Николай II в секретной переписке - Платонов Олег Анатольевич. Страница 36

Вчера вечером пошла в 7 в церковь. Казаки хорошо пели. Это подействовало на меня успокаивающе. Я думала и много молилась о моем дорогом Ники, — когда я там, мне постоянно кажется, что ты стоишь рядом со мной. Бэби безумно наслаждался твоей ванной и заставил нас прийти и смотреть на него в воде. Все дочери в свою очередь также просят об этом удовольствии как-нибудь вечером — ты ведь позволишь им это? Затем мы пошли к Ане — я работала, Ольга клеила свой альбом, Татьяна работала, — М. и А. отправились домой после 10, а мы оставались до 11. Я зашла в комнату, где находилась странница (слепая) с своим фонарем, — мы побеседовали, затем она прочитала свои акафисты.

Ком. О. [163] крепости Шульман видел нас, когда был в Кроншт., чтобы навести там порядок, затем в Севастополе, где он командовал Брестским полком, проявившем себя с наилучшей стороны во время тех историй — я очень хорошо помню его лицо. — Докончу письмо после завтрака — сейчас спешу одеваться. Ортипо [164] бегает, как безумный, по моей постели и сбросил на пол доклады Вильчковского, которые я читала. — Погода совершенно мягкая, градусник стоит на полу.

ОльгаЕ. приходила ко мне прощаться, — она уезжает на два месяца в тихий санаторий близ Москвы. После мы отправились на кладбище, так как я давно не была там, оттуда — в наш маленький лазарет и в Большой Дворец. По возвращении домой мы нашли твою дорогую телеграмму, за которую горячее тебе спасибо. — Мы все целуем и благословляем тебя без конца.

Твоя навеки, мое сокровище, очень тоскующая по своему милому Другу

Привет наш Н.П.

Женушка.

Царское Село. 2 марта 1915 г.

Мойлюбимый,

Такой солнечный день! Бэби отправился в сад. Он чувствует себя хорошо, хотя у него снова вода в колене. Девочки катались, а затем пришли ко мне в Большой Дворец. Мы осмотрели санитарный поезд № 66. Это бесконечно длинный поезд, хорошо оборудованный, принадлежащий к Ц. С. району.

Утром у нас оперировали солдата с грыжей. Вчера мы провели вечер с Аней Шведов и Забор. тоже. — Я получила письмо от Эллиной графини Олсуфьевой — ее поставили во главе 16-ти “comites de bienfaisance des 22 hopitaux militaires de Moscou”.

Им нужны деньги, а потому она спрашивает, можно ли ей получить Большой театр для большого представления на 23-е марта (это второй день пасхальной недели). Она предполагает, что они соберут около 20000 р. (в чем я сомневаюсь) для этих госпиталей. Они снабжают их теми вещами, которые министерство (военное) не имеет возможности им давать. Если ты согласен это разрешить, то я сообщу Фредериксу, а он отправит тебе официальную бумагу. Они хотят напечатать на афишах, что театр дан благодаря особому твоему соизволению. Мысль о поездке в город для посещения какого-нибудь госпиталя крайне тягостна, все же понимаю, что я должна это делать, а потому завтра днем мы туда едем. Утром Карангозову оперируют его аппендицит. Как я рада, что тебе удается ежедневно погулять! Дай Бог, чтобы тебе действительно удалось многое увидеть и иметь там случай потолковать с генералами. — Я велела Вильчк. послать толстому Орлову печатный приказ, полученный одним из раненых от начальства. Это слишком строгие приказы, совершенно несправедливые и жестокие. Если офицер не возвращается в указанный срок, то подвергается дисциплинарному взысканию и т.п. Я тебе не могу всего этого написать, бумага тебе все скажет. Приходишь к заключению, что с теми, кто ранен, обходятся вдвое хуже, — лучше быть в тылу или прятаться, чтобы остаться невредимым. Я нахожу, что это очень несправедливо, — не думаю, чтоб это везде так было, — правдоподобнее, что только в некоторых армиях. — Прости, дорогой, что я надоедаю тебе, но ты сейчас там на месте можешь помочь в этом Деле. Не следует порождать озлобления в их бедных душах. — Должна кончать письмо. Благословляю и целую тебя без конца. Твоя навеки

Солнышко.

Царское Село. 2 марта 1915 г.

Мой родной, милый,

Начинаю письмо с вечера, так как мне необходимо с тобой поговорить. Твоя женушка ужасно огорчена! Мой бедный раненый друг скончался. Бог мирно и тихо взял его к себе. Я, как всегда, побыла с ним утром, а также посидела около часу у него днем. Он очень много говорил — лишь шепотом — все о своей службе на Кавказе, — такой интересный и светлый, с большими лучистыми глазами. Я отдыхала перед обедом, и меня преследовало предчувствие, что ему внезапно может стать очень худо ночью и что меня не позовут и т.п., так что, когда старшая сестра вызвала одну из девочек к телефону, я им сказала, что знаю, что случилось, и сама подбежала принять печальную весть. После, когда Т., М. и А. ушли к Ане (чтобы повидать Анину невестку и Ольгу Воронову [165]), Ольга и я отправились в Большой Дворец, чтобы взглянуть на него. Он там лежит так спокойно, весь покрытый моими цветами, которые я ежедневно ему приносила, с его милой тихой улыбкой, лоб у него еще совсем теплый. — Я не могу успокоиться, а потому отправила Ольгу к ним, а сама вернулась в слезах домой. Старшая сестра также не может этого постигнуть. Он был совершенно спокоен, весел, говорил, что ему чуть-чуть не по себе, а когда сестра, вышедшая из комнаты, 10 минут спустя вернулась, то нашла его с остановившимся взглядом, совершенно посиневшего. Он два раза глубоко вздохнул, и все было кончено, — в полном спокойствии до самого конца. Он никогда не жаловался, никогда ни о чем не просил, сама кротость, как она говорит, — все его любили за его лучезарную улыбку. — Ты, любимый мой, можешь понять, каково ежедневно бывать там, постоянно стараться доставлять ему удовольствие, и вдруг все кончено. После того, как наш Друг сказал о нем, помнишь, — что “он скоро не уйдет от тебя”, я была уверена, что он начнет поправляться, хотя бы и очень медленно. Он стремился обратно в свой полк, — был представлен к золотому оружию, к георгиевскому кресту и к повышению. — Прости, что так много пишу тебе о нем, но мое хождение туда и все это мне было таким утешением в твое отсутствие. Я чувствовала, что Бог дает мне возможность внести небольшой просвет в его одинокую жизнь. Такова жизнь! Еще одна благородная душа ушла из этой жизни, чтобы присоединиться к сияющим звездам там, наверху. — И вообще сколько горя кругом! Слава Богу за то, что мы, по крайней мере, имеем возможность принести некоторое облегчение страждущим и можем им дать чувство домашнего уюта в их одиночестве. Так хочется согреть и поддержать этих храбрецов, и заменить им их близких, не имеющих возможности находиться около них! — Пусть не печалит тебя то, что я написала, — я как-то не могла больше выдержать — у меня была потребность высказаться.

Бенкендорф просил разрешения сопровождать нас в город завтра, мне пришлось дать свое согласие, хотя я раньше предполагала взять с собою лишь Ресина и Изу. — Ноге дорогого Бэби стало лучше, — он сегодня прокатился в Павловск. Нагорный [166] и его кучер одни поработали над снеговой горой.

Если тебе как-нибудь случится быть вблизи одного из моих поездов-складов (у меня таковых имеется 5 в разных концах), мне было бы страшно приятно, если бы ты туда прошел или если бы ты повидал ком. поезда и поблагодарил его за его труды. Они воистину великолепно работают и постоянно находились под обстрелом.

Пишу тебе опять в постели. Я лежу около часа, но не могу ни уснуть, ни успокоиться, а потому мне отрадно с тобой говорить. Я по обыкновению перекрестила и поцеловала твою дорогую подушку. — Говорят, что Струве будет похоронен в своем имении.

Завтра к нам придут 60 офицеров, возвращающихся на фронт. Из них двое моих сибиряков, Выкрестов, д-р Матушкин и Крат — во второй раз. Дай Бог, чтобы его опять не ранили! В первый раз его ранили в правую руку, в следующий раз в левую руку и в легкие навылет. Крым ему бесконечно помог. — Нижегородцы удивляются, что их дивизию не отправляют обратно, так как им сейчас нечего делать. Шульман с тоской и тревогой думает о своем Осовце, — на этот раз его обстреливают большими снарядами, причинившими большие бедствия. Почти все офицерские дома разрушены. — Очень хотелось бы иметь более подробные сведения. Я слыхала, будто Амилахвари ранен, но только легко. — Игорь [167] вернулся в свой полк, хотя доктора и находили, что ему еще рано уезжать. — Мне завтра предстоит утомительный день, а потому я сейчас должна постараться уснуть, — но не думаю, чтоб мне это удалось. Спокойной ночи, мое сокровище, целую и благословляю тебя.