнадцатилетней девушки казался Андрею осуждающим. Почему он позволил кому-то так поступить с ней? Тело валялось в грязной подворотне, брошенное, словно ненужный предмет, на черный мартовский снег. Рядом лежала скрипка в футляре.

Подруги Алины сказали Андрею, что с этой скрипкой она почти не расставалась. Девушка жила музыкой, и в музыке ее будущее блестящей скрипачки не ставилось под сомнение ни одним, даже самым суровым преподавателем консерватории. В жизни Алины пока не было места мужчинам, она редко становилась объектом их внимания – любой заинтересованный мужской взгляд таял, наткнувшись на отчужденность и внутреннюю сосредоточенность Алины. Она, несомненно, была привлекательна. Но убийцу заинтересовали, Андрей был уверен, не серьезные зеленые глаза или аккуратный носик, а рыжая пушистая коса, спускавшаяся на спину. Он настиг ее в грязном переулке, на пути к общежитию, и сжал стальными пальцами шею. Мозг Алины, в котором, наверное, только что звучала длинная, тягучая и такая уместная в этом влажном, холодном мартовском воздухе фуга Баха, задохнулся и погрузился в темноту, а сердце, мгновение назад стучавшее в такт мелодии, замерло. Черный футляр скрипки сполз на черный лед дороги. Вот и все, закончилась жизнь, недолгая и хрупкая, как жизнь красивого цветка, сорванного властной, жестокой рукой. Сорванный цветок...

Андрей рывком сел. Из-за двери доносились звуки музыки, Софья Викентьевна самозабвенно утаптывала ковер в комнате, выплясывая румбу под упоительный ритм нового хита. «Сорванные цветы». Эта песня заполнила город, она уже начинала приводить Андрея в бешенство. Навязчивый мотив вертелся в голове и ужом вползал между мыслей, пытаясь подчинить их своему ритму – ритму бразильского карнавала.

Андрей плотно закрыл дверь. Алина, несчастная талантливая девочка. В кармане ее скромного и немодного платья он нашел две шоколадные конфеты в обрывке бумаги. Она даже не успела их съесть.

В комнату деликатно просунулась голова Софьи Викентьевны.

– Андрюша, идемте чаю выпьем, – предложила она. – Я вас кое-чем угощу.

Стол уже был приготовлен для чайной церемонии. Андрей заткнул телевизор и достал коробку конфет.

– И у меня, и у меня конфеты! – радостно объявила Сонечка, выкладывая со своей стороны крошечную бонбоньерку. – Вот!

Внутри маленькой коробочки, в рифленом гнезде, одиноко покоилась круглая конфета, украшенная буквой «А». Андрей замер от неожиданности. Точно такие же конфеты он нашел в кармане у скрипачки.