Из тупика - Пикуль Валентин Саввич. Страница 15

- Еще?

- Да.

- Откуда?

- Из питерского Адмиралтейства, берем ее через Эйфелеву башню. Так что не уходи, сейчас мы ее забланчим!

Пока шифровку перебеляли с ключа на бланк, Самокин нервничал. Он умел владеть собою, этот немолодой кондуктор, но столбик пепла с сигары упал на узор японской циновки. Чистоплотный человек, Самокин не допустил бы этого, если бы так не волновался сейчас... Что там в новой шифровке?

В новой шифровке говорилось, что тайная полиция (русская и французская) обеспокоена создавшейся на крейсере революционной ситуацией, и спрашивалось - все ли сделано офицерами, чтобы предотвратить взрыв крейсера?..

Самокин вспотел. Схватил веер - фук-фук-фук.

- Что они там? - сказал. - С ума все посходили?..

Но к кому это относилось - к Адмиралтейству или же к матросским палубам "Аскольда", - было пока неясно.

* * *

Штрафной матрос второй статьи Иван Ряполов на цыпочках шел к трапу, неся в кончиках пальцев миску с борщом. А один палец, самый большой, даже купался в миске.

- Не дожрал, штрадалец? - спросил его Павлухин.

- Не мне, - ответил Ряполов. - Это к нам Левка пришел!

Павлухин не кинулся бежать со всех ног, чтобы посмотреть на Левку. Нет, гальванер остался спокоен. Павлухин еще не знал о предупреждающих шифровках; он сейчас стоял и раздумывал. Да... На крейсере уже завелись какие-то шуры-муры. Игра в молчанку. Шепоты. Намеки... Собрал себя в комок. "Ну что ж... пора!"

- Даже не коснувшись ногами трапа, Павлухин скатился в глубину палубы. На одних только ладонях, по яркой латуни поручней - вшшшшик! А каблуки по железу - щелк, и гальванер уже в жилой палубе кубрика.

Левка же оказался... Никогда не думал Павлухин, что Левка окажется французским солдатом. Молодой парень. Зубы хорошие. Волосы черные. Взгляд открытый. Сидел он, раскинув локти по матросскому столу, и доедал борщ из миски.

Павлухин сделал шаг вперед, протянул ему руку.

- Здорово, - сказал весело. - Здорово... Левка!

Левка поднялся, всматриваясь в Павлухина:

- Привет тебе... товарищ.

- Павлухин, - назвал себя гальванер.

И тогда солдат вышел из-за стола, приударил каблуками:

- Виндинг-Гарин! Земляк и твой соотечественник, коему мать-родина обернулась злой мачехой...

- Солдатствуешь? - спросил Павлухин с улыбкой.

- По маленькой.

- Это что за форма?

- Иностранный легион, - пояснил Левка.

- А фамилия-то... как правильно? Виндинг или Гарин?

Левка даже не мигнул.

- Как хочешь, - сказал, - такая и правильно... В нашем легионе фамилии не спрашивают. И все мосты за спиной сгорели. Так что приятель, если в замазку нагишом влипнешь, так вылетай к нам - примем с бутылкой и маршем...

- Ну-ну, - сказал ему Павлухин и потрепал по плечу. - Давай шамай. Да поделись с нашей серостью... Веришь ли, живем - как в сырой могилке, ни хрена не знаем.

Но подзадорив Левку, Павлухин расчетливо отошел в уголок. Оттуда позыркивал глазами, щипал ус, слушал. Слушал - и не мог уловить партийной сути этого черномазого парня в форме французского солдата. И, когда Левка встал, прощаясь, Павлухин снова похлопал его:

- Ну, ты заходи. Пошаматъ когда захошь - заходи. У нас этого дерьма-борща кипят котлы кипучие.

Вечером Павлухин стал осторожно выпытывать у матросов, где они прячут нелегальщину. Если узнавал, советовал:

- Выбрось!

- Да ты что? Очумел?

- Ты сам очумел... Выбрось!

Отозвал Шурку Перстнева в сторону:

- Шурка, ты парень-хват, я знаю. Где список?

- Печатают, - отмахнулся Шурка и забегал глазами.

- Верно, что печатать стали. Один напечатал, второй напечатал... Завтра в Адмиралтействе знать будут.

- Нету списка! - решительно заявил Шурка.

- Ну и дурак... - сказал ему Павлухин. И пошел дальше. А в спину ему заорал Перстнев:

- Стой!

Остановился гальванер:

- Чего тебе?

- А откуда ты про список наш снюхал? - спросил, подбегая.

- Писаря болтали...

- Врешь!

- А ты уничтожь список. Тогда и врать не придется.

- Да нету, - божился Шурка. - Нету ведь, говорю...

- Вот и хорошо, что нету, - закрепил разговор Павлухин. - Тебе, как внуку князя Кропоткина, все равно в кандалах брякать. Так позаботься, чтобы другие своим ходом ходили.

...На мачту корабля уже поднимается флаг "херы", что означает по "Своду сигналов империи" - на корабле идет богослужение (просим не тревожить). Отец Антоний, шелестя фиолетовой рясой, появляется в церковной палубе. И сразу, как по команде, начинается потеха.

- Которые тута верующие, стано-овись!.. Очи всех на тя, господи, уповахом... Пивинской, куда впялился? Смотри сюды!

Офицеры вообще стараются не посещать корабельных богослужений, чтобы отмолиться за все грехи сразу в Андреевском соборе Кронштадта. Только один Женька Вальронд забегает изредка в церковную палубу. Ибо он еще молод, и душа его жаждет бесплатных публичных зрелищ. К тому же мичман тренируется на умении сдерживать в себе сатанинский хохот. Когда вокруг него вся команда уже лопается от натуги, лицо Вальронда еще хранит удивительное благолепие...

Именно-то этим он и привлекает внимание отца Антония.

- Ты што сюда пришел? - шепчет он мичману. - Посмеяться? Ты думаешь, мичманок, я тебя не вижу? Я тебя наскрозь вижу...

Вальронд, как монашек, с постным лицом меленько крестит себя по пуговицам. Рядом с ним - Ряполов, и мичман ему внушает:

- Мой дорогой, восчувствуем! Старайтесь прожить свою жизнь так, чтобы после вас оставалось одно благоухание...

Гальюнный долго соображает, и вот его ответ:

- Ешть, благовухание!

Отец Антоний шире обычного взмахивает кадилом:

- Я вот тебя сейчас как благо... ухну! А ну, второй статьи матрос Ряполов, пошел вон от греха подальше!

- Ешть, от греха подальше!

Буркалы отца Антония с желтизною вокруг мутных зрачков вперяются в мичмана: выдержит или не выдержит? Минута, вторая, третья... Неужели не прыснет смехом? Нет, не смеется. Уже натренировался.

- Которые туга верующие, - на всю палубу заводит батька, - те да пребудут. Которые тута неверующие - изыде!

Тут матросы, словно того и ждали, сломя голову кидаются по трапу. Наверху они дают волю себе... А в церковной палубе, один на один с батькой, остается Вальронд, которому не привыкать к "святости".

Мичман что-то достает из кармана штанов - остренькое и блестящее. Отец Антоний не сразу догадывается, что это штопор для отдраивания питейных сосудов.

Умильный голос Женьки Вальронда влезает в душу запойного священника, аки змий искушения в дупло райской яблоньки.

- Ваше преподобие, не хватить ли нам на сон грядущий по бутылочке вина церковного?

- С чего бы это? - задумывается отец Антоний.

- Да ведь мне, - смиренно произносит Вальронд, - подлец Володька Корнилов в буфете на долговую книжку уже не пишет...

Последний раз поют горны. Отбой. "Койки брать, всем спать, спать, спать". Гаснут огни, и загораются ночные фонари. Синие, как в покойницкой. Заступает собачья вахта: от ноль - ноль до ноль - четыре. "Собака" - самая проклятая вахта. И тишина над гаванью, только перезвон склянок в полночь: дин-дон, дин-дон...

В каюте боцмана долго щелкают конторские счеты, взятые им в долг до утра у писарей крейсера. Власий Труш в последнее время тоже ударился в политику. Восемьсот сорок банок с ананасами укладываются рядком в газетные статьи о голоде в России. Труш прикидывает в ночной тишине так и эдак. Ежели сразу по два рубля за банку? Сколько получится?.. Ведь недаром от самого Сингапура пер экую прорву... Спишь, бывало, в штормягу, а глаз сторожит, как бы банки не раскатились... "Хорошо бы, - думает теперь Труш, - пришел крейсер в Россию, а там у населения уже кишки склеились... Тогда бы и по пятерке: отдай и не греши. Это же тебе не картошка!"

* * *

Павлухину не спалось. Лежал он в своей подвесушке, смотрел на тараканов, падавших с подволока на спящих, и раздумывал. Сейчас можно ожидать любой провокации. А команда конспирации не ведает; надо как-то помочь людям, честным ребятам, чтобы они по горячности не загремели на каторгу. Левка тут крутится, темный человек, Шурка Перстнев баламутит... Так и жди!