В тропики за животными - Эттенборо Дэвид. Страница 48

После еды мы с Чарльзом укрылись от невыносимого солнца в каюте и лежали там полуголые, потея на жестких бамбуковых жердях. Из оцепенения меня вывело какое-то неясное пыхтение и фырканье. Высунувшись, я увидел метрах в трехстах от прау крупную стаю дельфинов. Пространство размером с футбольное поле пенилось и сверкало фонтанами брызг, когда дельфины с присущей им жизнерадостностью вылетали из воды, демонстрируя свои воздушные пируэты. Менее энергичные высовывали из воды только морду и прочищали легкие через дыхало, издавая громкий храп.

Вначале дельфины шли стороной, но потом изменили курс, подошли к нам и окружили прау. Мы перегнулись через борт и смотрели, как они играют, волнуя прозрачную зеленую воду. Дельфины были теперь так близко, что мы хорошо видели их вытянутые клювообразные морды, большие темные дыхала на темени и лукавые глаза, глядящие на нас насмешливо и удивленно.

Минуты две дельфины резвились вокруг прау, а затем, пыхтя и брызгаясь, стали удаляться в сторону острова, который по-прежнему маячил на горизонте. Мы с сожалением проводили их взглядом и опять остались одни посреди оцепеневшего моря. К вечеру паруса  слегка  зашевелились,  и,  посмотрев  за   борт, я обнаружил, что мусор уже находится довольно далеко от кормы. Вскоре бриз превратился в крепкий ветер, а когда солнце коснулось горизонта, мы уже вовсю мчались по разыгравшемуся морю. Большие волны, настигая нас, поднимали корму суденышка так, что бушприт глубоко зарывался в воду. Когда волна проходила, нос прау взмывал вверх, а с ним взлетал и промокший фок. Ночью, пристроившись в каюте, я слышал, как гик ходил ходуном с таким скрежетом и визгом, какие впору ожидать только от нализавшегося тромбониста. Мне же эти звуки казались дивной музыкой.

Весь следующий день попутный ветер дул не стихая. Слева по борту на горизонте тянулся берег Флореса. Перед носом прау проносились стайки летучих рыб. Они внезапно появлялись в толще волны, взрывались фейерверком на ее гребне и, распустив синие с желтым грудные плавники, пролетали метров двадцать, резкими зигзагами обходя волны. Если же рядом с прау оказывалась крупная стая этих изумительных созданий, то у нас просто рябило в глазах от их стремительных и замысловатых движений.

Мы вспомнили, что должны запечатлеть наше морское путешествие, и Чарльз достал из трюма камеру, приготовил ее к действию и направил на капитана. Тот в полудреме сидел на юте, привалившись к румпелю и закрывшись от солнца саронгом, и неплохо смотрелся на фоне пенистых волн, которые то вздымались, то исчезали за кормой.

—   Друг,— окликнул я его,— хотите фото? Капитан вздрогнул и очнулся.

—   Нет, нет! — в тоне его была явная неприязнь.— Фото не надо. Не согласен.

Капитан становился для нас все большей загадкой. Из всех индонезийцев, которых мы встречали, он был первым, кто не обрадовался возможности иметь свой портрет. Мы явно делали что-то не так, но в чем заключалась наша бестактность — я не мог понять. Чарльз стал искать другие объекты для съемки, а я попытался исправить неловкость с помощью светской беседы.

—   Хороший ветер,— сказал я, вызывая капитана на диалог и взглядом указывая на белоснежные паруса, раздувавшиеся на фоне синего безоблачного неба.

Капитан хмыкнул, сузил глаза и устремил взгляд вдаль.

—   С таким ветром мы завтра дойдем до Комодо? — не отступал я.

—   Может быть,— ответил капитан.

Он помолчал, шмыгнул носом и издал пронзительный вопль. Я принял это за знак окончания беседы и вернулся на нос прау.

Наступила наша четвертая ночь в море, и я надеялся, что мы уже недалеко от Комодо. Засыпая, я был почти уверен, что завтра, наконец, собственными глазами увижу вожделенный остров. Но наутро никто не встретил меня радостной вестью; вдоль южного горизонта неровной полосой по-прежнему тянулся Флорес.

Капитана я нашел в его обычном полусонном состоянии, но на новом месте — у рубки, где он устроился в лежавшей на боку долбленке.

—   Друг,— обратился я к нему,— сколько еще часов нам плыть до Комодо?

—   Не знаю! — ответил капитан недовольным тоном.

—   А вы раньше бывали на Комодо? — продолжал я допытываться, стараясь выудить из него хоть какие-нибудь сведения.

—   Белум,— услышал я в ответ.

Такого слова я не знал. Пришлось лезть в каюту за словарем. «Белум» переводилось как «нет еще», и у меня зародилось ужасное подозрение. Пока я выбирался из каюты, капитан снова заснул.

Я легонько похлопал его по плечу.

—  Капитан, вы знаете, где находится Комодо? — спросил я.

Он устроился поудобнее.

—   Я не знать. Туан знать.

—   Туан,— произнес я громко и решительно,— не знает.

Кажется, мое сообщение произвело впечатление на капитана, и с возгласом «Ааах!» он принял вертикальное положение.

Я сбегал в каюту за картами и позвал Чарльза, который в тот момент снимал крупным планом живописное буйство парусов.

Одна из двух наших карт была мелкомасштабной и изображала всю Индонезию, где Комодо выглядел крошечным, не более трех миллиметров, пятнышком.

Эту карту мне удалось выпросить в пароходной компании. Вторую, крупномасштабную карту я перерисовал из одной научной монографии. На ней Комодо и соседние островки были представлены в мельчайших подробностях, а сбоку виднелся кончик Флореса. Мы показали капитану карту Индонезии.

—   Где, по вашему мнению, мы сейчас находимся?

—   Не знаю.

—   Может быть, он вообще в картах не разбирается,— предположил Чарльз.

Я стал медленно обводить пальцем каждый остров, старательно произнося его название.

—  Понятно? — интересовался я вкрадчиво каждый раз.

Капитан энергично кивал. Потом ткнул пальцем в Калимантан и уверенно сказал:

—   Комодо.

—   Нет,— резюмировал я печально.— К сожалению, нет.

Прау продолжала путь при стихающем ветре, и вели ее теперь мы с Чарльзом. Днем ориентиром нам служило солнце, а ночью мы уповали на Южный Крест. Мы слегка изменили курс и подошли ближе к земле. Береговой ландшафт изменился. Вчера он был гористым, с глубокими лесистыми ущельями, сбегавшими к ровной прибрежной полосе, где покачивались кокосовые пальмы. Теперь же горы уступили место низким округлым холмам с побуревшей от солнца травой и редкими пальмами, похожими на гигантские зеленоватые булавки. Несмотря на эти перемены, мы считали, что по-прежнему идем вдоль Флореса. Скорее всего, так оно и было: вряд ли за ночь прау успела проскочить Комодо и выйти к Сумбаве.

В середине дня прямо по курсу в легкой дымке возникло какое-то скопление мелких островов. Мористее они были совсем крошечными и редкой цепью терялись на северном горизонте. С другой стороны, на юге, острова теснились друг за другом затейливым каскадом отвесных скал, зубчатых конусов и бесформенных глыб. Невозможно было ни разобрать, где кончается один остров и начинается другой, ни разглядеть, что находится впереди — узкий извилистый пролив или глубокая бухта. В этом лабиринте нам предстояло определить, где кончается Флорес и где начинается тот пролив, который должен привести нас к острову Комодо, к его единственной пригодной для якорной стоянки бухте.

Подойдя к островам, мы получили очередной тайм-аут: ветер стих и прау застыла на зеркальной глади моря. На мелководье под нами тянулись сплошные заросли кораллов, и мы с Чарльзом, надев маски, спустились за борт. Нам случалось плавать под водой и раньше, и поэтому мы были готовы к восприятию совершенно иного физического мира. Но великолепие рифа потрясло нас. Под нами горбились, щетинились и лучились розовые, голубые и белые кораллы. Одни простирались плотными каменными зарослями, над которыми колыхались пурпурные опахала морского веера, другие росли отдельными колониями в виде раскидистых кустов, белых чаш или валунов, испещренных бороздами, похожими на мозговые извилины. Проплывая мимо гигантских актиний, мы отказывались верить в реальность их размеров и заворожено созерцали метровые сплетения их многоцветных щупалец. Повинуясь воле невидимых течений, они слегка колыхались, словно цветущий луг на ветру.