Холодная гора - Фрейзер Чарльз. Страница 99

Но прежде чем Инман привел в порядок свои мысли и поставил свой мешок в угол, Ада поднялась, подошла близко к нему и сделала то, что совершенно его ошеломило. Она протянула руку и положила ладонь на его спину повыше талии. Другую она прижала к его животу над поясом.

— Вас как будто и нет между моими ладонями, — сказала она.

Инман не смог придумать ни одного ответа, о которым он мог бы позже не сожалеть как о сказанном невпопад.

Ада убрала руки и спросила:

— Когда вы ели в последний раз? Инман подсчитал, вспоминая, и ответил:

— Три дня назад. Или четыре. Четыре, я думаю.

— Ну, тогда вы достаточно голодны, чтобы не задумываться о деталях приготовления пищи.

Руби уже отделила мясо одной индейки от костей; ее хребет варился в большом котле над огнем для бульона Стоброду. Ада усадила Инмана у очага и вручила ему тарелку наполненную жареным мясом. Руби стояла на коленях перед очагом и внимательно следила за котлом. Она сняла серую пену с поверхности воды плоской лопаткой, которую выстрогала днем из ветки тополя, потому что не нашла кизила, который обычно используют для изготовления посуды. Она бросила пену в огонь, и та, зашипев, испарилась.

Пока Инман ел индейку, Ада занялась приготовлением настоящего ужина. Она положила сухие яблочные колечки в воду и, пока они размокали, обжарила оставшуюся овсяную крупу в жире, натопленном из кусочков сала. Когда крупа стала твердая и коричневая по краям, она высыпала ее к яблокам в котелок. Она варила все это, сидя перед очагом, наклонившись вперед, чтобы следить за варевом. Затем она повернулась, вытянула одну ногу вперед, а другую, согнув в колене, поставила перед собой. Инман наблюдал за Адой с большим интересом. Он никак не мог привыкнуть, что она в бриджах, и обнаружил, что свободные позы, которые они позволяли ей занимать, необыкновенно волнующи.

Блюдо, которое приготовила Ада, было жирным, пахло дымом и свиным жиром — простая еда, как раз подходящая для этого времени года, еда, которая давала утешение и помогала пережить период коротких дней и длинных ночей в ожидании весны. Инман набросился на это кушанье, словно изголодавшийся человек — а таким он и был, — но затем остановился и спросил:

— А вы почему не едите?

— Мы недавно ужинали, — ответила Ада. Инман ел молча. Еще до того как он закончил, Руби решила, что индейка отдала воде из ручья все полезное, что могла дать. Она отлила бульон в маленький котелок, наполнив его почти до половины. Вобрав в себя жизнь дикой птицы, бульон стал жирным и мутным и приобрел цвет ореховых ядрышек, жаренных на сухой сковороде.

— Пойду посмотрю, смогу ли я накормить его этим отваром, — сказала Руби.

Она взяла котелок за дужку и направилась к двери. Но прежде чем выйти, остановилась и добавила:

— Пора поменять ему повязку. Я побуду с ним немного. Так сказать, ненадолго отлучусь.

После того как Руби ушла, хижина показалась меньше, и стены ее давили. Ни Инман, ни Ада не могли придумать, о чем говорить. Мгновенно все предрассудки, запрещающие молодой женщине и мужчине оставаться наедине, нахлынули на них и вызвали чувство неловкости. Ада говорила себе, что Чарльстон, с его сонмом старых тетушек, усиленно вырабатывавших правила для молодых девиц, может быть, такое же нереальное место, имеющее косвенное отношение к миру, в которым она сейчас жила, как и Аркадия или остров, на который был сослан Просперо [35].

Инман, чтобы нарушить молчание, начал хвалить блюдо, приготовленное Адой, как будто он был на воскресном обеде. Но тут же остановился, почувствовав, что это глупо. Он был охвачен таким количеством разных желаний, что боялся, что все они выльются в мешанине слов, если он не закроет рот и не найдет лучшее направление своим мыслям.

Инман поднялся, подошел к своему мешку и, вытащив оттуда книгу Бартрэма, показал ее Аде, как будто она была доказательством чего-то. Книга, свернутая в трубку и перевязанная грязной бечевкой, не раз бывала то мокрой, то сухой, то снова мокрой и сейчас выглядела грязной и такой старой, словно содержала все собранные вместе знания погибшей цивилизации. Он рассказал ей, как эта книга помогала ему и поддерживала его в пути, как он читал ее по ночам у костра во время своих одиноких ночевок. Ада не была знакома с этой книгой, и Инман рассказал, что Бартрэм описывал именно ту часть мира, в которой они находятся, и все, что было в нем достойного внимания. По его мнению, эта книга чуть ли не священная и содержание ее так богато, что можно ткнуть пальцем наугад, прочитать всего лишь одно предложение и обязательно найти в нем пользу и наслаждение.

Чтобы доказать это, Инман развязал бечевку, и книга, свернутая рулоном, развернулась сама. Он приложил палец к началу предложения, которое, как обычно, начиналось с подъема на гору и продолжалось почти на всю страницу, и, когда стал читать его вслух, для него оказалось неожиданностью, что все оно будет о скрытом желании, и это было причиной того, что голос его ломался и лицо пылало. Вот что он прочел:

Закончив читать, он сидел в молчании. Ада спросила:

— И вся книга такая?

— Почти.

Единственное, что ему хотелось, — откинуться на постели из ветвей тсуги рядом с Адой, притянуть ее к себе, как Бартрэм, вероятно страстно желавший лежать с девушками под цветочными беседками. Но Инман только свернул трубкой книгу и положил ее в нишу рядом со старой деревянной чашей. А потом стал собирать посуду. Он составил миски одну на другую.

— Я пойду помою.

Он подошел к двери и оглянулся. Ада сидела неподвижно и смотрела в огонь. Инман прошел к ручью, присел на корточки на берегу и принялся чистить посуду песком, собирая его на дне черного ручья. Снегопад ничуть не стал меньше. Снег падал густо, и даже на валунах в ручье образовались высокие шапки. Инман выдыхал облачка пара сквозь эти хлопья и старался думать только о том, что он делает. Благодаря двенадцатичасовому сну и сытному ужину он пришел в себя, по крайней мере мог упорядочить свои мысли. Он понимал, что больше всего хочет освободиться от одиночества. Он слишком долго был одинок, он столько времени шел совсем один, что свыкся с одиночеством.

Он все еще чувствовал прикосновение ладоней Ады к своему животу и спине. И когда он сидел на корточках там, в темноте Холодной горы, это любовное прикосновение казалось словно ключом к жизни на земле. Какие бы слова он ни придумывал, они не шли ни в какое сравнение с этим прикосновением.

Инман вернулся в хижину с мыслью подойти к Аде и положить одну руку ей на шею, а другую на талию, прижать ее к себе и таким образом дать ей знать о своих желаниях. Но когда он поставил дверь на место, его охватило тепло очага, и пальцы не повиновались ему. Они покраснели от песка, окостенели от холодной воды, замерзли и стали словно клешни голубых крабов, которых он видел во время своего вынужденного путешествия по побережью, — кошмарные создания, которые махали своим зазубренным оружием, угрожая всему миру и даже своим собратьям. Он посмотрел на тарелки и ложки, котелок и сковородку и заметил, что они по-прежнему покрыты белой пленкой застывшего жира. Так что его усилия были напрасны, и он мог бы с таким же успехом остаться в хижине и положить посуду в очаг, чтобы остатки жира прогорели на углях.