Николай II в секретной переписке - Платонов Олег Анатольевич. Страница 58

Дмитрий чувствует себя лучше, хотя нога все еще болит. — Бедная маленькая 'Казенбек не очень страдает от перелома руки, но она в полузабытьи, поэтому ей еще не сказали про смерть мужа. — Как они были полны жизни, когда Н.П. был на их свадьбе! — Мое письмо стало слишком длинным — тебе надоест его читать, поэтому я лучше кончу. Да благословит и сохранит тебя Господь от всякого зла, да даст тебе силы, мужества и утешения во всех трудностях жизни! — Я мысленно живу с тобою, моя любовь, мое все.

Покрываю тебя поцелуями и остаюсь твоя нежно и глубоко любящая старая

Солнышко.

Все дети тебя целуют. Привет старику и Н.П. — Хан Нахичев. придет завтра проститься.

Ставка. 16 июня 1915 г.

Мое возлюбленное Солнышко,

Сердечное спасибо за твое длинное милое письмо, в котором ты даешь мне отчет о своей беседе с Павлом. Ты давала совершенно правильные ответы по вопросу о мире. Это как раз главный пункт моего рескрипта старому Горемыкину, который будет опубликован.

Что касается Данилова, то я думаю, что мысль о том, будто он шпион, не стоит выеденного яйца. Я тоже знаю, что его не любят, даже ненавидят в армии, начиная от Иванова и кончая последним офицером. У него ужасный характер, и он очень резок с подчиненными.

Н. знает это и время от времени ставит его на место; но он считает невозможным смещать его после 11 месяцев тяжелой работы — так хорошо этот человек знает свои обязанности.

Даже Кривошеин говорил со мной на эту тему — он находит, напр., что Н. должен был бы произвести перемены в своем штабе и выбрать других людей на место Янушкевича и Данилова. Я посоветовал ему сказать об этом Н.. что он и сделал разумеется, со своей личной точки зрения. Потом он говорил мне, что Н. явно не понравилась его откровенность.

Наше заседание, состоявшееся на днях, касалось трех вопросов: режима германских и австрийских подданных, еще проживающих в России, военнопленных, текста вышеупомянутого рескрипта и наконец ратн. 2-го разряда. Когда я сказал, что желаю, чтобы был призван 1917 год, все министры испустили вздох облегчения. Н. тотчас же согласился. Янушкевич просил только, чтобы ему позволили выработать подготовительные меры — на случай необходимости.

Разумеется, если война протянется еще год, мы будем вынуждены призвать некоторые молодые возрасты ратников 2-го разр., но теперь это отпадает. Юсупов [284],за которым я послал, присутствовал на совете по первому вопросу; мы немножко охладили его пыл и дали ему несколько ясных инструкций. Забавные были моменты, когда он читал свой доклад о московском бунте [285] — он пришел в возбуждение, потрясал кулаками и колотил ими по столу.

Вскоре я надеюсь съездить в моторе в Беловеж на целый день, и сделать это совершенно неожиданно. Старик и Воейк. очень благодарят тебя. Ну, мне приходится прервать письмо. Благослови тебя Бог, моя душка-женушка.

Горячо целую тебя и дорогих детей. Твой

Ники.

Ц.С.

17 июня 1915 г.

Мой родной, милый,

Только что окончила свое письмо, когда мне принесли твое, милое. — Сердечно благодарю тебя за него. Ты не можешь себе представить, какую радость доставляют твои письма — я ведь знаю, что у тебя мало свободного времени и ты так устал. Женушка должна была бы писать тебе веселые, радостные письма, но это так трудно, так как чувствую себя сильно подавленной и грустной — столько вещей меня мучает!

Теперь в августе собирается Дума, а наш Друг тебя несколько раз просил сделать это как можно позднее. Все они должны бы работать на своих местах, а теперь они будут вмешиваться и обсуждать дела, которые их не касаются. Не забудь, что ты есть и должен оставаться самодержавным императором! — Мы еще не подготовлены для конституционного правительства. Н. и Витте виноваты в том, что Дума существует, а тебе она принесла больше забот, чем радостей. — Ох, не нравится мне присутствие Н. на этих больших заседаниях по внутренним вопросам! — Он мало понимает нашу страну и импонирует министрам своим громким голосом и жестикуляцией. Меня его фальшивое положение временами бесит. Почему министры не просили изменить это? — Это было их первым долгом.

Он не имеет права вмешиваться в чужие дела, надо этому положить конец и дать ему только военные дела — как Френч и Жоффр. — Никто теперь не знает, кто император, — ты должен мчаться в ставку и вызывать туда министров, как будто ты не мог их видеть здесь, как в прошлую среду. Кажется со стороны, будто Н. все решает, производит перемены, выбирает людей, — это приводит меня в отчаяние. — Ему не понравилось, что Крив. говорил про Данилова, а тот исполнял только свой долг. — Должна же быть причина, кроме дурного характера, почему вся армия и старик Иванов его ненавидят. — Все говорят, что он держит в руках Н. и других Вел. князей. — Извини, что я тебе все это пишу, но я чувствую себя крайне несчастной. — Все дают тебе неправильные советы и пользуются твоей добротой. Плюнь на ставку! Там ничего хорошего не высидишь. Слава Богу, что ты проведешь приятный день в Беловеже на лоне природы, вдали от интриг. Хорошо бы, если бы тебе удалось проехать на следующий день к Иванову или еще куда-нибудь, где стоят войска, — не к гвардии опять, а где другие стоят массами в ожидании. Ты так долго опять отсутствуешь, а Гр. просил этого не делать! Все делается наперекор Его желаниям, и мое сердце обливается кровью от страха и тревоги. Ах, если бы я могла защитить тебя от забот и несчастий, их довольно — больше, чем сердце может вынести! Хотелось бы заснуть надолго...

Дружок, не пошлешь ли ты телеграмму бедному старому ген. Казбек, который теперь потерял своего третьего сына? Это было бы истинным утешением для несчастного старика-отца.

Сегодня страшная жара, воздух тяжелый и душный, и ветер очень сильный занавески на балконе все разлетаются. Дэзи имела известия от Вики Ш., из Карлсруэ, которая пишет, что когда французы бросали бомбы во дворец, они все спасались в погребах, — это было в 5 час. утра.

Это грустно, что как раз их дворец, — затем дойдет до нашего дворца в Майнце и великолепного старого музея — все страны по очереди. Иван Орлов должен в течение недели ежедневно летать над Либавой. Я очень рада, что ты в своем рескрипте упомянул об обязанности каждого помогать и работать для изготовления снарядов и т.п., теперь, наконец, они должны будут это сделать. Не раздражают ли тебя мои длинные ворчливые письма, мой бедный дружок?

Но я забочусь о твоем благе, и пишу это из глубины страдающего, измученного сердца. Мой улан Княж. приехал сюда на 2 дня, и завтра я его увижу, а также познакомлюсь с кн. Щербатовым. – Н.П должно быть, очень огорчен несчастьем бедного Казбека?

Дорогой, сколько несчастий со всех сторон! Когда же, наконец, водворятся опять на земле мир и счастие?

Молоденькая, милая, красивая Колзакова, которая постоянно работает с нами в госпитале, должна уехать на 2 месяца. Она переутомилась, — ее слабое сердце стало до того плохо, что ее отправили в деревню, а оттуда в Ливадию. Добрый Гейден [286] дал m-me Танеевой “Стрелу”, чтобы ехать в Петергоф, так как она слишком больна и не в состоянии ехать по жел. дор. или в автомобиле. Наш Друг советовал им не ездить туда летом, но они не могут вынести городского воздуха; бедная женщина страшно страдает от камней в печени, — мне кажется, у нее желтуха. Аня поедет туда завтра, после завтрака, в автомобиле и вернется в пятницу, так как благоразумнее переночевать там.

Не можешь ли ты мне сказать, где теперь стоят мои Крымцы, — я слыхала, будто из Буковины их куда-то отослали?