Николай II в секретной переписке - Платонов Олег Анатольевич. Страница 128

У Бэби в горле небольшая краснота, поэтому он не выйдет на воздух; при такой переменчивой погоде очень легко простудиться.

Повторил ли ты приказ относительно того, чтоб рождение Вильгельма было позволено [651] праздновать так же, как праздновались твои именины? Подумаллиты опять о том, что членов Думы, таких как Гучков, не следует более допускать на фронт и позволять им говорить с войсками? Он поправляется, по совести я должна сказать: увы! Кто-то заказывал молебны о его здравии в Лавре, и теперь он стал еще большим героем в глазах тех, кто им восхищается.

Вот письмо от Алексея.

Душка, я особенно много думала о тебе в эту бессонную ночь, с такой нежной тоской и жалостью! Как Вам? [652]

Ну, прощай, мой Солнечный Свет, мой страстно любимый муженек! Всемогущий Бог да благословит и сохранит тебя, да поможет Он тебе во всех твоих решениях и да подаст тебе больше твердости!

Целую без конца, нежно и страстно. Твоя горячо любящая

Женушка.

Поклонись Мордв. и Силаеву.

Где Миша? Он не подает признаков жизни с тех пор, как в декабре уехал.

Царская ставка. 7 января 1916 г.

Мое дорогое сокровище!

Опять поезд опоздал, так что я не получил до сих пор ни писем, ни газет.

Я принимаю Трепова [653] и Наумова, приезжающих из Киева, и затем генерала Беляева из воен. министерства — не знаю, по какому делу?

Последнему я скажу о немецких военнопленных, дне рождения Вильгельма и т.д. Я намерен послать Георгию шифрованную телеграмму относительно того, на что обратить особое внимание при посещении военнопленных, кроме других подробностей, которые я хочу поручить ему расследовать!

Сегодня я просил Фредерикса очень строго написать Максимовичу о клубах и следить за всем, что там происходит. Всякую болтовню и критику, которую он лично услышит, он должен пресекать и предупредить тех, кто носит золотой мундир или аксельбанты, что они лишатся таковых, если будут продолжать вести себя в том же духе.

Я забыл поблагодарить тебя за открытку милого Бэби, которую нахожу очаровательной. Она стоит против меня на письменном столе.

Кту-то унес лопату из сада — правда, там уже нечего сейчас больше чистить. Я предпочитаю гулять там один, к чему я привык, так как это дает возможность спокойно думать, и часто на прогулке приходят в голову хорошие мысли.

Я продолжаю ломать себе голову над вопросом о преемнике старику, если Штюрм. действительно недостаточно молод или современен.

На Кавказе наши войска очень успешно наступают и находятся недалеко от Эрзерума — единственной турецкой крепости, имеющейся там. Думаю, что на строение черных сестер [654] должно быть подавленным из-за участи их несчастной родины!

Да хранит Господь тебя и дорогих детей! Нежно целую вас всех, мои дорогие. Горячо и нежно целую тебя, мое возлюбленное Солнышко.

Навеки твой

Ники.

Царское Село. 8 января 1916 г.

Мой родной душка!

Нежно, нежно благодарю тебя за вчерашнее драгоценное письмо. Конец его такой ласковый и полон нежного значения: — дама сердца благодарит за привет и возвращает его с большой любовью!

После завтрака наш Крошка явился ко мне с тяжелой головой, краснотою в горле и болью при глотании; поэтому я приказала ему лечь и положила компресс. Попозже у него оказалось 38,4 градуса, но голове стало лучше. Я больше его не видела, мы только по телефону говорили с ним и с Анастасией. Ей стало лучше: 37,2 градуса. Аня кашляла два дня и была в лихорадочном состоянии, когда пришла ко мне днем. Я заставила ее смерить температуру, — 37.9 градуса, — я отослала ее домой, вместо поездки к ее раненым. На ночь с ней останется Акилина [655], — доктор дал ей лекарство. Она выпила горячего малинового чаю, по моему настоянию, и горячего красного вина, по приказанию нашего Друга; надеюсь, что к завтрему ей будет лучше. Она прислала унылое письмо и просила передать, что целует тебя. После балкона я лежала на кушетке до 6 часов, а потом встала к обеду. Целый день слабость, и самочувствие не особенно хорошее. После 9 пришел Н.П. посидеть с нами, и дети пробовали всяческую музыку на граммофонах, которые я посылаю в наш и Анин лазареты. Он говорит, что теперь посылают Родионова вместо Кожевникова и, как только тот приедет, в субботу или в воскресенье, он думает выехать вместе с Кириллом. Если ты в ставке, то Кирилл хочет остановиться там на 2 дня. Поэтому Н.П. считает более удобным съехаться с ним в Киеве, чтобы не оказаться лишним в Могилеве. Но если тебя там нет, на возможность чего намекнул ему Дубенский, тогда они с К. выедут вместе прямо отсюда. Он закупил массу подков, гвоздей и т.д. и бесчисленное множество вещей по поручениям. Он везет шестерых кадет: одного графа Гейдена (полагаю, сына нашего), Кони, а фамилии остальных он забыл. Становишься бодрее, повидав его, — это отлично: ведь сегодня уже неделя, как я, так сказать, прикована к постели, от чего мне не легче, не веселей, также, как и моему родному голубчику. Шел дождь, и погода “подлая”.

Я очень рада, что поездки Трепова и Наумова принесли пользу, и надеюсь, что они хорошенько расшевелили всех. Надо везде бывать самому и всюду совать нос, тогда люди работают усерднее, так как чувствуют, что за ними присматривают и могут нагрянуть каждую минуту. Как хорошо, что у тебя есть кинематограф для всех этих детишек, — кроме того, они могут видеть и тебя!

Анастасия спала хорошо: 36,8 градуса. Алексей ночью проснулся только два раза, 37,6 градуса, лежит в игральной комнате в постели и очень весел. Надеюсь сегодня днем сходить наверх взглянуть на них обоих. Утром опять буду лежать на балконе: 2 градуса тепла, дождик, ветер; мрачная, скучная погода, приглашу с собой опять туда Изу, чтобы поговорить о делах.

Опять спала не очень хорошо и видела скверные сны; голова побаливает, сердце — тоже, хотя в эту минуту не расширено. Аня спала очень плохо, к чему она не привыкла; сильный кашель, голова болела, — 38 градусов. Ольга пробыла у нее некоторое время, и Мари отправится к ней в 12 часов — как глупо, что я не могу! Может быть, ты поручишь мне передать ей твой привет, чтоб ободрить ее? У всех вокруг теперь инфлюэнца, скверная штука!

Разве ты не мог бы секретно вызвать Штюрмера в ставку? ведь у тебя бывает столько народа, — чтобы спокойно переговорить с ним, прежде чем ты примешь какое-нибудь решение? Смотри, когда увидишь Дубенского, то незаметно наведи разговор на тему о толстом Орлове и заставь его высказаться относительно последнего, если у него хватит храбрости обличить низость человека, который впутывает и других из старой ставки, слишком высокопоставленных. Фед. [656], я думаю, тоже знает это. Меня он всегда обозначал словом “она”, выражая уверенность, что я не так скоро пущу тебя опять в ставку после того, как они навязали тебе “своих” министров. Расспроси и про Дрентельна, который готовил для меня монастырь. Дж. и Орл. [657] следовало бы прямо сослать в Сибирь. По окончании войны тебе надо будет произвести расправу. — Почему это должны оставаться на свободе и на хороших местах те, кто все подготовил, чтоб низложить тебя и заточить меня [658], а также Самарин, который сделал все, чтоб натворить неприятностей твоей жене? А они гуляют на свободе, и так как они остались безнаказанными, то многие думают, что они уволены были несправедливо. Противна эта человеческая лживость, — хотя я давно это знала и высказывала тебе мое отношение к ним. Слава Богу, что Дрент. также ушел. Теперь тебя окружают чистые люди, и я только желала бы, чтобы Н.П. был в их числе. Мы долго говорили о Дмитрии. Он говорит, что этот мальчик совершенно бесхарактерен и что на него может влиять каждый. Три месяца он был под влиянием Н.П. и вел себя в ставке хорошо. Так же он держал себя и в городе; и, как тот, не бывал в дамском обществе. Но — как с глаз долой, так попал в другие руки. Он находит, что в полку мальчик портится, потому что в этой среде грубые разговоры и шутки ужасны, и там его нравственный уровень понижается. Теперь он в должности адъютанта.