Тайна России - Назаров Михаил Викторович. Страница 32

Кстати, одновременно это Венское совещание направило докладную записку германскому правительству с критикой его политики на оккупированных территориях в России; никаких приветствий Гитлеру и его правительству не было [30]. И во время богослужений в Зарубежной Церкви молились не о "победе Гитлера", а о "помощи Божией для освобождения Родины от большевицко-коммунистического ига" и о прекращении войны: "Еще молимся о еже утолити вся крамолы, нестроения, раздоры же и кровопролитные брани, грех ради наших сущия, и прекратити вскоре брань, и мир всему мipy даровати… [31].

Для Русской Зарубежной Церкви и в годы войны главными были не политические соображения, а духовные. Она не имела доступа к соотечественникам на родине, но не могла оставить на произвол судьбы миллионы русских людей, оказавшихся к западу от линии фронта. Она не могла быть равнодушной к их надеждам и усилиям, к их выбору меньшего зла.

Прежде всего она старалась спасать советских пленных, от которых Сталин отказался как от "изменников Родине". СССР отказался подписать международную конвенцию о гуманном обращении с пленными, — предоставив Гитлеру морить их голодом на законном основании. В то время как пленные западных армий содержались в сносных условиях, под опекой Международного Красного Креста, — советские умирали с голоду. К лету 1942 г. их погибло около 2 миллионов человек; лишь после этого, благодаря протестам адмирала Канариса, фельдмаршала фон Бока и других военачальников, русских пленных стали лучше кормить и использовать в качестве рабочих.

Для помощи пленным эмигранты с самого начала войны устраивались на работу в соответствующие немецкие учреждения. Кромиади, работавший в одной из распределительных комиссий, описывает, что эта проблема "подняла на ноги всю русскую эмиграцию. Вопрос о помощи военнопленным стал в эмигрантской среде самым животрепещущим вопросом; священники с амвона призывали свои паствы к оказанию помощи братьям, погибающим в неволе, а общественные деятели создавали комитеты по сбору пожертвований и продолжали это дело до самого конца войны… у лагерей военнопленных целыми днями маячили мужчины и женщины, пытаясь улучить момент, чтобы передать пленным принесенное" [32].

Не допускали эмигрантов и к «остовским» рабочим. Лишь в 1944 г. с величайшим трудом митрополиту Серафиму удалось добиться разрешения для 15 разъездных священников на обслуживание «остовских» лагерей. Как он отмечал, этому все же способствовало то обстоятельство, что "в правительственных кругах рассматривали Православие как иностранное вероисповедание и, чтобы не обидеть болгарских и румынских союзников, с нами обращались более осторожно. Представитель церковного министерства часто говорил нам: ваше счастье, что вашу Церковь считают иностранным вероисповеданием" [33]. В этом еще одна причина того, что Русская Зарубежная Церковь не была тогда запрещена (в отличие от политических эмигрантских организаций).

На оккупированные советские территории эмигранты сами по себе не допускались — ибо "они объединяются с населением в противогерманских интересах" (так говорилось в соответствующем циркуляре). Они могли проникать на Восток лишь нелегально или завербовываясь в немецкие фирмы. Однако возрождению там религиозной жизни немцы не препятствовали. Восточный министр-язычник Розенберг считал, что христианство "делает славян более послушными", но при этом поощрял антирусские сепаратизмы и делал ставку на искусственное создание независимых Белорусской и Украинской Церквей. (Впрочем, с малым успехом: уйдя в эмиграцию, большинство из этих белорусских и украинских епископов присоединилось к Русской Зарубежной Церкви.) И хотя немцы запрещали Зарубежной Церкви помогать своему народу на оккупированных территориях, она пыталась это делать нелегально, в меру возможностей — прежде всего религиозной литературой и антиминсами для тысяч вновь открытых храмов и многих монастырей. Находившаяся в словацком Ладомирове обитель преп. Иова Почаевского печатала Евангелия (100.000 экз.), молитвенники (60.000) и другие издания для нелегальной переправки в Россию (в том числе через солдат-словаков) [34].

В этом отношении гораздо лучшие возможности для "сотрудничества с гитлеровцами", то есть для помощи своему народу, имело эмигрантское православное духовенство из Польши и Прибалтики, не принадлежавшее к Зарубежной Церкви. Одним из первых восстанавливать религиозную жизнь на оккупированных территориях отправился архимандрит Филофей (Нарко) из Варшавы, ставший епископом Могилевским; в последний период оккупации он возглавлял Церковь в Белоруссии (позже, в эмиграции, он стал архиепископом Берлинским и Германским). В августе 1941 г. по благословению митрополита Пантелеймона (Рожновского) в оккупированную Белоруссию направились архимандрит Серафим (Шахмут) и священник Григорий Кударенко из Жировицкого монастыря, открывшие множество храмов и затем осевшие в Гомеле [35]. При открытии храмов народ рыдал, не в силах сдерживать чувств…

А по инициативе митрополита Виленского и Литовского Сергия (Воскресенского) — прибалтийского экзарха Московской Патриархии! — в августе 1941 г. на Псковщину прибыла "сотрудничать с гитлеровцами" целая миссия из 15 священников-эмигрантов, в основном из Прибалтики, в их числе были и выпускники парижского «евлогианского» Богословского института. Миссию возглавляли поочередно прот. Сергий Ефимов, затем прот. Николай Коливерский, прот. Кирилл Зайц; в числе духовенства также прибыли о. Георгий Бенигсен (секретарь миссии) о. В. Толстоухов, о. Иоанн Легкий, о. Алексей Ионов и др. Миссия охватила оккупированную территорию Псковской, Новгородской, отчасти Ленинградской и Калининской областей — все они находились в ведении не тылового, а военного немецкого командования, которое не занималось проведением розенберговской политики по отношению к населению [36]. Хотя все храмы на этой территории были ранее закрыты или разрушены большевиками, религиозный подъем народа был столь огромным и неожиданным для эмигрантов, что один из них сохранил такое впечатление о первом богослужении: "Нам показалось, что не священники приехали укреплять народ, а народ укрепляет священников"… Миссия просуществовала до апреля 1944 г., открыв около 300 храмов, в которых служили около 174 священников. Многим из них, оставшимся в СССР, пришлось за это заплатить лагерями, а то и жизнью…

Возможно, именно за эту миссионерскую деятельность в апреле 1944 г. был убит и митрополит Сергий то ли гитлеровцами (за слишком независимое поведение?), то ли советскими агентами в немецкой форме. Отметим, что он был переведен в Ригу из Москвы как экзарх лишь в начале 1941 г. и намеренно остался под немцами, скрывшись от эвакуации; затем выпускал антикоммунистические воззвания, а свою принадлежность к Московской Патриархии он объяснил в меморандуме немецким властям следующим образом: 1) Московская Патриархия никогда внутренне не примирялась с безбожной властью. 2) Патриархия только подчинялась советской власти де-факто как реальной власти и только после победы последней в гражданской войне. 3) По этой причине прекратилась обязанность повиноваться советской власти с началом теперешней войны — поэтому-то я имею внутреннее право выпустить свое воззвание, призывающее к восстанию народы России" [37].

* * *

Разумеется, помимо окормления гражданского населения и «остовцев», Церковь не могла оставить вне своего попечительства и зарождавшееся вопреки воле Гитлера Русское Освободительное Движение. К тому же и со стороны недавних советских людей имелся большой ответный интерес к эмигрантам. Так, по словам Кромиади (будучи в прошлом царским полковником, он стал начальником личной канцелярии ген. Власова), Власов придавал первой эмиграции "большое значение. В предстоящей антикоммунистической борьбе он отводил ей место как носительнице старых традиций русского народа и его моральных устоев, культурных и религиозных идей, попранных коммунистами. В его представлении старая эмиграция должна была служить связующим звеном между прошлой исторической Россией и теперешней. К тому же привлечение старой эмиграции на борьбу против большевиков вместе с новой означало использование всех наших возможностей, ибо практически в общем деле обе эмиграции дополняли друг друга" [38].