Серп языческой богини - Лесина Екатерина. Страница 42
– Отвали! Это из-за тебя все! Из-за тебя! Лучше бы тебя и вправду никогда не было!
– Дура! – Калма не сердится, а онавспыхивает: ееникогда не называли дурой.
Пощечина. Губа лопается. А кровь сладка.
– Ой… прости… пожалуйста, прости! Я не хотела! – онабросается обнимать, сует мятый платочек, сама прижимает к губе. Раскаяние искреннее, и Калма улыбается.
Все ведь хорошо. Онапрощена. И нет причин для ссоры. Эмоции понятны, но ведь сердцу не прикажешь. Двум сердцам. А третье – потерпит.
Ночью Калма просыпается и смотрит на руки. Белые руки с длинными пальцами и короткими ногтями. Кожа почти прозрачна, и она видит сосуды, кровь в них текущую.
Калму отвлекает дыхание. Соседняя кровать – комната мала для двоих, но терпеть осталось недолго. Онаспит. Крепко. Повернувшись к стене. Волосы разметались по подушке, и видна шея с синей жилкой артерии. Калме хочется перерезать эту жилку… как тогда.
Когда?
Трещина вторая. Медовый месяц, в меде которого изрядно горечи. Ссора. Молчание. Онаи Родион, разделенные столиком. Хрупкие баррикады из чашек, тарелок и столового серебра.
– По-моему, ты слишком многого хочешь, – Родион постукивает ложечкой по чашке. Пронзительный, хрустальный звук. – Это, конечно, неплохо…
– Но? – онаскалится, притворяясь равнодушной, что ложь.
– Но ты же ничего не делаешь. Ты просто хочешь. Сидишь вот и ждешь, что кто-то придет и все тебе даст. Так не бывает, милая. Желаемого надо добиваться. Зубами. Когтями. И тогда мироздание поверит, что это тебе действительно надо.
– По-твоему я…
Дальше Калма не слушает. Она стирает звуки, и эти двое молча шевелят губами, не способные укусить друг друга. Калме хочется убить. Обоих.
Трещина… трещина к трещине. И прежняя личина сыплется. Калма пытается остановить старение, не желая превращаться в демона, но память не оставляет шансов.
Она видит остров. Белых чаек, что ныряют в черную воду. Маяк и букет васильков. Она слышит старухин голос и хруст травы, чьи стебли падают под серпом. Она берет в руки этот серп, такой чистый, такой острый. Рукоять ласкает ладонь, а лезвие ранит пальцы.
Пробуждение приносит тоску. Тянет домой, но разве отпустят?
На день. На неделю. На две недели. Без ненужных вопросов, на грани доверия. А если навсегда?
Их можно забрать с собой… нельзя. Калма и тогда понимала, чем все закончится. И придумала план. Всем было бы хорошо. Только план не сработал. Почему?
Они бы остались живы.
– И ты тоже, маленькая дрянь, – шепчет она, отогревая дыханием ствол винтовки. – Но ты хотя бы старалась.
Луна яркая. И светло, почти как днем.
Позиция неудобна, но цель видна как на ладони. Калма не промахнется.
Она никогда не промахивалась. Родион уверял, что это – талант. Ошибался. Калме не хочется убивать. Но разве есть выбор?
Глава 9
Дети зимы
Зоя шла впереди. Она шагала широко, не слишком заботясь о том, чтобы держаться тропы. Всем своим видом Зоя показывала, что трудности – мелкие ли, крупные – ее не пугают.
Скорее злят.
– Про Викушу я не солгала. Ну почти. – Она остановилась на опушке и задрала голову. – Ишь какое небо ясное – к заморозкам. Мы и вправду встретились на съемках. И потом она за хату денег предложила. Слушай, почему, если блондинка, то обязательно тупая? Откуда этот стереотип?
– От верблюда.
Далматов желал побыстрее избавиться от нежданной компаньонки, доверять которой не спешил. Она лгала и будет лгать, преследуя собственные цели. И вопрос лишь в том, насколько сам Далматов является целью.
– Хотя, с другой стороны, удобно. Что с дуры взять? Имидж… я понадеялась на помощь. Ну понимаешь, войти в узкий круг… там бы не растерялась. Только Викуша наша оказалась не из тех, что по тусовкам прыгают.
– Какая жалость!
– Именно. Жалость. Я уже подумывала попрощаться с ней. А тут такой подарок. Любовник. Типичный тухлый романчик с печальным студиозусом. Мне оставалось лишь фотки сделать да Родьке передать. И Таське на всякий случай. В Таське ведь хватало дерьмеца, верно?
Ей не требуется подтверждение, ей нравится говорить. Демонстрация ума для избранных.
– Я думала, что Родька на развод подаст. Вот ты бы подал?
– Понятия не имею.
– Подал бы. Самолюбивый, как все вы… я ж вижу. А он со мной встретился. Спросил, сколько я хочу, чтобы фоток не стало. Вообще не стало. Прикинь поворотец? Мы разговорились. Хотя нет, он разговорил. Пробил биографию. Я же хорошей девочкой была. Папина радость. Разряды спортивные. И по стрельбе в том числе. Родька спросил, сколько в бумагах правды. А потом заплатил, чтобы я за Викушей приглядывала. А то вдруг бедную девочку обидят. Я еще подумала, это каким психом быть надо, чтобы так себя унизить.
Влюбленным, что еще раз доказывает – любовь опасна. Мешает воспринимать мир адекватно.
– Я приглядывала. Вот такая интересная женская дружба. Что скажешь?
Он ничего не успел сказать.
На этот раз не было слышно выстрела. Зоя вдруг крутанулась и рухнула на снег. И только потом до Далматова донесся грохот, далекий, словно гром.
Илья упал в снег и перекатился. Откуда стреляли?
Со стороны леса? Со стороны дома? Из очередного тайника, сооруженного десяток лет назад? Он спиной ощущал прицел. И черный зев дула. И пулю, которая ждала команды. Снайпер снимет и лежащего. Или выждет, позволив подняться. Возможно, до дома дойти. И уже на пороге, когда Далматов решит, что спасся, всадит пулю.
– Зоя, ты жива?
Сомнительно, но проверить следует. И Далматов двинулся ползком, проклиная день, когда ему вздумалось поискать чужие сокровища.
Если пристрелят – сам виноват. Но легче от этой мысли не становилось.
Зоя лежала навзничь. Ноги раскинуты, руки вытянуты вдоль тела. Снег под ней наливался кровью, но медленно. А в затылке зияла дыра. Далматов перевернул тело: лицо практически отсутствовало.
– Ну и что теперь? – спросил он, подымаясь.
Сердце отсчитывало секунды.
– Выстрелишь?! Давай!
Он раскинул руки и замер.
– Стреляй же!
Тоскливый волчий вой стал ответом.
Калма видела женщину на снегу и мужчину, который хотел умереть, но было слишком рано. И пуля – не тот инструмент. Грубый.
Оба, и мужчина, и женщина, заслуживали смерти. Только каждый – своей. Калма знала, как это важно – выбрать правильную смерть. Она подняла гильзу, а винтовку закинула на плечо, отметив, что с прошлого раза та потяжелела.
Надо поесть. Она уже забыла, когда ела в последний раз. Слабеет, а если ослабеет, то не исполнит задуманного. И это плохо. Калма ведь обещала подарить платье. Она точно знала, какие платья ейнравятся. Калма помнил, как онавыбирала наряд.
Подготовка к выпускному началась с октября, когда онапринесла из библиотеки несколько журналов и сказала:
– Мы должны выбрать платье.
И тетушка, конечно, согласилась: должны. Калме оставалось лишь кивнуть, впрочем, этого не заметили. Да и она рада была оставаться незамеченной.
И занятие у Калмы имелось: фасоль. Тетка растила ее на даче, там же и сушила, раскладывая белые стручки на старых простынях. Спустя месяц простыни связывались, и получались тюки, объемистые и легкие. И уже Калма везла их с дачи, стыдясь такого груза.
– Я не хочу такое платье… ну такое, понимаешь? – онарастопырила руки. – Чтоб как у невесты.
– Почему?
В юбках и кружевах онабудет выглядеть нелепой, как торт безе в лиловом креме. Калма точно знала, что тетка купила лиловую парчу и лиловую же дымку. А еще знала, что ейне по вкусу этот цвет.
– Ну это же пошлость!
Калма развязал тюк, разворошила сухую гору. Стручки фасоли – что птичьи кости. Тонкие, длинные. Выбирай и раскалывай пополам, вываливая фасолины в белый таз.
– А по-моему, так красиво. У Веришкиных видела какое платье?