Холодная гора - Фрейзер Чарльз. Страница 37

— Я выказывал величайшую неспособность к любой работе, кроме проповедничества, — признался он. — Но тут я блистал. Я спас больше душ, чем пальцев у тебя на руках и ногах. Но теперь я отрекаюсь от этого и собираюсь в Техас, там я начну новую жизнь.

— Многие этого хотят.

— Есть место в Книге Судей, где говорится о тех временах, когда в Израиле не было закона и каждый человек делал то, что сам считал правильным. Я хочу начать то же самое в Техасе. Это земля свободы.

— Это сказка, которую рассказывают детям, — сказал Инман. — Что ты собираешься там делать, завести ферму?

— Нет, вряд ли, у меня нет желания копаться в земле. Я еще не решил, что мне подходит. Короче говоря, я могу просто пойти и потребовать себе кусок земли размером в округ и пасти на ней скот до тех пор, пока стадо не вырастет большим настолько, что можно будет ходить по их спинам весь день, не касаясь ногами земли.

— А как ты представляешь себе покупку первых быка и коровы?

— Вот так.

Визи вытащил из-под полы сюртука большой кольт с длинным стволом — армейский револьвер, который он прихватил, уходя из города.

— Мне бы потренироваться, и я бы мог стать выдающимся стрелком, — сказал он.

— Откуда он у тебя? — спросил Инман.

— Жена старика Джонстона узнала, что произошло, и сжалилась надо мной. Она видела, как я прятался в кустах, и крикнула мне из окна, чтобы я подошел, а когда она ушла в спальню, чтобы вынести мне этот скверный костюм, который сейчас на мне, я заметил револьвер на кухонном столе. Я потянулся через окно, взял его, бросил в траву и затем, одевшись, поднял и прихватил с собой.

Он был доволен собой, как мальчишка, который стащил с подоконника пирог, поставленный остывать.

— Вот так мне и пришла в голову идея стать стрелком, — продолжал он. — Такие вещи приходят в голову сами собой.

Он держал кольт перед собой, глядя на него так, будто ожидал в блеске его барабана увидеть будущее.

Этот дневной переход был самым удачным, так как Инман и Визи, пройдя совсем немного, наткнулись на брошенный дом в глубине дубовой рощи. Дверь была открыта, окна разбиты, и двор зарос коровяком, лопухами и индейским табаком. Вокруг дома повсюду стояли пчелиные ульи. Одни в колодах, сделанных из части пустотелого яйцевидного эвкалипта; со всех сторон в них были просверлены отверстия. Другие из соломы, серой, как на старой крыше, которые уже начинали размягчаться и разрушаться сверху Однако, несмотря на заброшенность, пчел было много, они гудели в солнечном свете, прилетая и улетая.

— Если бы нам удалось достать мед хотя бы из одной такой колоды, у нас была бы вкусная еда, — сказал Визи.

— Так иди и достань, — предложил Инман.

— Я плохо переношу укусы пчел. Я распухну. Лезть туда к ним — это не для меня.

— Но ты будешь есть мед, если я достану, — это ты имеешь в виду?

— Миска меда была бы как нельзя кстати, он придаст нам сил для дороги.

Инман не мог не согласиться с этим, так что спустил рукава рубашки, затолкал штанины в башмаки и замотал голову сюртуком, оставив лишь щелку для глаз. Он подошел к колоде, сдвинул крышку и стал вычерпывать пригоршнями мед, пока котелок не наполнился и мед не потек по стенкам. Он двигался медленно и осторожно, и пчелы его не сильно покусали.

Они с Визи уселись на крыльце, поставив котелок между собой, и принялись есть, зачерпывая мед полными ложками. Мед был черный, цвета кофе, из нектара всевозможных цветов; в нем было полно пчелиных крылышек, и он загустел оттого, что его давно не доставали. Мед был скверный по сравнению с тем чистым медом, собранным с каштанового цвета, который его отец добывал у диких пчел, выслеживая их в лесу, когда они летели к своим ульям в дуплах деревьев. Но все-таки Инман и Визи уплетали его, словно мед был превосходным. Когда котелок почти опустел, Инман выудил из него толстый ломоть сот и откусил кусочек.

— Ты ешь даже соты? — спросил Визи с ноткой неодобрения в голосе.

— Ты сказал это так, будто там неощипанный петух, — сказал Инман. Он продолжал жевать восковой кусочек.

— Просто это выглядит так, будто ты сам в себя вставляешь затычку.

— Тогда это как раз для тебя, — сказал Инман. Он достал еще один кусочек и протянул Визи. — Отличное укрепляющее средство.

Священник сжевал его без всякого удовольствия.

— Я все еще голоден, — сказал он, после того как котелок опустел.

— Это все, что есть, разве только какую-нибудь дичь можно вспугнуть и застрелить. Но нам необходимо идти, а не охотиться. Такого рода путешествие обуздает твой аппетит.

— Говорят, что путь к довольству ведет туда, где нет ничего, чего страстно желаешь, где теряешь всякий аппетит. Это большая глупость, — сказал Визи. — Довольство в значительной степени зависит от того, насколько тебе удастся убедить себя и поверить, что Бог не будет карать тебя слишком сильно за потворство своим желаниям. Немногих я видел, кому шла на пользу вера в то, что в Судный день луна сделается как кровь. Сам бы я не стал придавать этому слишком большого значения.

Инман спрыгнул с крыльца и зашагал дальше. Они шли средним шагом в течение часа, пока дорога не превратилась в тропу, которая поднималась вверх на холмистую гряду и затем тянулась какое-то время вдоль маленького извилистого ручья. Вода сбегала вниз несколькими быстрыми, белыми от пены потоками, то и дело прерываемыми тихими излучинами и маленькими запрудами в тех местах, где земля поднималась террасами или уступами, так что, если не придираться к частностям, его можно было принять за горный поток. В сырой лощине тоже витал запах гор — запах галакса [17]и прелых листьев, сырой земли. Инман рискнул бы сказать, что довольно сильный.

Визи поднял голову и принюхался.

— Воняет, как из задницы, — сказал он.

Инман даже не отозвался. Он устал, его мысли перескакивали с одного на другое. Он пристально смотрел на светлую нитку воды перед ними. Тропа, спускающаяся вниз, закручивалась, как поросячий хвост. Он прочел достаточно книг, чтобы считать, что сила тяжести в идеале должна тянуть предмет прямо вниз. Но, глядя, как ручей, прокладывал себе извилистый путь вниз по холму, он понимал, что такое предположение — не более чем досужее рассуждение.

Когда они достигли равнины, ручей притих и стал немногим лучше грязной канавы, не выказывая больше никаких признаков, по которым Инман мог бы считать его горным потоком. Визи остановился и сказал:

— Посмотри-ка вон туда.

В ручье, который был в этом месте глубоким, но все еще узким настолько, что его можно было бы легко перепрыгнуть, плыла зубатка, которая была немного длиннее валька для воловьей упряжи, хотя намного толще. Она была пузатая, как бочонок, и уродливая, с маленькими глазками и бледными усами, тянувшимися от углов рта и покачивающимися в воде. Рыбина опустила нижнюю челюсть, чтобы легче было всасывать донные отбросы, спина у нее была зеленовато-черная и пупырчатая. Хотя она была коротышкой по сравнению с той зубаткой, которую Инман представил в глубине мутной Кейп-Фир, тем не менее она выглядела здоровенной; должно быть, где-то повернула не туда и оказалась здесь, в ручье, таком узком, что она могла бы развернуться, только согнувшись пополам.

— Хорошая была бы еда, — сказал Визи.

— У нас нет никакой снасти, чтобы ее поймать, — заметил Инман.

— Мне было бы достаточно палки, лески и крючка с наживкой из катыша белого хлеба.

— Что ж, у нас и этого нет, — сказал Инман, испытывая отвращение к такому равнинному способу ловли рыбы. Он уже сделал шаг, чтобы продолжить путь, когда зубатка, испугавшись его тени, упавшей на воду, неуклюже поплыла вверх по течению.

Инман пошел дальше, Визи последовал за ним, но все оглядывался назад и смотрел на ручей. Вид у него был недовольный. Через каждую сотню ярдов он повторял:

— Да, большая была рыбина.

Когда они прошли примерно с половину мили, Визи остановился и сказал: