Улица Пяти Лун - Питерс Элизабет. Страница 12

От радости я с шумом захлопнула книгу. Такого грохота эта сонная комната не слышала, наверное, со времен светского салона. Старичок покачнулся, словно неваляшка, которую сильно толкнули. Несколько мгновений мне казалось, что он опрокинется и шмякнется лицом об стол. Как в фильме Хичкока... В таком месте можно умереть и этого никто не заметит. Наконец старичок перестал раскачиваться и снова согнулся над своими фолиантами. Я тихой мышью выбралась из-за стола и заскользила к библиотекарше.

Вопрос, нельзя ли побеседовать с директором, вверг бедную женщину в прострацию, словно я сообщила о своем желании провести ночь с Папой Римским. После долгих уговоров она все же снизошла до телефонного звонка, сняла трубку и что-то страстно зашептала в нее. С каждой секундой ее лицо вытягивалось все больше.

— Вас примут! — благоговейно прошелестела она, возвращая трубку на место.

Кабинет директора располагался этажом выше. Мне позволили воспользоваться служебным лифтом, дверь которого выходила прямо в приемную.

В приемной меня встретил бородатый статуеподобный человек. Я уже собиралась смиренно приветствовать его, но тут обнаружила, что передо мной отнюдь не директор, а всего лишь секретарь. Господи, каков же тогда директор! Секретарь предложил мне стул, и целых двадцать минут я предавалась блаженному безделью, дожидаясь аудиенции. Наконец человек-статуя подал мне знак.

Резная дверь черного дерева у него за спиной сама по себе представляла предмет искусства. Он с поклоном ее отворил, и я проникла в святая святых. К этому времени мои ноги отдохнули, маяться без дела надоело, а здешняя церемонность сидела в печенках. Так что я ворвалась в директорский кабинет без всякого почтения. Подбородок вздернут, взгляд надменен, — словом, берегись, чинуша! Но в следующую секунду от моей воинственности не осталось и следа. За столом я увидела... женщину.

Да-да, женщину. Мы живем в мужском мире, и ни в одной стране мужской шовинизм не свирепствует с такой силой, как в Италии, и все же я ни на мгновение не подумала, что передо мной секретарша. Господи, да эта особа будет командиршей везде, куда ее забросит судьба...

Признаюсь, я сама сторонница шовинизма, женского конечно. А потому директорша должна была вызвать во мне всплеск теплых чувств, особенно после бородатого истукана в приемной. Мужчина в подчинении у женщины! Бальзам на мою эмансипированную душу. Но никаких теплых чувств я не испытала, более того, невзлюбила эту особу с первого взгляда. И для этого имелись все основания. Директорша смотрела на меня так, словно перед ней была редкая разновидность постельного клопа. С омерзением и удивлением, вот как она смотрела.

Обстановка кабинета призвана была повергать посетителей в священный трепет. Высокие окна, украшенные золотыми гирляндами и фестонами, выходили на террасу, тесно заставленную кадками с кустарниками и цветами. Висячий сад, да и только! Персидский ковер на полу был огромен — роскошная смесь кремового и желтого, бирюзового и розового. Стол мог украсить экспозицию любого музея, а картины на стенах были лучшими творениями великих мастеров.

Но дама за столом не нуждалась в подобном фоне, она выглядела бы внушительно даже на замызганной кухне. Чернота шевелюры наводила на мысли об искусственном происхождении столь радикального оттенка, лицо холеное, но время оставило на нем свой безжалостный след. Даме можно было дать никак не меньше сорока, а то и много больше. Профиль безупречный, такие встречаются на древних римских монетах. Словно желая продемонстрировать свое сокровище посетителю, директриса сидела боком к двери, неподвижный взгляд устремлен в окно.

Тихое бормотание секретаря за моей спиной кое-что прояснило.

— Principessa. Direttoressa...

Теперь понятно. Последняя представительница рода Кончини все еще цеплялась за родовой дворец.

Директриса явно хотела, чтобы я почувствовала себя идиоткой-переростком из варварской страны, и преуспела в этом. Неуклюже загребая ногами, которые, казалось, выросли на несколько размеров, я заковыляла к столу, и одновременно в душе росла ненависть к этому идеальному римскому профилю. А вот и стол... Хорошо хоть не упала по дороге, не порадовала мымру. Я огляделась в поисках стула. Размечталась...

Княгиня Кончини дала мне ровно тридцать секунд (я сама их отсчитала), а затем нарочито медленно повернулась. Полные губы изогнулись в легкой улыбке. Тут невольно вспомнишь о загадочных улыбках, навеки застывших на губах греческих и этрусских статуй, хотя многие находят эти улыбки не столько загадочными, сколько зловещими.

— Доктор Блисс? Рада приветствовать юную коллегу. Ваш руководитель, профессор Шмидт, мой старый знакомый. Надеюсь, с ним все в порядке?

— Как всегда безумен, — ответила я хрипло.

Ненавижу свой рост! Эта подлая особа наверняка специально заставляет меня торчать каланчой посреди своей роскошной комнаты... Высмотрев в углу изящный экземпляр восемнадцатого века с бесценным игольным кружевом на сиденье, я без раздумий промаршировала через комнату, подтащила стул и села.

Мгновение хозяйка холодно взирала на меня с приклеенной улыбкой, затем губы дрогнули и она рассмеялась. Это был очаровательный смех, низкий, грудной, исполненный искреннего веселья.

— Очень рада, — повторила она. — Вы правы, профессор Шмидт безумен, и именно поэтому друзья так его любят. Могу я вам чем-нибудь помочь или это просто визит вежливости?

Должна признаться, дама меня обезоружила.

— Я бы не стала отнимать у вас время визитами вежливости. Если позволите, княгиня, я расскажу вам довольно необычную историю...

— Мы же коллеги. Называйте меня Бьянкой. А вы?..

— Вики. Спасибо... Эта история может показаться столь же безумной, как и истории профессора Шмидта, кня... Бьянка. Но она правдива от первого до последнего слова.

И я рассказала ей все... почти все. Бьянка внимательно слушала, опершись подбородком о тонкую, украшенную кольцами руку, черные глаза не отрывались от моего лица. В ее взгляде то и дело мелькали искры, а когда я замолчала, красивые губы снова раздвинулись в веселой улыбке.

— Дорогая моя...

— Я же предупреждала, что история покажется вам безумной.

— Так оно и есть. Если бы у вас не было столь безупречных рекомендаций... Но я хорошо знаю профессора Шмидта. Признайтесь, Вики, все это очень в духе нашего дорогого профессора.

Я удрученно рассмеялась:

— Да, но...

— Какие у вас аргументы? Мертвец? Но, насколько я поняла, человек этот умер естественной смертью. Копия экспоната из вашего музея? Однако где уверенность, что ее собирались использовать в преступных целях? Простите, но мне кажется, что вы с профессором Шмидтом постулируете существование заговора на очень зыбких основаниях.

— Два дня назад я тоже так считала. Но что вы скажете о лавке древностей на улице Пяти Лун?

— Рисунок, пусть и подробный, еще не доказательство, моя дорогая. Кстати, я рада, что мне не придется привлекать внимание официальных властей к вашей проделке. Я хорошо знаю этот магазинчик, Вики. Его владелец, синьор Фергамо, весьма уважаемый человек.

— Лавку могли использовать в преступных целях без его ведома, — возразила я. — Этот проклятый... я хотела сказать, управляющий-англичанин...

— Об англичанине ничего не слышала... — Бьянка задумалась, наморщив тонкие брови. — Наверное, он там недавно. Раньше в магазине заправлял зять синьора Фергамо. Но даже в этом случае... — Она вежливо замолчала.

Признаться, Бьянка загнала меня в тупик. Единственное убедительное, если не сказать убийственное, доказательство — похищение моей скромной персоны, но об этой детали я скромно умолчала. Уж не знаю почему. Должно быть, потому, что похищение, чесночный кляп и чудесное избавление выглядели еще неправдоподобнее, чем все остальное.

В конце концов, Бьянка принадлежит к старой римской знати, как и человек, которого я подозревала. Поверит ли она обвинениям против графа Караваджо? Нет, скорее уж решит, что я спятила. Не приведи господь, вызовет психиатрическую неотложку, и меня упекут в веселую богадельню...