Болид - Верн Жюль Габриэль. Страница 28

— О чем идет речь, сэр? — спросил судья Прот тоном человека, который прекрасно осведомлен, о чем идет речь.

Первым взял слово мистер Дин Форсайт. Он произнес:

— Я пришел, чтобы предъявить свои права…

— А я — свои, — немедленно возразил мистер Хадлсон, резко перебивая соперника.

И тут же начался оглушительный дуэт. Можно было не сомневаться, что певцы пели не в терцию [104] и не в сексту, [105] а наперекор всем законам гармонии.

Мистер Прот вмешался, поспешно застучав по столу ножом из слоновой кости, как это делает дирижер своей палочкой, чтобы прервать невыносимую какофонию.

— Объясняйтесь по очереди, господа, — сказал он. — В соответствии с алфавитным порядком я сначала предоставляю слово мистеру Форсайту, фамилия которого начинается на букву, предшествующую букве, с которой начинается фамилия мистера Хадлсона.

Кто знает, не испытал ли доктор в подобных обстоятельствах горькое сожаление, что фамилия поставила его в алфавите на восьмое место вместо шестого! [106]

И мистер Дин Форсайт стал объяснять суть дела, в то время как доктор сдерживал себя ценой невероятных усилий.

В ночь со 2 на 3 апреля в 11 часов 37 минут 22 секунды мистер Дин Форсайт, ведя наблюдения из своей башни на Элизабет-стрит, заметил болид в момент его появления на северо-восточном горизонте. Он следил за ним все то время, пока тот находился в поле зрения, и следующим утром, на рассвете, послал телеграмму в обсерваторию Питтсбурга, чтобы сообщить о сделанном открытии и уточнить день для установления своего первенства.

Разумеется, доктор Хадлсон, когда настала его очередь говорить, дал аналогичное объяснение того, что касалось появления метеора, замеченного из донжона на Моррис-стрит, и телеграммы, посланной на следующий день в обсерваторию Цинциннати.

И все это было сказано с такой убежденностью, с такой точностью, что хранившая молчание и глубоко взволнованная аудитория, казалось, перестала дышать, ожидая ответа, который должен был дать магистрат на столь четко сформулированные требования.

— Это очень просто, — сказал мистер Прот как судья, умевший управлять весами правосудия и одним взглядом определявший, расположены ли чаши на одной и той же высоте.

Однако его слова «это очень просто» вызвали у присутствующих некоторое недоумение. Они казались совершенно не соответствовавшими ситуации. Это не могло быть «так просто»!

Тем не менее в устах мистера Прота эти слова имели большое значение. Все знали о справедливости его оценок, о точности выносимых им решений. И присутствующие не без волнения ждали объяснений.

Ждать пришлось недолго. Приведем буквальный текст, подчеркивая слова «принимая во внимание», как если бы речь шла о судебном решении:

— Да! Да! — закричали сторонники доктора, яростно размахивая руками.

— Нет! Нет! — давали отпор сторонники мистера Форсайта, топая по полу ногами.

Когда оглушительный шум, не вызвавший у мистера Прота ни малейшего проявления раздражения, улегся, он продолжил:

Очевидно, магистрат не мог ответить иначе. А поскольку было ясно, что никто из противников не смог бы предоставить абсолютные доказательства того, что был первым, указав точное мгновение, когда, как он уверял, увидел метеор, казалось, что их требованиям суждено остаться без последствий и им ничего не остается, как уйти несолоно хлебавши, и отныне не следует даже опасаться, как бы они не прибегли к насилию друг против друга.

Однако ни их сторонники, ни сами астрономы-любители не желали, чтобы дело закончилось подобным образом. И если мистер Прот надеялся, что из-за невозможности добиться примирения он выпутается, объявив себя некомпетентным, то этой надежде, видимо, не суждено сбыться.

Действительно, посреди единодушного ропота, встретившего его решение, раздался голос. Голос, принадлежавший мистеру Форсайту.

— Я требую слова! — заявил он.

— Я тоже требую слова! — добавил доктор.

— Хотя я отнюдь не собираюсь пересматривать свое решение, — ответил магистрат тем любезным тоном, каким говорил даже в самых трудных обстоятельствах, — хотя этот вопрос, повторяю, выходит за рамки моей компетенции как мирового судьи, я охотно предоставлю слово мистеру Дину Форсайту и доктору Хадлсону при условии, что они согласятся выступать друг за другом.

Но требование уступить даже в этом вопросе оказалось для противников чрезмерным. Они принялись отвечать хором с прежней говорливостью, с прежней несдержанностью, не желая отставать друг от друга ни на слово, ни на слог.

Мистер Прот почувствовал, что лучше дать им высказаться, чем закрывать заседание, что, впрочем, казалось ему неподобающим в отношении двух достойных личностей, занимавших высокое положение в уэйстонском обществе. К тому же судье удалось уловить смысл их нового спора: теперь речь шла не об астрономическом вопросе, а о вопросе выгоды, о заявке на собственность.

Одним словом, поскольку болид в конце концов должен упасть, он упадет, и в таком случае кому он будет принадлежать? Мистеру Дину Форсайту? Доктору Хадлсону?

— Мистеру Форсайту! — кричали сторонники башни.

— Доктору Хадлсону! — вопили сторонники донжона.

Мистер Прот, добродушная физиономия которого озарилась очаровательной улыбкой философа, любезным жестом потребовал тишины в зале. Весь вид мирового судьи показывал, что с ответом у него не возникнет ни малейших трудностей.

В зале вновь воцарилась тишина, такая же глубокая, как в тот день девятого столетия до нашей эры, когда царь Соломон вынес свое знаменитое решение относительно двух матерей. [107]

— Господа! — сказал судья. — Первый вопрос, который вы передали на мое рассмотрение, касался первенства в отношении астрономического открытия. Речь шла о славе, которая, по вашему мнению, не подлежит разделу. Допустим… Но теперь спор завязался по поводу собственности на болид. И хотя я не владею необходимыми сведениями, чтобы вынести мотивированное решение, тем не менее считаю себя способным дать вам совет.

— Какой? — воскликнул мистер Форсайт.

— Какой? — воскликнул мистер Хадлсон.

— Следующий, — сказал мистер Прот. — В том случае, если болид упадет…

— Он упадет! — перебивая друг друга, повторяли сторонники мистера Дина Форсайта.

— Он упадет! — твердили сторонники мистера Стэнли Хадлсона.

— Ладно, допустим, — ответил магистрат со снисходительной вежливостью, пример которой магистратура, даже в Америке, подает не всегда.

И, послав обоим тяжущимся благожелательный взгляд, продолжил:

— В таком случае, поскольку речь идет о болиде стоимостью три триллиона девятьсот семь миллиардов, я призываю вас поделить…

— Никогда! Никогда!

Именно это слово, означающее решительный отказ, раздалось со всех сторон. Никогда ни мистер Форсайт, ни мистер Хадлсон не согласятся на раздел! Конечно, в противном случае они получили бы каждый около двух триллионов. Но нет таких триллионов, которые стояли бы выше вопроса честолюбия, даже в стране Вандербильтов, Асторов, Гулдов и Морганов. Уступить… Да для мистера Форсайта это означало бы признать, что слава открытия принадлежит доктору, а для доктора — что слава принадлежит мистеру Дину Форсайту.