Старомодная комедия - Арбузов Алексей Николаевич. Страница 4

Он. Добрый вечер.

Она (безразлично). Это Вы?

Он. Я.

Она (помолчав). Были на концерте?

Он. Я сидел недалеко от Вас… в двенадцатом ряду.

Она. Я не заметила.

Он. Это естественно… Я видел, как Вы слушали.

Она. Да?

Он. У Вас слезы на глазах… Почему Вы ушли из зала?

Она (подумав). Этого было достаточно.

Он. Чего?

Она. Этого… всего.

Он. Успокойтесь.

Она. Я не плачу. (Вынула платочек, быстро вытерла глаза.) А почему Вы такой добрый сегодня?

Он. Неизвестно.

Она. А я знаю. (Улыбнулась.) Музыка… (Помолчав.) А Вы отчего ушли с концерта?

Он. У Вас не было ни плаща, ни зонта. Я заметил.

Она. И что же?

Он. Вы могли попасть под дождь.

Она. Дождь прошел…

Он. Он может пойти снова.

Она (вдруг пристально посмотрела на него). А Вы предусмотрительный… (Это она сказала с оттенком неодобрения.) Прихватили зонт. Когда идешь на музыку, нельзя быть предусмотрительным.

Он (помолчав). Вы любите орган?

Она. Я не знаю… Я не думала… Я двадцать лет не слышала этого… а может быть, больше? Как странно проходит жизнь, правда? Нет, ты проходишь. Сколько богатства вокруг, если оглядеться. Но ты проходишь. Очень страшно, да? Вот – приехала на концерт… Как же – Домский собор! – надо отметиться… А потом, когда он заиграл, все вдруг открылось, я увидела себя: детство, троицын день, сад под дождем, рождество, снежную поляну. Ко мне вдруг вернулась память!…

Он. Я часто бываю здесь. Всего рубль – а могут осчастливить. Жалко, не всех.

Она. А вот высокомерным быть не годится. Не надо.

Он. Снова дождь пошел.

Она. Еле накрапывает.

Он. Открыть зонт?

Она. Подождем еще.

Они идут по площади, музыка удаляется, и они попадают в маленькие узкие переулочки.

Он. Ночная старая Рига… Занятная, правда?

Она. Я уж бывала тут. Жалко с морем расставаться, а и сюда, в старый город, тянет. Когда только-только стемнеет, тут бродить прекрасно. (Тихонько.) И кажется вдруг, что вон из той узкой двери возникнет какой-нибудь средневековый алхимик в остроконечной шляпе.

Он. Вы фантазерка…

Она. Нет. (Просто.) Я кассирша.

Он. Кассирша?

Она. Да.

Он. Но Вы написали… «работаю в цирке»?…

Она. А я и работаю там. Только кассиршей. Не фокусницей. Сегодня мы слушали такую чудесную музыку. После нее нельзя говорить неправду… (Помолчала.) А Вам не нравится, что я кассирша?

Он (вдруг засмущался). Нет-нет, что Вы, пожалуйста.

Она. Конечно, это не то что работать на арене… Совсем другая история. Впрочем, в кассе тоже бывают довольно любопытные моменты. Частенько приходится такие фокусы совершать!… Хотя, в общем, я свою работу люблю. Иной раз, Родион Николаевич, продажа билетов доставляет мне необычайное удовольствие. У нас ведь особенный зритель – дети, приезжие или очень любопытные москвичи. И так все радуются, если им достанется билетик на сегодня. Это ведь не театр – тут зритель наверняка знает, что вечером получит удовольствие. Учтите, у нас очень, очень талантливые клоуны. Знающие люди просто убеждены, что таких клоунов нет нигде в мире.

Он. Да, прискорбно, однако… Совершенно не слежу за клоунами… Решительно оторвался.

Она. Вот появитесь в Москве – я Вам устрою билетик. Два даже – если захотите.

Он. Очень благодарен. Действительно, на клоунов надо было бы взглянуть.

Она. И представьте – мне тоже живется довольно весело. У нас в цирке соскучиться просто невозможно. Вокруг очень живой народ. И общественная жизнь кипит ключом. У меня ведь масса нагрузок по профсоюзной линии – некоторые просто увлекательные. И совершенно, совершенно нет свободного времени. Очень, в общем, весело. (Помолчав.) Только вот иногда придешь вдруг домой, и как-то никого нет… как-то пусто… Ну, невесело как-то.

Он. Но… Ваш муж.

Она (не сразу). А он в отъезде.

Он. Но, надо полагать, и возвращается?

Она. Иной раз. Он у меня большой артист. Вечно нарасхват. И знаете – очень, очень хороший человек.

Он. Вы рассказывали.

Она. Уже успела? Хотя неудивительно. Радостным известием всегда поделиться хочется. Давно Вы в этих краях?

Он. Больше двадцати лет. Сразу после войны.

Она. Откуда?

Он. Я старый ленинградец.

Она. Вот чудесный город! Я радовалась, когда бывала там. Никогда уезжать не хотелось.

Он. Да, было время. (Помолчав.) Нынче не то.

Она. А Вы всегда один живете?

Он. Нет, что Вы! Ко мне дочь приезжает… и, в общем, довольно часто. (Оживился.) Видимо, вскоре должна прибыть… сообщила телеграммой. У нее даже комната постоянная… на моей даче… У меня ведь тут замечательные полдачи. И садик отдельный. Клубника имеется и цветы. Отдаю дань. Большой любитель. (С некоторым волнением.) И представьте, из окон дочери море видно! Я иногда ночью поднимусь туда, сяду у окошка и слушаю, как оно шумит… и не думаю ни о чем, не вспоминаю – только слушаю, как оно шумит.

Она. А Вы знаете – с Вами очень любопытно беседовать,

Он. Неужели?

Она (в раздумье). У нас в цирке совсем нету таких, как Вы. Хотя, когда я впервые Вас увидела, Вы мне страшно напомнили одного пуделя, которого я знала. Ворчливого, но прекрасно дрессированного. Он, правда, тогда уже не выступал, просто ездил и сопровождал труппу.

Он. А почему же он не выступал, простите?

Она. По возрасту. Он тогда уже не слишком годился.

Он. Так… Ловко Вы в меня угодили.

Она. Нет-нет, Вы не так поняли… Если Вас с ним сравнить – Вы совсем другое дело… Очень деятельный, жизнелюбивый человек.

Он. Вы полагаете?

Она. Я просто уверена в этом. Только вот… не скучно Вам одному?

Он. Одному? (Очень оскорбился.) Простите, но это просто смешно. Я постоянно окружен множеством людей. Можно даже сказать, я чрезмерно ими окружен! И какие интересные личности встречаются, сколько судеб наблюдаешь!… Врачу открыто то, что совершенно неизвестно простому смертному… Судьба любого моего пациента – это живая книга, которую читаешь с неподдельнейшим интересом… Казалось бы, чужие судьбы. Но стоит тебе как врачу в них вмешаться, и они уже становятся в какой-то мере и твоими… О каком же одиночестве может тут идти речь? Нет-нет, только полным незнанием предмета можно объяснить ваши заблуждения по поводу меня, товарищ Жербер.

Она. Ну вот – Вы опять рассердились, Родион Николаевич.

Он (ворчливо). Я вовсе не рассердился.

Она. Рассердились, рассердились.

Он. Не рассердился, черт возьми! Хотя женщины, если с ними беседуешь продолжительно, обязательно тебя рассердят.

Она. Не пойму, чем они так немилы Вам – бедные женщины?

Он. Во-первых, как больные они совершенно никуда не годятся. Их даже сравнить нельзя с мужчинами, которым нездоровится. А во-вторых… Ну, это уж мое дело.

Она. А в-третьих?

Он. Тоже мое.

Она. Надеюсь, к Вашей жене Вы относились не столь сурово?

Пауза.

Почему вы молчите?

Он (негромко). Моя жена была прекрасная женщина. (Помолчал, улыбнулся и добавил.) Прекрасная.

Она (тихонько). А сейчас где она?

Он (внимательно поглядел по сторонам и сказал почти спокойно). Ее нет.

Она. Понимаю… Какая беда… Она ушла от Вас… Оставила?

Он. Именно так, очень точное слово. Оставила.