В тропики за животными - Эттенборо Дэвид. Страница 24

Управляющий забрался в «джип» и укатил из Аракаки, а перед нами стояла теперь проблема раздобыть лодку, которая отвезла бы нас обратно вниз по реке. Одно за другим обошли мы все питейные заведения. Владельцев лодок с подвесными моторами тут было немало, но у каждого находилась какая-нибудь веская причина отказать нам: у одного мотор не в порядке, у другого лодка недостаточно просторная, у третьего нет горючего или, скажем, того, кто уж точно разбирается в моторе, как раз нет сейчас в Аракаке. В конце концов, поиски свели нас с индийцем по имени Якоб, угрюмо восседавшим в одном из салунов. Его трудно было не заметить: кончики ушей индийца поросли пучками длинных прямых волос, что придавало ему вид мрачного восточного гнома. Якоб признал, что лодку имеет, но сказал, что взять нас не может. Но в отличие от всех других судовладельцев он не мог придумать основательной причины для отказа, и мы насели на него. Обе стороны спорили и торговались в табачной атмосфере салуна под душераздирающие звуки граммофона. Около половины одиннадцатого сопротивление Якоба было сломлено, и с видом бесконечного уныния он согласился взять нас утром в Кориабо.

Наутро мы встали в шесть часов, а в семь были готовы к отправлению. Якоба нигде не было видно. В девять часов он явился к нам с несчастным видом и объявил, что и лодка, и мотор готовы, но бензина пока раздобыть не удается.

Герти, не имея других занятий, стояла поблизости, с   интересом   прислушиваясь   к   нашему   разговору.

Она взглянула на меня сочувственно и испустила тяжелый вздох.

— Голюбчик,— сказала она,— ну просто узас все эти промедления. Ну просто досада берет.

К середине дня горючее все-таки нашлось, и мы отчалили в сторону Кориабо. В клетке, свернувшись, спал муравьед, а рядом с ним лежала половинка муравьиного гнезда — для подкрепления в дороге. На носу громоздился большой деревянный ящик, торчавший над водой на добрых полметра с каждого борта. Джек соорудил его в Аракаке специально для капибар.

Нам чрезвычайно повезло, что путь наш лежал вниз по вздувшейся реке с быстрым течением, ибо мотор Якоба оказался весьма капризным и не перенес бы никаких дорожных неурядиц. Если какая-нибудь щепочка перекрывала на время систему охлаждения или приходилось идти не на полном газу, мотор глох, и требовалась изрядная доля увещеваний, чтобы склонить его к продолжению работы. У Якоба имелось для этого единственное средство: дергать шнур стартера с максимально возможной силой и частотой. Внутренний мир двигателя почитался за святая святых, и всякое вторжение в него исключалось. В конце концов вера Якоба в свой механизм всегда оправдывалась, но однажды ему пришлось дергать шнур без передышки полтора часа. Когда мотор, наконец, завелся, Якоб, все это время подавлявший ярость зубовным скрежетом, сел на место и, не проявив ни малейших признаков радости, вернулся к своему обычному состоянию печальной сосредоточенности.

К вечеру мы добрались до Кориабо и встали борт о борт с судном Бринсли Мак-Леода. Якоб не хотел зря глушить мотор, и поэтому мы разгружались с большой поспешностью. Через десять минут лодка была свободна, и Якоб в унынии отправился в обратный путь, не оживившись даже от сознания того, что мотор не заглох в продолжение всей разгрузочной операции.

С облегчением мы узнали, что баркас Бринсли в очередной раз приведен в порядок. Самого хозяина в деревне не было, он трудился на своем золотом участке у дальней плотины, но нас заверили, что на следующее утро, к десяти часам, он вернется.

К нашему удивлению, он действительно вернулся в назначенное время. Мы набили ящик нарезанными ананасами и кассавой, заманили туда капибар и погрузили их на борт. Предстоял последний дневной переход до Баримы. Путь получился долгим, потому что мы останавливались у каждого знакомого поселения, чтобы узнать, не поймал ли кто по нашей просьбе что-нибудь интересное. Кое-что действительно нашлось, и по прибытии в Маунт-Эверард мы имели на борту кроме муравьеда, капибар и змеи еще и трех ара, пять амазонов, двух попугайчиков, капуцина, а самое главное — пару красноклювых туканов. Неизбежные деловые переговоры, сопровождавшие приобретение всех этих богатств, отняли столько времени, что с наступлением темноты мы были еще в десяти милях от Морауанны и только в час ночи пришвартовались к «С. С. Тарпон», покачивавшейся у мола. По трапу мы вскарабкались на борт. Пробравшись меж спящих тел, устилавших палубу, мы разыскали каюту старшего стюарда. Он предстал перед нами облаченным в яркую пижаму, но, когда осознал, что ему предстоит быть «при исполнении», нахлобучил фуражку и проводил нас к двум каютам, которые — о, чудо! — были зарезервированы специально для нас. В одной мы разместили животных, а в другой расположились сами и, изнемогая от усталости, разошлись по койкам в половине третьего утра.

Когда я открыл глаза, день был в разгаре. Мы находились в море, а на горизонте, прямо по курсу, лежал Джорджтаун.

Глава 8. Маса Кинг и сирена

В Джорджтауне, в гараже, ставшем зверинцем Тима Вайнелла, нас ожидали сюрпризы. Пока мы в поисках животных путешествовали по Бариме, наши друзья из других частей колонии прислали кое-что в Джорджтаун. В Камаранге недавно побывал гидроплан, и пилот привез нам в дар от Билла и Дафни Сеггар нескольких амазонов и ручного красношапочного дятла. Тайни Мак-Турк прислал лисицу и мешочек змей. Тим, которому не очень-то улыбалось с утра до вечера возиться с нашей коллекцией, сумел так поставить дело, что за отлов животных взялись и местные жители. Некоторые экземпляры были пойманы прямо в Ботаническом саду. Один из садовников изловил пару мангуст, носившихся по лужайкам. Тим принял их с радостью, хотя, строго говоря, это были не южноамериканские животные. Много лет назад владельцы плантаций сахарного тростника завезли сюда мангуст из Индии, рассчитывая с их помощью разделаться с крысами, ставшими истинным бичом плантаций. Мангусты прижились, да так успешно, что стали обычнейшими животными побережья. Сады кишели и опоссумами, которые, как и кенгуру, вынашивают своих детенышей в сумке. Я давно мечтал увидеть опоссума: ведь он — один из очень немногих сумчатых животных, распространенных вне Австралии. Но когда наша встреча состоялась, я почувствовал сильное разочарование: оба опоссума напоминали огромных крыс с заостренными, почти совершенно голыми мордами, длинными острыми зубами и противными чешуйчатыми хвостами. Это, без сомнения, были самые отвратительные звери нашей коллекции. Тим радостно сообщил нам, что выбор имен для опоссумов не доставил ему абсолютно никаких хлопот: он назвал их Дэвид и Чарльз.

Самым замечательным приобретением оказался зловредный и вечно хнычущий субъект по имени Перси. Это был древесный дикобраз, который, как и все дикобразы, обладал несносным нравом. Стоило кому-нибудь попытаться дотронуться до него, как по маленькой физиономии дикобраза пробегала гримаса раздражения, короткие иглы начинали вибрировать, раздавалось шипение, и колючий недотрога принимался топать ногами от злости так, что не оставалось сомнений: он со злорадным наслаждением пустит в ход свои длинные передние зубы, если к нему подойдут слишком близко. Этот дикобраз обладает щетинистым цепким хвостом, которым он хватается за ветки, лазая по деревьям. Подобный хвост есть у многих древесных животных — обезьян, панголина, опоссума и древесного муравьеда — с одной лишь разницей: у них хвост закручивается внутрь, а у Перси — наружу. Свойство, что и говорить, редкое, но не уникальное: так же закручивается хвост и у некоторых мышей, обитающих в Папуа.

Собранная коллекция, несомненно, уже могла доставить нам некоторое удовлетворение, но в ней имелись и крупные изъяны: еще не были пойманы два чрезвычайно интересных существа, обитающих в Гайане. Одно из них — гоацин. Это — птица, и у науки с ней особые счеты. В отличие от всех других пернатых у гоацина на крыльях есть коготки. Взрослому гоацину коготки не нужны, и поэтому они глубоко скрыты в перьях. Но у нелетающего птенца они работают в полную силу: карабкаясь по ветвям, он пользуется своими когтистыми крыльями, как второй парой лап. Палеонтологи доказали, что птицы произошли от рептилий. Среди всех ныне живущих птиц гоацин — единственный вид, сохранивший когти на передних конечностях, а побережье той части Южной Америки, где мы сейчас находились,— единственное в мире место, где он обитает.