Порою блажь великая - Кизи Кен Элтон. Страница 95

— А можно полюбопытствовать, зачем?

— Зачем? Затем, что будь я проклят, если стану спрашивать у шайки ниггеров разрешение на въезд в город. Мне плевать, как они там на меня окрысились, — но никто не лишит меня моей субботней вечерней выпивки в городском кабаке!

— Даже если изначально ты туда не собирался в эту субботу вечером?

— Ага, — говорю я ему. И по его жеманному тону вижу: ему невдомек, что у меня в самом деле на уме. Не больше, чем мне доступна его страсть к затяжным купаниям в холодном море. — Верно.

— Занятно, — говорит он. — Поэтому тебе Джо Бен и позвонил? Потому что знает, что ты не упустишь случая наведаться в город и насладиться гневом общественности?

— В точку, — отвечаю я, чуточку посуровев. — Ничего так не обожаю, как зайти в зал, где каждый мечтает огреть меня стулом по голове. Угадал. Такое уж мое наивысшее наслаждение, — говорю я ему, зная, что он все равно не въедет.

— Прекрасно тебя понимаю. Это сродни тому, как всякие психи сплавляются по Ниагарскому водопаду на кофейной жестянке, потому что подобный способ лишения себя жизни ничуть не хуже прочих.

— Точно, — говорю я, зная, что ничегошеньки он не понимает: скорее потому, что это не худший способ остаться в живых…

Они поспешают через дюны в город, не щадя колес, — Хэнк спереди, Ли прямо за ним (а безмолвные зарницы робко трепещут над обоими) — и первые капли дождя падают в песок, подмигивая в тысячи глаз на белой маске пляжа, и склизкий взморник заводит свою беззвучную песню…

И когда Брат Уокер вырубил орган, отключил электрогитару жены и довел свою громогласную проповедь до выстраданного финала, вся паства, вознесенная к вершинам танца, сморгнула, вздохнула и не без сожаления вернулась к своим повседневным заботам… кроме Джо Бена, что по-прежнему плясал легко и свободно по самому небу, и глаза его сверкали белизной вокруг зеленых радужек, и душа парила из Субботы к Воскресенью с восходящими токами обесточенной музыки. И даже мысли не допускал, что его куда-то занесло.

По выходе с семьей из шатра он, подойдя к пикапу, обнаружил записку Ли, но не успел определиться, что думать на сей счет, как один из соратников по вере, столь воодушевленный проповедью, что решил отставить свой естественный антагонизм против Стэмперов, известил Джо о неком собрании, которое должно состояться в скором времени в здании фермерской ассоциации.

— Собрание, которое уж наверняка и вас, чертовых Стэмперов, коснется… сегодня в полдень. Будут Ивенрайт, и весь стачком, и сам мистер Джонатан Би Дрэгер! — сообщил он Джо. — И если на этом собрании на свет выплывет то, чего мы ждем, брат Стэмпер, то лучше вам, бессовестным уродам, быть готовыми к решительным обострукциям!

Расставшись с этим мужиком, Джо какое-то время стоял, анализируя информацию. Если на этом собрании всплывет чего-то такое, что может повлечь «обострукции» ему и его семье — так, наверное, самому сходить не грех… Это самое меньшее, что может сделать Джо, после того как брат в вере, набравшись порядочности, открылся ему.

Он поискал немного Ли, потом усадил Джен и детишек в пикап, отвез в новый дом, где и оставил с инструкциями по малярному делу, а сам вернулся в город. Вернулся он в Ваконду изумительно причудливым и запутанным маршрутом, подбираясь кругами, со шпионской осторожностью, пока, никем не замеченный, не выскочил на Главную из лабиринта переулков. Загнал пикап в густые заросли ракитника за консервным заводом и выкурил последнюю сигаретку под взрывной шорох вызревших стручков, постреливавших в лобовое стекло. Докурив, ступил в пасмурный полдень, поднял воротник кожанки и покрался по Главной улице, словно по следу опасного зверя, который в любой момент может развернуться и броситься.

Ракитник служил ему прикрытием до самого усыпанного рыбьими костями причала перед консервным заводом. Тот укрыл Джо на пути до угла, где располагалась пожарная станция. Но после — Главная зияла широким просветом.

Поддернув штаны и беспечно насвистывая, он шагнул на тротуар, изображая видимость непринужденной и праздной прогулки. Даже отыскал пивную банку, чтоб попинать ее перед собой.

Он благополучно миновал кафе «Морской бриз», замыленное окно риэлтерской конторы, пятицентовку, откуда на него с почтением в оранжевых глазах взирали черные кошки с усами-ершиками, вырезанные из строительного картона. Добредя до «Коряги», перешел на другую сторону и продолжил путь, держа руки на нагрудных карманах и уперев свое увечное лицо в увечный тротуар. Старательная медлительность его променада больше подчеркивала, нежели прятала его целеустремленность. Оказавшись вне видимости из окон «Коряги», он украдкой огляделся — и бросился по улице бегом. Снова перешел на неторопливый, небрежный шаг, чуть ссутулив спину и до судорог придерживая резвые кривые ноги. Добравшись до переулка, огибавшего здание фермерской ассоциации, он остановился, сошел с тротуара в канаву, бросил быстрый косой взгляд в этот переулок, словно питчер, ловящий знаки кэтчера… посмотрел через левое плечо, через правое, на «Корягу» на третьей базе и на тучи, стремившиеся к первой, а затем практически выпрыгнул из видимости, сиганув в узкий переулочек, словно питчер решил незаметно проскользнуть с мячом в руке мимо отбивающего.

По большому счету, никакими флагами и салютами он бы не сумел к себе привлечь большее внимание, но, по счастью, время было обеденное, по телевизору шел субботний матч, а небо хмурое — и на улице в любом случае ни души. И все же он простоял пару секунд, вжавшись спиной в дощатую обшивку здания, вслушиваясь: не идет ли кто? Буй стонал в бухте, да оголодавший ветер рылся в мусоре — вот и все звуки. Довольный, Джо прошмыгнул на задворки ассоциации, бесшумно запрыгнул на деревянный ящик и прокрался к окну. Посмотрел в окно на угрюмые ряды складных стульев, затем осторожно приподнял створку на несколько дюймов. Попытался было устроиться под открытым окном на корточках, плюнул — соскочил с ящика, приволок здоровенный чурбан, поднял его, поставил… Чурбан глухо стукнул, на зависть бас-бочке. Окно с грохотом захлопнулось. Джо снова запрыгнул на ящик, снова открыл окно, подтащил свой пенек, сел и принялся ждать, уперев локти в колени, а подбородок в ладони. Вздохнул и впервые задался вопросом: зачем, во имя всей любви Господней, он это делает — сидит здесь и готовится услышать то, что они с Хэнком и так знали за многие месяцы до того, как оно будет изречено? Зачем? И зачем волноваться, как бы известить Хэнка? или что будет делать Хэнк? Ему придется собраться и сказать им: «Да катитесь вы», и это уже сейчас ясно. И Хэнку ясно уже сейчас, что ему придется им это сказать, когда они там покончат со своими дрязгами и визгами. Как Хэнку всегда приходилось говорить, когда все сказано и все сделано, поскольку таков уж его удел, как бы ему это ни было не по сердцу. Так чего Хэнк тянет кота за хвост, спрашивается?

Я всегда ему говорил, что наша доля — мириться с нашей долей, а лучший способ примириться с этой долей — отступить на шаг и посмотреть, что за мяч в тебя летит, говорил я ему, отступить и посмотреть, что за башмак метит тебе в задницу! Потому что можно и увернуться, когда отступишь, да посмотришь, да нос по ветру, да улыбка от души. И Хэнк мог бы даже кайф через свою долю обрести, как вот по кайфу ему корову свою доить порой. Разве не об том я ему толкую по тысяче раз на дню? Наслаждайся кайфом, будь счастлив, танцуй по жизни, люби свою долю во всем, даже в такой вот дряни — только что улыбайся правильно, Хэнкус. И сейчас, наверное, ты не знаешь, так ли Спаситель живет, как я толкую, но уж про дела земные ты все прекрасно ведаешь, потому что я ж по глазам твоим вижу, куда ты уже сейчас посматриваешь. И как же выходит, что вроде и умеешь ты глядеть вперед, и уже видишь, на что пойти придется, а не хочешь уберечь себя от напрасной нервотрепки и спрямить путь к тому, что ты и так уже видишь?..