Божественная Зефирина - Монсиньи Жаклин. Страница 46
Если солдаты императора избавились от их тел, бросив их в реку Тичино, если Ла Дусер и лакей Гаэтана погибли и не смогли потребовать тел их господ! Если это случилось, то Зефирина никогда не сможет по-христиански предать земле тел ни своего отца, ни своего жениха.
Поздно вечером, сидя у камина, слишком опечаленные, чтобы заснуть, и слишком несчастные, чтобы оставаться в одиночестве, Зефирина и ее подруги из семейства Ронсаров разговаривали, шептались, пытались объяснить самим себе причины этого разгрома. Каким образом самая большая армия во всем христианском мире за такое короткое время была разбита Карлом V?
Герцог де Бурбон! Предатель! Негодяй! Изменник! Это он был во всем виноват! Он предал Франциска I, перейдя с шестью тысячами своих ландскнехтов на службу к императору.
Со своей стороны, Зефирина, связанная по-прежнему клятвой, от которой ее мог освободить только сам король, знала, откуда проистекали все беды Франции. «Этот роковой «Золотой лагерь»! И заговор доньи Гермины!»
«Боже мой, как же он должен раскаиваться, думая о моих предостережениях!» – Зефирина старалась представить себе Франциска I, заточенного в крепости Пиццигеттон в двенадцати лье от Павии. Как он корит себя, этот добродушный король, испытывая унижение от поражения, видя своих соратников перебитыми, а свое королевство – в опасности.
Зефирина знала, что он написал своей матери – регентше Луизе Савойской, которая управляла королевством из города Лиона: «Сударыня, все потеряно, кроме чести». Действительно, ничего другого у короля Франции не осталось.
Большие часы на башне замка пробили полночь. Луиза подняла свое нежное и кроткое лицо, побледневшее от пролитых слез.
– Какой сегодня день? – спросила девушка.
Мадемуазель Плюш ответила ей, шмыгая носом:
– Первое апреля! Боже мой, сегодня же Новый год! Мы все про него забыли в нашем горе!
– Зефи, моя дорогая! Это же день вашего рождения! – воскликнула Луиза с грустной улыбкой.
Подруга и дуэнья расцеловали ее. Зефирина вспомнила, что ей исполнилось шестнадцать лет.
В этом году она должна была выйти замуж за Гаэтана, так как Франциск I и Роже де Багатель, прежде чем отправиться воевать, дали им разрешение на брак. Она уже представляла себе его, скачущего рядом с Франциском I при торжественном въезде в Париж, увенчанного лаврами победителей.
И вместо осуществления этой сладостной мечты, не выйдя замуж, она, возможно, уже была вдовой того, кого любила, и сиротой, потерявшей обожаемого отца. Действительность слишком сурова, бесчеловечна, несправедлива и ужасна. Из ее груди рвалось рыдание.
На следующий день, на рассвете, обитатели замка были разбужены криками и ударами по южным воротам.
– Открывайте, разрази вас гром! Я… принес известия!
Услышав этот громоподобный голос, Зефирина, босая, бросилась вниз по каменной лестнице, даже не накинув шаль поверх ночной рубашки.
– Клянусь, ну и дрыхнут же здесь!
Ла Дусер! Это был он, похудевший, изможденный, изголодавшийся, забрызганный грязью Ла Дусер. Грязная повязка перетягивала его большую голову. Он едва держался на ногах от голода и недосыпания, но это был он из плоти и крови.
– А отец? – запинаясь спросила Зефирина, бросившись в объятия богатыря-оруженосца.
– Господин маркиз жив!
– Жив! О!.. Ла Дусер… Ла Дусер… а Гаэтан? Ты что-нибудь знаешь о нем?
Зефирина покрывала поцелуями и слезами словно вырубленное топором грубое лицо оруженосца.
– О, скажите скорей, господин Ла Дусер! – умоляли барышни де Ронсар.
– Я ничего не знаю, клянусь… В последний раз, когда я взглянул на молодого шевалье, черт меня побери, он дрался как дьявол среди сотни испанцев, этих андалузцев и мартышек венецианцев! Черт побери! Я очень за него беспокоюсь, но, простите меня… Триста лье за десять дней… У меня сдохло двадцать лошадей… На перекладных… Я торопился…
Почти задыхающийся, Ла Дусер не мог более говорить. Он побледнел, опершись о стену, готовый потерять сознание. Девушки догадывались о той дьявольской скачке, которую верный оруженосец должен был проделать, чтобы в столь короткое время добраться до Зефирины. Они поддержали его и повели на кухню. В то время как служанки суетились у очага, Зефирина перевязывала ему голову. Рана была неглубокой, но воспаленной. Луиза принесла миску с теплой розовой водой и стала отогревать его большие руки, онемевшие за время непрерывной скачки.
Девица Плюш предлагала ему анжуйского вина, Жизель и Франсуаза – бульон из цесарки, сало, окорок косули. Даже бедная госпожа де Ронсар спустилась к гонцу. В течение часа Ла Дусер проглотил, не сказав ни слова, все блюда, которые ему подавали.
Зефирина дрожала от нетерпения. Она хотела расспросить гиганта-оруженосца, заставить его рассказать подробно о разгроме под Павией. Особенно о том, что делал ее отец. Где он? Он жив… Возможно, ранен… Молчание оруженосца казалось ей плохим предзнаменованием.
Наконец, насытившийся, согревшийся, подкрепивший свои силы Ла Дусер решился заговорить, и речь его была краткой:
– Барышня Зефи, у меня письмо господина маркиза к вам!
«Почему же ты не отдал его мне сразу?!» – хотела закричать Зефирина.
Ее пальцы дрожали, когда она взяла забрызганный грязью пергамент, нетерпеливо сорвала сургучные печати и полными слез глазами начала читать:
«Моя дорогая Зефи!
Сколько страданий, несчастий. Какой позор! Я тысячу раз предпочел бы смерть на поле битвы!
Я в плену у князя Фульвио Фарнелло. Если вы хотите, чтобы ваш отец однажды оказался вновь на свободе, то нам нужно уплатить огромный выкуп в двести тысяч золотых дукатов. Я никогда не говорил вам о таких вещах, дитя мое, но наше состояние в последние годы значительно уменьшилось из-за неудачного вложения денег. К моему огромному сожалению, я должен был расстаться с лесами и фермами, сданными в аренду. Таким образом, я сомневаюсь, что вам удастся собрать сумму, требующуюся для моего освобождения.
Забудьте вашу злобу, чтобы вместе противостоять тому горю, которое тяжким бременем обрушилось на нашу семью. Поезжайте и найдите мою дорогую супругу Гермину, которой я пишу и отправляю письмо с тем же гонцом.
Маркиза де Багатель выразила пожелание на время войны запереться в одном из наших монастырей, чтобы молиться. Сначала она хотела поехать в Сен-Савен, потом – в Сен-Сакреман в Провансе.
Так как я не имел о ней известий со времени начала военных действий, я не могу вам точно указать, где в настоящее время находится моя горячо любимая Термина. Но я заклинаю вас, моя Зефирина, помиритесь с ней. Продав Сен-Савен, Багатель, Буа-Жоли, монастыри и драгоценности, вы, возможно, сможете собрать выкуп!
В противном же случае моя единственная надежда зиждется только на вашей дочерней жалости: в обмен на мою свободу князь Фарнелло соглашается жениться на вас. В качестве приданого он просит только наше старое аббатство Салон-де-Прованс! Это предложение, дитя мое, в нашем положении, конечно, неожиданная удача. Это позволило бы нам сохранить остатки нашего состояния и сделало бы вас княгиней».
Дойдя до этого места в послании, Зефирина протестующе застонала. Кажется, ее отец очень легко согласился отдать ее этому чужеземцу, этому незнакомцу, которого она ненавидела от всей души, этой грубой кровожадной скотине, возжаждавшей золота. Пергамент дрожал в руках Зефирины. Она утерла слезы, которые струились у нее по щекам, и продолжила чтение: