Холодная гора - Фрейзер Чарльз. Страница 88

Хотя по форме это была не джига и не рил [33], мелодия все же подходила для танца. Однако животы у них так болели, что ни тот ни другой не мог сделать и шага. Трендель тем не менее притопывал одной ногой, качая головой в такт; его глаза закатились, так что виден был лишь трепещущий ободок белка между век. Стоброд сыграл несколько аккордов, затем оторвал скрипку от своей заросшей щетиной шеи и опустил ниже, так что она комлем уперлась в его грудь. Он отбивал ритм на струнах смычком. Трендель поймал этот ритм и тоже стал хлопать ладонью по обратной стороне корпуса банджо, так что у слушателей возникло ощущение, что эти инструменты были просто созданы для этого барабанного боя. В довершение Стоброд откинул голову и спел песню, которую тут же придумал. В ней говорилось о женщине, чьи бедра тверды, как шея мула. Такие женщины большие мастерицы в постели.

Когда он закончил петь, они сыграли мелодию еще раз, затем остановились. Посовещавшись, снова подкрутили колки, настраивая инструменты, затем сыграли пьесу, чем-то напоминающую «Отступление Бонапарта», которую еще называют «Песней генерала Вашингтона». Это была тихая, более задумчивая мелодия и все же мрачная как смерть. Когда в ней зазвучала минорная тема, словно тени сгустились под кронами деревьев, эта музыка вызвала в памяти темный лес и свет фонаря вдалеке. Это была очень старая мелодия, из тех, которые являются воплощением культуры и выражением ее истинной сущности.

Берч сказал:

— Иисус заплакал на небесах. Мороз по коже от их игры.

Никто из отряда внутреннего охранения не слышал скрипку и банджо играющими вместе мелодию с такой силой и ритмом, делающими музыкальные темы такими зловещими и элегическими. Особенное изумление у них вызывало то, как искусно Трендель бил по струнам двумя пальцами, производя звук, схожий со звоном обеденного колокольчика, но звучащий все-таки торжественно. Два других его пальца словно нащупывали струны, но их движения были отточены до зверского совершенства. Пальцы Стоброда на шейке скрипки находили сочетания нот, которые, казалось, были установлены непоколебимо, как законы природы. В том, как он зажимал струны на грифе, была осторожность, и это резко отличалось от той беззаботности и свободы, с которой он правой рукой водил смычком. В песне, которую пел Стоброд, говорилось о том, как он или какой-то вымышленный рассказчик, лежа на хвойной постели под тсугой, видит во сне, что потерял свою любовь, девушку в зеленой накидке. Слова без музыки, казалось, были едва ли более содержательны, чем телеграфное сообщение, но, сочетаясь вместе, они составляли целый мир.

Когда песня закончилась, Берч сказал Тигу:

— Господи, это святые. Их мысли обращаются к таким вещам, которые недоступны ни мне, ни тебе.

Тиг поглядел вдаль, как будто стараясь что-то вспомнить. Он встал, одернул сюртук и подтянул ремень на бриджах, пока не убедился, что они сидят как надо. Потом поднял свой «спенсер» с земли и направил его дуло так, чтобы держать под прицелом пространство между Стобродом и Тренделем. Приклад упирался в его левую ладонь, и эта рука потихоньку опускалась вниз.

— Становись к тополю, — сказал он Стоброду. — И этого парня возьми с собой.

Стоброду ничего не оставалось, как пойти и встать у дерева. Тополь поднимался почти на сотню футов вверх, его ствол был чистым и монолитным, прежде чем начинались нижние ветви. Да и тех осталось лишь две, размером со стволы обычных деревьев; они росли с двух сторон ствола и были изогнуты, как ответвления канделябра. Верхушка тополя сломалась когда-то давно, еще в прошлом веке, и покрытый мхом обломок лежал на земле по соседству, медленно сливаясь с почвой, полусгнивший и такой мягкий, что можно было пнуть его ногой и отбросить в сторону, как старый навоз, и смотреть, как жучки бросятся врассыпную.

Стоброд держал скрипку перед собой на сгибе руки. Смычок свисал и тихонько качался в такт его сердцебиению. Трендель стоял рядом. Оба застыли в той гордой и напряженной позе, в какую вставали мужчины, снимающиеся в начале войны на амбротипы, только вместо ружей, кольтов и длинных охотничьих ножей Стоброд и Трендель держали перед собой скрипку и банджо как инструменты, говорящие о том, кто они такие.

Трендель положил свободную руку на плечи Стоброда, как будто они с ним школьные товарищи. Люди из отряда Тига подняли ружья, и Трендель улыбнулся им. В этой улыбке не было ни иронии, ни бравады. Она была явно дружеской.

— Я не могу стрелять в человека, который мне улыбается, — сказал один из мужчин, опустив ружье.

— Хватит улыбаться, — сказал Тиг Тренделю. Трендель сжал рот и сделал усилие, чтобы не улыбаться, но затем губы у него задергались, и он снова расплылся в улыбке.

— Ничего смешного здесь нет, — сказал Тиг. — Абсолютно ничего. Приготовься к смерти.

Трендель провел обеими руками по лицу от линии волос до подбородка. Затем опустил уголки губ большими пальцами, но, когда он опустил руки, они снова поползли вверх, так что его лицо распустилось в улыбке, как цветочный бутон.

— Сними шляпу, — сказал Тиг.

Трендель снял шляпу, все еще улыбаясь, и держал ее двумя руками за поля на уровне пояса. Он поворачивал ее кругом, словно демонстрируя, как крутится земля.

— Держи ее перед лицом, — сказал Тиг. Трендель поднял шляпу и прикрыл ею лицо, и, как только он сделал это, мужчины из отряда нажали спусковые крючки, и щепки отлетели от огромного ствола тополя там, где пули ударили в него, пройдя через плоть двух человек.

Черная кора зимой

— И когда они перестали дергать спусковые крючки, все лошади метались в испуге, а тот человек, который у них командовал, подошел к ним с ругательствами, снял свою шляпу и отхлестал их всех по щекам. Они даже не прикрывали лица руками и ни слова не сказали в свое оправдание, кроме одного, который заявил, что они выполнили его приказ, потому что все же выстрелили. Один из них засмеялся, другой помочился в костер, а потом они сели на коней и уехали. Ни в одном месте, где мне приходилось бывать, я не видел, чтобы люди такое делали.

Парень из Джорджии выглядел так, словно еще не оправился от испуга. Он был все еще взволнован, и это было видно по его желанию спешно выложить всю историю, которая, как он считал, была ужасной, но правдивой.

— Я видел, как это случилось, — сказал он. — Видел все.

— Так почему тебя не убили или не схватили, если ты был так близко, что все видел?

Парень задумался. Он посмотрел в сторону, откинул волосы, проведя по ним растопыренной пятерней, затем постучал по щеколде на воротах большим пальцем. Он стоял на дороге, за изгородью, Ада и Руби — по другую сторону изгороди, во дворе. Они разговаривали через ворота из жердей, и женщины чувствовали запах дыма костра от его влажной, пропотевшей одежды, от его мокрых немытых волос.

— Во всяком случае, я все слышал, — ответил он. — Слышать то, чего не видел, это даже страшнее, чем просто видеть и слышать. Я отошел в лес, в заросли лавра. Ну, по необходимости.

— Да-да, — произнесла Ада.

— По личному делу, так сказать.

— Мы понимаем, о чем ты, — прервала его Руби. — Чем все закончилось?

— Вот это как раз я и стараюсь вам рассказать. Я оставил их лежать под большим тополем. Я убежал оттуда. Я вспомнил, где вы живете, — скрипач говорил. Я пошел к тому разрисованному знаками камню, где мы остановились вчера, чтобы взять еду. И я бежал вниз оттуда, пока не нашел этот дом.

— Долго бежал?

Парень огляделся: посмотрел на плотные серые облака, на голубые линии хребтов, словно стараясь определиться. Но он не мог без солнца сказать, где восток или запад, да и по небу нельзя было определить, который час, так как на нем не было ни одного яркого проблеска, только всевозможные оттенки серого, как на старом топоре.

— Сейчас три часа, — сказала Ада. — Самое меньшее без четверти три.

— Три? — переспросил парень с удивлением. Он посмотрел вниз, изучая утоптанную землю у входа во двор. Затем сжал губы и пожевал ими. Он подсчитывал в уме, сколько времени прошло. Парень вытянул руки, взялся за колья изгороди и сжал их в кулаках. Он выдохнул воздух между сжатых губ, но не настолько сильно, чтобы получился свист.