Из тупика - Пикуль Валентин Саввич. Страница 211

20 февраля отзвуки победы ликуют в промерзлой меди, что стелется над мостами и падями, течет в лесу - через медвежий бурелом, ухлестывает напролом - в беличью снеговую синь.

Послушаем и мы, коснувшись провода:

"Катя родила, а Ваню повесили. Целую".

"Губисполком просит к открытию съезда десять пачек курительных папирос "Мечта" для товарищей делегатов".

"Третий путь свободен, воды нет, замерзла".

"Срочно высылайте пулеметы, кулаков расстрелять".

"Шенкурск покорно признает власть Советов и просит мыла"...

Все это - не то, не то, и радиотелеграфист задерживает сумбурный поток. Сейчас провод свободен для главного. Течет весть - благая весть! - в потоке электронов через Вологду, она рвет все препоны, бежит над крышами подмосковных дач, добираясь до стен Кремля... И весть эта ложится на стол в кабинете Ленина. "Сегодня в час 154-й Красный полк вступил на посрамление мировой буржуазии, на радость международному пролетариату в советский Архангельск. Население встретило восторженно - хлебом-солью... большие склады военного снаряжения и продовольствия находятся в полном порядке... Б городе порядок образцовый. Мезень - Пинега, куда сообщили по радио, что введена Советская власть в Архангельске, восторженно приветствуют советские войска за освобождение от гнета насильников..."

Один из фронтов войны за Советскую власть - самый недоступный, самый жестокий, самый сложный - был торжественно закрыт под Архангельском. Оставив гарнизоны в кулацких селах и лесных городишках, войска Шестой армии быстро шли на переформирование, чтобы, отдохнув и обновив оружие, рвануться на другие фронты.

А на площади Архангельска остался стоять английский танк.

Он так и стоит - до сих пор. Его берегут.

Его берегут музейные работники. Это история.

А историю всегда надобно уважать.

Глава восьмая

Ночной мрак был разбросан, вместе со льдом, впереди по курсу. Снаряды из носовой пушки, склоненной к борту, рвали ледяной пласт. Ледокол с грохотом влезал косым штевнем на лед, сизая толщь, не выдержав тяжести корабля, шумно трещала под его днищем, и машины рвали "Минин" опять на лед.

И так раз за разом - скрежет днища, треск льда, покачивание, снова удар и наползание на лед. Все содрогалось на "Минине", объятом ночью, и по каюте катались бутылки из-под коньяка. Генерал Миллер велел пробить эту ночь позывными мощной радиостанции: когда же, черт возьми, англичане раскачаются с демаршем?

Да, лорд Керзон, уступая просьбам Миллера, обратился к Наркоминделу РСФСР с дипломатическим демаршем - весьма странным. "Вы легко поймете, сообщалось в ноте, - что, ввиду того, что правительство Его Величества больше года в широкой степени ответственно за питание (?) и общее благосостояние (?) населения Северной области, в Англии создалось бы особенно тяжелое впечатление, если бы Советская власть прибегнула к суровым репрессиям против населения..."

Евгений Карлович Миллер сразу успокоился.

Он перехватил бутыль, ползавшую по столу, налил коньяку:

- Запросите Мурманск: готовы ли там принять нас?

* * *

Мурманск был готов. И принять и поставить Миллера к стенке.

На громадном просторе, почти от самого Петрозаводска до древней избушестой Колы, раскинулась белая армия, уже не имевшая вождя. Мурманск последняя отдушина, через которую еще можно бежать до Лондона, Парижа и дальше - вплоть до прерий Австралии, даже в сельвы Бразилии...

Чесменская радиостанция на Горелой Горке денно и нощно держала связь с ледоколом "Минин", на борту которого собрались люди - не чета Ермолаеву. Но Ермолаев не бежал, и его резолюция: "Схватить заговорщиков и уничтожить их путем утопления!", - эта резолюция для мурманских подпольщиков еще оставалась в силе. Ермолаев велел лейтенанту Юрасовскому приготовить орудия своего эсминца к огню.

- Так... на всякий случай, - сказал генерал-губернатор, вдруг ощутив себя самым главным на русском севере.

20 февраля, едва дошла до Мурманска весть о падении Архангельска, собрались в вагоне у Безменова мурманские большевики; здесь же был и Цуканов с "Ксении"; покуривал, весь настороже, машинист Песошников: он был старше всех по возрасту, многое повидал...

- Точка! - подал он голос в конце собрания. - Павел, ты пока помолчи, я скажу сейчас... Они, - он кивнул на дверь, - тоже не пальцем деланы, соображают... А что, если завтра? - И повторил: - Завтра!..

В ночь на двадцать первое ударили в окно казармы пленных красноармейцев, работавших в порту на разгрузке. Вскинулась белая тень за окном, припала к стеклу, продышав изморозь толстыми губами.

- Завтра, - сказали. - В полдень, по сигналу. Как выстрелит пушка на "Юрасовском" - так и начинай...

Завтра... завтра! День вставал над океаном, текли ветры вдоль каменного коридора залива. Отбили склянки на "Юрасовском", долго и нудно звенела на морозе чугунная рельса, призывая рабочий люд по местам. Расходились, согнутые от холода; под локтем каждого зажаты обернутые в газетку плоские завтраки - хлеб с маслом, конфетка к чаю. Казалось, день как день, он не сулит тревог особых - случайных. Рявкали, как всегда, маневровые, толкая через стрелки опостылевшие вагоны, которые расшатанно мотало на ослабленных стыках.

В полдень - четыре двойных динь-дона: склянки. И опять гудела рельса, зовущая на обед. Но выстрела с "Юрасовского" не было (почему?). Такелажники в порту с кровью сдирают с ладоней брезентовые рукавицы. Тросы - дрянь, старье, в колышках и ржави, немало докеров уже потеряло себе руки на этом деле. Замирают в ковше гавани паровозы, дружными ватагами ломит люд в пропаренные, как баня, столовки, тошниловки и харчевни. Многие пьют водку, - эти еще ничего не знают (пусть пьют).

Пленные красноармейцы, заломив шапки на ухо, разнесли по столам тарелки с супешником. Не присев, будто сорвались с голодного острова, быстро работали ложками, скоро черпая одну лишь гущу.

- Давай, - говорили, - размазывай. Успеть бы только горячего навернуть. Чтобы не с холодным пузом в драку залазить...

- Эй, ребятушки! - звала их повариха. - Вам картоплю?

- Некогда, мамашка... вечером доедим. - И пленные, толпясь в дверях, выскочили.

Выстрела не бмло (почему?). На смену пленным заталкивались в столовку, развозя валенками грязь по полу, портовики и солдаты гарнизона. Со звоном, с матюгами разбирали мятые миски, рвали у судомоек жирные мокрые ложки, выскальзывавшие из рук, словно рыбки, только что пойманные.

- Двигайся! - орали в очереди. - Чего, дурак, в "меньку" сунулся? Нешто барин такой, быдто в ресторан пришел... Еще читает!

Эти тоже ничего не знали. Час - выстрела нет (почему?). Те, у кого нервы послабее, уже перебегали в одиночку на "Ксению" - под защиту высоких стальных бортов.

Как раз в этот час, когда Мурманск еще обедал (когда и Ермолаев обедал тоже), машинист Песошников решил выстрела не ждать. Шагнул прямо в казарму комендантской команды. Оглядел лица солдат и подмигнул.

- Не дрейфь, - сказал. - Убытку не будет, завертим дело... По улицам комендантские шагали врозь, неся оружие. К ним уже привыкли (с ними и сам Дилакторский не мог справиться), а разброд строя не привлекал внимания. От Шанхай-города к ним примкнула колонна пленных красноармейцев, и в руках блеснули автоматы, купленные на проклятой толкучке мурманской барахолки! Пять рублей - не деньги на Мурмане: а кому жаль пятерки на такое великое дело?..

- А вот теперь, - рассудил Песошников, - теперь стройся!

Строем развернулись на столовку, подошли колонной, а там посреди взбаламученных столов, уже митинговал Павлуха Безменов.

- Решайтесь! - говорил он. - Кто не верит - в окно посмотри. Вот комендантская команда - она с нами! Вот ваши товарищи красноармейцы - они с оружием тоже! Или сегодня же власть Советов на Мурмане, или... беги вслед за Миллером!

Его смяло напором тел - все полезли в двери.

- Постой, милок! - орали. - Чего ране молчали? Дай до барака досигать, там у меня все есть, что надо...