Тайна России - Назаров Михаил Викторович. Страница 43

С этим согласиться трудно. Значение нашего чудовищного эксперимента для человечества можно видеть не только в том, что он воочию продемонстрировал "ересь утопизма", вскрыл ее разрушительную суть. Но и в том, что в этой битве более, чем когда-либо, обнажились бездны и высоты человеческого духа, несоизмеримые с мещанским идеалом супермаркета и демократического эгоизма. Принять его было бы обессмысливанием наших жертв, исторической капитуляцией, предательством своего возможного предназначения к чему-то иному.

Здесь присутствует отблеск еще одной тайны и онтологической дилеммы: взаимосвязи между добром и злом в земном мире, "лежащем во зле"… [21] Во множестве случаев страдание — необходимое условие для возвышающего катарсиса. Лагерный опыт многих зэков-писателей достаточное тому свидетельство в наши дни, и тем более — опыт множества православных подвижников.

Способно ли российское общество, после своего мученического опыта, к катарсису общественному? Во всяком случае наша задача лежит в этом направлении, а не в усвоении гедонистических идеалов тех благополучных народов, которым пережить подобную экстремальную ситуацию не было дано. Российский опыт может оказаться полезным уроком и для них. Но для этого осознать свой опыт сначала должны мы сами.

Наиболее остро опыт тоталитаризма ощущается в России. Однако наиболее выпукло он осмыслен русскими философами, которые имели возможность окинуть его взором в рамках общечеловеческой судьбы. Один из них, Г. Федотов, выразил это в следующих словах:

"Русская эмиграция судьбой и страданием своим поставлена на головокружительную высоту. С той горы, к которой прибило наш ковчег, нам открылись грандиозные перспективы: воистину "все царства мира и слава их" вернее, их позор. В мировой борьбе капитализма и коммунизма мы одни можем видеть оба склона — в Европу и в Россию: действительность, как она есть, без румян и прикрас" ("Новый град", 1932, с. 2).

Можно сказать, что русские религиозные мыслители увидели на Западе «правду», но и «ложь» демократии, хотя и не соизмеримую с ложью социализма. И отказались от капитуляции перед греховностью мира как «нормой» (ведь не признаем же мы за норму болезни); сочли, что в человеческих силах сужение сферы действия этой «нормы» — не только законодательно-запретительными мерами, но и нравственно-воспитательными.

Этого невозможно достигнуть без осмысления того, для чего человечеству вообще мир, порядок и благоденствие; в чем наше предназначение после удовлетворения материальных потребностей.

Для разрешения рассмотренных дилемм необходимо подняться на иной уровень обзора и той, и другой крайностей: отделить ложь от правды у каждого и соединить эти правды. Это будет уровень их синтеза, когда найденное решение будет духовным, но неутопичным; служебным, но не близоруко-прагматичным. При этом рассмотренные выше общественные ценности — социальная справедливость (этическая ценность); свобода (онтологически укорененный дар); экономическая эффективность (ценность прикладного значения) — связываются в треугольник со следующими отношениями:

— социальная справедливость не должна нарушать свободу и препятствовать экономической эффективности (то есть гасить в людях творческую энергию);

— свобода не должна вырождаться в вопиющее социальное неравенство и ограничивать экономическую эффективность с другого конца: эгоизмом предпринимателей, оценивающих успех не с точки зрения интересов общества, а лишь своих интересов;

— экономическая эффективность не должна подчинять себе высшие ценности справедливости и свободы, превращаясь в самодовлеющий экономизм. Это преувеличение экономического «базиса» свойственно не только марксизму (в котором уровень развития производительных сил определяет производственные отношения и всю "надстройку") Экономический материализм присущ и капитализму, когда экономика превращается в почти не зависящее от воли людей чудище, питающееся их эгоизмом и поощряющее в них его постоянное самовоспроизводство, когда в жертву этому экономическому молоху приносятся все ценности цивилизации.

Очевидно, гармония земной жизни достигается в том случае, когда треугольник из плоской фигуры превращается в пирамиду с вершиной в виде абсолютных духовных ценностей, определяющих и направленность свободы, и критерии справедливости, и ставящих экономическую эффективность в подобающее ей служебное положение.

Каждая из сторон — Запад и Восток — имеет свои исходные позиции для движения к этому идеалу. И каждая может двигаться — если захочет. Захотеть — уже много. Мы должны захотеть.

Честно говоря, если учесть особенности русского характера (не слишком стремящегося к благополучию и к рациональной организации жизни), не особенно верится, что Россия когда-либо станет лидером экономического прогресса. Но, может быть, задача России в этом и не заключается. Как писал В. Соловьев, "такой народ… не призван работать над формами и элементами человеческого существования, а только сообщить живую душу, дать жизнь и цельность разорванному и омертвелому человечеству через соединение его с вечным божественным началом" ("Три силы").

Может быть, такой народ способен приблизиться к идеалу негедонистического общества, когда "общественный пирог" будет не самоцелью, а необходимым средством для достойной человека жизни? И, может быть, начиная в каком-то смысле с нуля, нам будет даже проще ориентироваться на экологически чистую и социально уравновешенную рыночную экономику, которая служила бы человеку, а не порабощала бы его ставкой на непрерывный рост материального потребления?..

Как бы то ни было, опыт и коммунизма в России, и западных демократий показывает, что человечество подчинено социальному злу в меру своей природной греховности и что зло может проявляться по-своему в разных общественно-политических системах. Сопротивление злу и отвоевание территории у него возможно только путем внутреннего нравственного совершенствования, для чего и нужны абсолютные ориентиры, даваемые нам в откровении свыше и подтверждаемые нашей интуицией.

Этому и должны служить государственные структуры, в которых поощрялись бы лучшие стороны человеческой природы и не было бы явной пищи для развития худших. Конечно, нельзя забывать, что речь идет о постоянной земной битве между добром и злом, но она имеет смысл независимо от невозможности земной победы над «тьмой». Эта борьба обладает духовной самоценностью как дело защиты мира от сил зла, как расширение границы действия в нем света и потеснения тьмы. Эту благородную цель и поставило себе то движение, которое поначалу имело название "христианский социализм".

От "христианского социализма" — к социальному христианству

Формулировка "христианский социализм" в этой статье, как уже сказано, рассматривается лишь в виде тактического русла (конечно, не для партии, а для части общественности) при легальном демонтаже социализма советского. В общем же она неудачна, хотя, нужно сказать, русские философы относились к этому термину по-разному. Попробуем определить их общий знаменатель.

Так, Бердяев писал:

"Сходство христианства и социализма утверждают лишь те, которые остаются на поверхности и не проникают в глубину. В глубине же раскрывается полная противоположность и несовместимость христианства и социализма, религии хлеба небесного и хлеба земного. Существует "христианский социализм" и он представляет очень невинное явление, во многом даже заслуживающее сочувствия. Я сам готов признать себя "христианским социалистом". Но "христианский социализм" по существу имеет слишком мало общего с социализмом, почти ничего. Он именуется так лишь по тактическим соображениям, он возник для борьбы против социализма… и проповедовал социальные реформы на христианской основе" ("Философия неравенства").

с. Л. Франк был еще более категоричен:

вернуться

21

Слова о «взаимосвязи» добра и зла здесь не следует понимать в смысле их онтологической «взаимозависимости». Добро первично как замысел Творца о мире; зло вторично как последующее нарушение этого замысла свободной и своевольной тварью. О «взаимосвязи» добра и зла здесь говорится лишь в применении к драме человеческой истории: в смысле противоборства этих двух сил как испытания — до финального торжества добра, которому принадлежит Царствие Божие, тогда как зло в этом финале гибнет и «взаимосвязь» их заканчивается. [Прим. 1992 г.]