Из тупика - Пикуль Валентин Саввич. Страница 52
Быстро летели за борт гладкие доски. Под ними - сорок семь немецких мин. Гальваноударного действия. Новенькие. Готовые к постановке.
Пистолет взлетел к виску капитана, не успевшего доесть свой последний хлеб.
- Слушай. Сорок семь - цифра сомнительная. Было или пятьдесят, или сто... Где остальные?
- Клянусь детьми, которых у меня четверо! - ответил капитан. - Было всего восемьдесят. Тридцать три мы поставили в Горле... на траверзе маяка Сосковец!
Вяземский сунул пистолет в карман полушубка.
- Я тебя прощаю, - сказал он великодушно. - Можно спускать шлюпки. Я прощаю всех! Всех, кроме вашего корабля...
Капитан глянул в простор океана - гибель в шлюпках еще ужаснее! - и выпрямился.
- Мы знаем ваш эсминец, - произнес с угрозой, - это "Бесшумный"!.. Вы ответите перед международным трибуналом.
- Можете созывать, - хохотал Вяземский, - хоть Священный конгресс! Нам сейчас наплевать, что о нас будут думать...
Оставили гибнущий от взрыва "лесовоз" и пошли далее. Вокруг все было зелено и красиво. Завернувшись в матросские шубы, сваленные в ходовой рубке, Вяземский спал на мостике, громко дыша в свою роскошную бороду. Мундштуки тромбонов торчали из его волосатых ушей, и рупоры выпевали привычное: "Пиуууу... пиууууу... пиууууу..."
И вдруг: "пик-пик-пик-пик-пик-пик..."
Разворошил шубы, вылез - сияли глаза.
- Вот она! - заорал. - Колокола!..
"Пик-пик-пик" - стучали тромбоны, нащупав врага.
Винты уже поставлены на работу "враздрай": левая машина - вперед, правая машина - назад. На голубых табло тахометров рванулись в разные стороны стрелки. Взмыли за кормой смерчи, и эсминец, словно волчок, развернулся на "пятке" - носом к цели. А цель - вот она, уже видна... Вражеская подлодка нагло всплыла перед "Бесшумным", уверенно сознавая свое преимущество в силе огня.
- Сближение! - командовал Вяземский. - Орудие - товсь! Опутанный проводами телефонов, бегущий с мостика, внизу балансировал комендор. Шарахнула носовая, и белое пламя осветило верхушки волн. В ответ снесло ростры со шлюпками, закрутило в дугу кран-балку, и рулевой панически бросил штурвал, кинувшись бежать с мостика.
- Предали! - орал он. - Братцы убивают! За што?
- Огонь! - Команда с мостика.
Но снизу по мостику - матюгом:
- Куда, мать тебя так, катишь? Креста захотел, хад?
- Огонь!
Огня не было. Второе накрытие - под борт, возле мидельшпангоуга. Но эсминец, сбрасывая воду с палубы, выпрямился. На мостик взлетели тени:
- Вертай коробку назад! Будя... отвоевали!
Вяземский одной рукою перехватил брошенный штурвал, другая рука сунулась в карман полушубка - за пистолетом:
- Прочь с мостика! Стоять по местам... застрелю, собаки! Пистолет, выбитый из его руки, сверкнул в последний раз, навсегда исчезая в море. На командира навалились, вращая штурвал в обратную сторону. Кто-то уже командовал по трубам:
- Эй, в машине! Полные обороты... крути, Емеля!
Подводная лодка, преследуя эсминец, рванулась за ним. Снаряды с нее летели вдогонку миноносцу, выходящему из боя. Вяземский, как последний гужбан, хлюпая галошами в мокрой каше снега, начал драться с матросами кулаками.
- Мерзавцы, вы сорвали мне атаку!.. Где русский флот?! Где доблесть?! Вы опозорили имя русских!.. Вы не граждане России! Вы просто взбунтовавшиеся рабы!
Его стали вязать жгутами Эсмарха; тогда Вяземский повернулся в сторону субмарины, рубка которой мерцала точкой огня.
- Ach du deutsche Saue! - заорал он. - Sencke uns mit einer Mine... Ich werde zu Grunde gehen, aber zusammen mit der bolschewistischen Bande!{13}
Дали полный ход - стрелки на тахометрах ползли все выше и выше. Связанный по рукам и ногам, по мостику эсминца катался плачущий командир.
- Штурманец, - велели матросы, - башкой отвечаешь: чтобы к утру были на базе!.. Мы не нанимались главнамуру, чтобы тонуть за здорово живешь!
Рано утром Вяземский навестил главнамура.
- Приказ исполнен! - доложил он. - Не доходя Териберки, бинауральный поиск засек субмарину противника. С первым же залпом противника команда взбунтовалась...
Ветлинский, опустив голову на стол, долго не отвечал. Потом поднял лицо, искаженное отчаянием, и расцепил плотно сжатые губы, темные, как старая медь:
- Ради бога, никому не говорите о нашем позоре... Если англичане узнают, что флотилия небоеспособна, они усилят свои претензии к нам... Идите отдыхать, князь.
- Есть. Но, сдавая в консульство тромбоны, господин контрадмирал, я убедился, что лейтенант Уилки хорошо осведомлен обо всем, что случилось...
* * *
Сегодня у Небольсина в вагоне гости - славные ребята: майор Лятурнер и лейтенант Уилки, которые вот уже второй год околачиваются на Мурмане при консульствах. Дуняшка сунула в снег бутылки с шампанским и, приплясывая от холода, караулила их, чтобы прохожие не сперли.
- Аркашки, - сказал Уилки, - да зови ты ее сюда. Хватит!
Небольсин был сегодня в чудесном настроении.
- Ты так и не сознался, откуда хорошо знаешь русский язык? - сказал он Уилки, шутливо грозя ему пальцем.
- Ты же знаешь английский. Почему бы мне не знать русского?
Дуняшка выставила бутылки, комья снега растаяли под ними на столе. Лятурнер достал флягу, встряхнул ее перед собой.
- Уберем пока вино, - сказал он. - Я отлично понимаю русских. Вино требует к себе внимания и времени. С вином надо сидеть и болтать, как с другом. А русские хватят вот такой прелести - и летят в канаву... Верно: к чему лишние разговоры?
- Что у тебя там, Лятурнер? - потянулся Уилки.
- Понюхай...
- О! - воскликнул Уилки. - Настоящая самогонка!
- Первач, - нежно выговорил Лятурнер. - Даже горит...
Начали с самогонки (она годилась для экзотики).
- Люблю, когда обжигает, - смаковал Лятурнер. - Если бы, Аркашки, у вас в России все было хорошо так, как эта великолепная самогонка...
- Друзья! - сказал Уилки, ничем не закусывая. - Кто знает новые анекдоты?
- Про царя? - спросил хозяин вагона, благодушничая.
- Это старо, Аркашки... Сейчас анекдоты новые: про Керенского или про Троцкого!
Лятурнер выложил на стол красивые сильные руки; броско сверкал перстень. Заговорил вдруг - открыто, чего с ним почти никогда не бывало:
- Правительство, стоящее сейчас у власти в России, потеряло главный способ воздействия на массы - страх, и Керенского никто не боится. Но это правительство не приобрело и нового способа - действовать за счет доверия, и Керенскому никто не подчиняется. Ни слева, ни справа! Я сторонник Временного правительства, но, кроме жалости, ничего к нему не испытываю. А что скажешь ты, Уилки?
Уилки сочно смеялся, показывая ровные зубы.
- Когда мой консул Холл говорит "болтун", то даже солдаты охраны знают, что речь идет о Керенском...
Небольсин мрачнел все больше и больше.
- Дорогие мои гости, - сказал он, задетый за живое, - вы бы хоть меня постеснялись... Среди вас, как вы сами догадываетесь, нахожусь еще и я русский. А вы хлещете русскую самогонку, Лятурнер, как истинный француз, не удержался, чтобы не пощупать под столом русскую Дуняшку, и... дружно лаете несчастную Россию.
- Прости, Аркашки! Мы не хотели тебя обидеть. Ты славный парень, как и большинство русских. Но никто не виноват, что России давно не везет на правителей...
Небольсин хмуро придвинул к Лятурнеру свой стакан:
- Плесни... Да лей как следует!
- Взорвись, Аркашки. Это чудесная штука. Поверь, я уеду во Францию, увозя самую прекрасную память...
- О чем? О самогонке?
- О тебе, Аркашки...
Гости были без претензий. Они со вкусом ели треску, нажаренную Дуняшкой крупными кусками; сочно обсасывали кости и бросали их на листы газет, разложенных поверх стола. Невольно взгляды иногда задерживались на заголовках.
- Во! - сказал Уилки, ткнув жирным пальцем в статейку. - Это, кажется, "Речь"? Ну да... "Министр юстиции Малянтович, - прочитал Уилки, - предписал прокурору судебной палаты сделать немедленное распоряжение об аресте Ленина".